Медея Чахава: "Репетиция - это праздник импровизации"

Рамаз Чхиквадзе и Медея Чахава

Звездный фейерверк у Тбилисского театра им. Шота Руставели продолжается. Не успели остыть огненные переливы серебряного дождя на открытии первой звезды Рамаза Чхиквадзе, как рядом появилась еще одна плита, увековечившая имя замечательной актрисы руставиелевского театра Медеи Чахава. Особую значительность и теплоту этой церемонии придало присутствие Патриарха Илии II.

Народную артистку Грузии Медею Чахава ни с кем не спутаешь. Она узнаваема всегда. И в 25, когда была восходящей звездой Театра Руставели, и сейчас, в свои 85. Узнаваема и в жизни, и на сцене, за каким бы образом ни скрывалась. Юбилей актрисы и 65-летие сценической деятельности ее родной театр отметил торжественно и с размахом. Творческое долголетие актрисы исчисляется не только годами, но, главное, сегодняшними ролями. За премьеру прошлого сезона "Зеркало", показанную на сцене Театра в королевском квартале, Медея Чахава и Тамара Схиртладзе стали лауреатами Государственной премии Грузии 2005 года и еще обладательницами премии критиков. А родился этот миниспектакль для двоих в недрах смешанного курса аспирантов, который ведет в Тбилиси Темур Чхеидзе - главный режиссер БДТ и старший сын Медеи Чахава. Он специально прилетел в Тбилиси на торжества матери.

На вечере в театре Руставели сначала юбиляр демонстрировала свое актерское мастерство в спектакле "Зеркало", а затем театр - свое почтение и восхищение ею. Это было необычное сценическое действо, придуманное Робертом Стуруа, с эффектными мизансценами труппы театра, поздравлениями и заключительным выходом многочисленного младшего потомства актрисы, ее внуков и правнуков. Стуруа был не только режиссером юбилейных изысков этого вечера, но и ведущим-конферансье, объявив во всеуслышание: "Я - ваш конферансье". И это было самым высоким знаком признания.

- Уважаемая Медея, что значит для вас открытие звезды?

- Морально, да, что-то значит - и для меня, и для моих тбилисских зрителей. Решили отметить мое долгое существование в искусстве. Увековечили, так сказать. Но я поняла, что на самом деле это никого не волнует. Даже министр культуры не появился на вечере. Но пожаловал Патриарх, и я была счастлива. А нынешний официоз не счел нужным хотя бы уважить мой возраст и мое существование на сцене до сих пор.

- Зато в театре были истинные ценители искусства. Вы уникальный представитель разных эпох внутри одного театра. Когда вы впервые вышли на сцену Театра Руставели?

- Мне было 20 лет. Меня еще студенткой взяли на роль травести в пьесе Гольдони "Невеста из афиши". Я играла мальчика.

- Признанная красавица начала сценическую карьеру, выскочив на сцену мальчишкой?! Каким был Театр Руставели в те времена?

- Это был героико-романтический театр, возвышенный, с яркими проявлениями и порывами чувств. Актеры играли, будто на высоком пьедестале.

- Это был пьедестал или котурны?

- Скорее пьедестал, это было высокое актерское искусство. Только форма другая. Это очень точно сумел почувствовать молодой Товстоногов. Я была его ученицей с первого и до последнего курса. Он был старше нас всего на 5 - 6 лет. Его занятия все обожали, это был фейерверк, к нему тайком бегали и студенты других педагогов. Он дал нам систему Станиславского и ее практическое применение. Это и спустило нас, молодых актеров, с пьедестала. Именно от Товстоногова пошла импровизация, он ставил самые невероятные актерские задачи, и надо было с ходу что-то придумывать. Импровизация мне и по сей день сопутствует, для актера это спасение.

Хотя тогда в театре нас часто ругали за "заземление". Это было при Туманишвили, главном преемнике Товстоногова, когда появилось наше молодое актерское сообщество "Швидкаца", мы вместе искали жизненный, человеческий театр.

- Михаил Иванович Туманишвили начинал позже вас?

- Да, он через 4 года пришел в институт с фронта. Мы с ним однолетки, я дразнила его: "А ты все равно старше меня", - Миша в феврале родился, а я в мае. Кстати, это Додо Алексидзе нас окрестил "Швидкаца". Когда ему были нужны актеры из нашего круга, мы все время были заняты у Туманишвили. Додо страшно возмущался. А в то время гремела слава очень популярного хора из Рустави "Швидкаца". Вот Додо и кричал: "Это что, "Швидкаца" у меня в театре?" Так что наш крестный отец - Дмитрий Александрович Алексидзе. Он был замечательным режиссером, я много играла в его спектаклях.

- Что для вас было важнее - момент репетиций или спектакль?

- Конечно, репетиции. И у Додо Алексидзе, и у Туманишвили они были потрясающие, они превращались в праздник импровизации. Основным был застольный период, а потом мы делали этюды. Вот "Чинчрака" у Туманишвили, это полностью по этюдам рассказанная пьеса. Иногда спонтанно рождался и новый текст, он тоже входил в спектакль. Миша был счастлив, что мы могли так легко и свободно импровизировать.

- Из чего рождается образ? Говорят, "о чем не поплачешь, о том не споешь".

- Да, материал для образа - я сама. Но невозможно пережить все, что написано драматургом. Важны жизненные наблюдения, собственная эмоциональная память. Например, не могла же я испытать в жизни того, что играла в спектакле Туманишвили "Такая любовь", когда героиня бросается под колеса локомотива. Она была оскорблена, унижена, осквернена, она даже не заметила, как очутилась под колесами. Вот такое состояние я должна была нести со сцены, молча спускаться по лестнице в зрительный зал, с полным отчуждением. Потом вдруг возникал свет фар, мой крик - и все. Зрителю уже не надо было видеть саму катастрофу, они понимали, на что я иду. Если бы они только знали, как это мне далось!

- Надеюсь, вы не решились импровизировать с настоящим поездом?

- Боже упаси! Миша придумал мне другое испытание. Вполне безопасное, но не менее жуткое. В тот период мы получили квартиры в одном доме, правительство раздало артистам после Всемирного фестиваля в Москве. Двор еще неухоженный, шли дожди без конца, грязь, лужи во дворе страшные. Миша мне говорит: "Ты выйдешь с чемоданом, ляжешь вон в ту лужу, а потом, заляпанная грязью, медленно пойдешь и потащишь этот чемодан. И будешь запоминать свое физическое ощущение".

- Это помогло?

- В первый вечер я не смогла лечь в лужу, дожди были неимоверные, грязь, темнота. Я не спала всю ночь, перебирала всякие варианты, мне казалось, что я все придумала. Утром пришла на репетицию, думаю - вот сейчас Миша меня похвалит. А он остановил репетицию и сказал, что я не лежала в луже, что спектакль не получится, если я этого не сделаю. В ту ночь я решилась. Только мама знала об этом, мы заранее приготовили ванну. Я пошла и плюхнулась в эту жуткую лужу, как была, в плаще, в туфлях. Встаю, как поросенок вся облеплена грязью, она течет, хлюпает, липнет. Это было страшное ощущение, во мне все перевернулось, пока я доплелась до подъезда и поднялась по лестнице на третий этаж. И эмоциональная память сработала. Утром на репетиции за все эти муки я получила от режиссера одно слово - "молодец!" А для меня стало очевидно, как физика влияет на нутро. Миша смотрел потом каждый спектакль, и писал мне записки, в какой сцене, на что надо обратить внимание. Он свое детище никогда не выпускал из поля зрения.

- Потом Михаил Иванович ушел из театра, и постепенно пришла новая эпоха - Роберт Стуруа, это другое режиссерское мышление, стилистика.

- Все это к Стуруа пришло позже, а вначале у него были совсем другие работы, и мы активно участвовали в его постановках. Робико - великий режиссер. Я играла у него и в "Ричарде III", а потом специально для моего вечера мы сделали моноспектакль "Человеческий голос" Кокто. Но когда он окончательно определился со своей новой стилистикой, ему понадобилось новое поколение молодых актеров.

- Чего, по-вашему, недостает современному театру?

- Нутра, души, психологии человека. Оболочка спектакля красивая, а что внутри? Я не приемлю форму без нутра. Нутро должно рождать форму. Актер не может и не должен отдельно двигаться, отдельно чувствовать, говорить или держать паузу. Все это должно быть завязано в один клубок. Пауза без слов на драматической сцене - это богатство, но драматический театр совсем без текста, мне кажется, обедняет актера. Артист своим нутром рождает слово.

- У вас столько ролей, есть из них самые дорогие?

- Во время войны в Тбилиси приехали эвакуированные театры, в частности МХАТ. Тогда я еще училась на третьем курсе и играла "Голубое и розовое" в постановке Товстоногова. После спектакля на сцену поднялся Качалов, он меня обнял, поцеловал и сказал на публику: "То, что есть у этой девочки, это божественный дар, это клад, сохраните его. Старайтесь не заштамповать, тренируйте ее в характерных ролях". Но сама я люблю глубокие, психологические роли.

- Но режиссеры прислушались к Качалову и стали давать характерные роли?

- Миша Туманишвили первым занял меня в "Чинчраке", где мы играли зверей, я была Лисой. Сначала я была в ужасе - "не хочу, не буду это играть!" Миша ко мне домой пришел, уговаривал не отказываться. Кроме того, я вообще не представляла, что смогу выйти на сцену - умер мой отец, и я шесть месяцев вообще не играла.

- Вас многое связывало с отцом?

- Конечно. У нас была очень теплая, удивительная семья. Отец был по профессии врачом, а по натуре артистом. Мама тоже была с высшим образованием, преподавала русский язык и литературу. Родители с детства знали друг друга, вместе росли и полюбили друг друга. Отец был уникальный человек. Он учился на медицинском в Киеве вместе с Акакием Хорава, они очень дружили, оба были красавцы, вместе играли в самодеятельности, и так до четвертого курса, пока Хорава насовсем не ушел в театр.

- А ваш приход в театр как случился?

- В Тбилиси тогда не было театрального института, только студии. Папа мне сказал - получи сначала высшее образование, а потом иди, куда захочешь. И я поступила в университет, училась уже на втором курсе, когда папа первым узнал об открытии театрального института, ведь его директором стал Хорава. Папа меня повел туда - давай попробуй свои силы. А я очень увлекалась танцем, хотела быть балериной.

- Так вот откуда у вашей дочери Маки Махарадзе этот дар, она его реализовала вместо вас!

- Мака и от отца много взяла, ведь Котэ Махарадзе закончил балетную студию Чабукиани. Я тоже сдавала туда приемные экзамены, мне было лет тринадцать. Переходный возраст, я ужасно стеснялась показать ноги, меня заставили сделать какие-то упражнения, я была очень гибкой, с легкостью все выполнила, и меня взяли. Но я не пошла в балетное училище, потому что мои одноклассники, которые пришли со мной на экзамен, набросились на меня: "Как тебе не стыдно, ты что, будешь ноги задирать?" А за мной уже начинали ухаживать, я выпендривалась, и вот из-за них я не пошла в балет - ах, что обо мне подумают! Я вообще по характеру стеснительная, и это во мне осталось навсегда.

- Потому вы никогда не могли требовать ролей?

- Никогда и ничего. Даже в голову не приходило.

- Не жалеете сейчас?

- Нет. Когда я репетировала, я настолько была насыщена работой, увлечена и влюблена в нее, что не мечтала больше ни о чем, не имела права мечтать. Тем более что параллельно я снималась в кино, часто приглашали на радио.

- И роли-мечты не было?

- Нет. Я не в мечтах себя искала, а в реальной жизни. Мы были актерами-фанатиками, все делали с полной отдачей, нам все было интересно.

- Актерская судьба сложилась для вас вполне благополучно. Можно только поражаться, что при этом у вас еще была семья и трое детей.

- От этого бешеного круговорота, который называется театром, у меня всегда была отдушина - дом, семья, дети. Я здесь тоже была нужна, тоже была любима.

- В судьбе ваших детей нет ничего удивительного. Темур Чхеидзе - главный режиссер Питерского БДТ, Мака Махарадзе - бывшая прима-балерина Тбилисского театра оперы и балета, ныне руководитель детской балетной студии, младший сын Ивико Махарадзе - актер и спортивный комментатор, как и его отец Котэ Махарадзе. Ваших детей можно назвать закулисными?

- Да, полностью закулисные дети. Мака с пяти лет уже играла в наших спектаклях - в "Докторе философии", "Царе Эдипе".

- Вы довольны карьерой своих детей?

- Я им благодарна. То, чему их родители посвятили свою жизнь, они это дело полюбили. Это не из-за нас, это ниспослано сверху. У них, видимо, было внутреннее тяготение, генетический зов. Это и у детей, и у внуков, надеюсь, и у правнуков.

- Расскажите о них. Широкому кругу известны ваши внучки - актрисы Эка Чхеидзе и Нато Мурванидзе. А кто еще пошел по тернистому пути искусства?

- Сестра Эки Теона Чхеидзе, она скрипачка, работала у Исакадзе в Германии, сейчас много гастролирует по Европе. Младшая дочь Маки, Анна Мурванидзе - великолепный визажист. Сейчас мой правнук, сын Нато Мурванидзе, сдает в театральный институт. И дай бог, чтобы ему тоже повезло в жизни.

- На сцене вас окружало младшее потомство, сосчитать было невозможно. Сколько их?

- Семеро внуков, семеро правнуков.

- Так это удвоенная "швидкаца"!

- Пока удвоенная, но я надеюсь на перспективу. Так что сейчас вместе с тремя детьми у меня 17 душ потомства. Знаете, это одно целое. Нельзя выделять кого-то, надо любить всех одинаково, и очень любить. И надо уметь прощать.

- Вы умеете?

- Обязательно.

- Вы не конфликтный человек?

- Во всяком случае, на протяжении моей работы в театре у меня не было серьезных конфликтов и не было врагов, хотя ситуации бывали очень разные. Конечно, без ошибок живое существо не может существовать, и я не исключение. Нам не надо судить людей со своей колокольни. И не надо потакать своим прихотям.

- Чего больше было в вашей жизни - радостей или горестей? И вообще, чего надо в жизни бояться и избегать?

- Лжи надо бояться. Человека, который для своего блага готов на все. Не приемлю таких людей.

- Вам удается жить в ладу с собой?

- А как иначе? Если ты с собой в конфликте, это гложет тебя. Это еще хуже, чем быть в конфликте с другими.

- Из чего сегодня состоит ваш день?

- Я сейчас пойду на кухню и буду кухаркой.

- Кухарка-звезда? Это впечатляет.

- Дома никто не чувствует, что я звезда. Я же не буду ходить и кричать "Я звезда!" Я - мать в своем доме, я - бабушка, я - прабабушка! Это же огромное счастье. Так что дома я - кухарка, домохозяйка и махровая мать-наседка. Не люблю гулять, ходить на сборища - тусовки, как сейчас говорят. Светские общества, костюмы, наряды, украшения и брильянты - это не для меня.

- А в молодости?

- Тоже не любила. Единственная слабость - шляпы. Соломка Канчели только на мне примеряла шляпы, говорила - на тебя хоть горшок поставь, все равно пойдет. А вот к камушкам никакого рвения. Наверное, потому что я хорошо знала наш бюджет.

- Знаменитые поклонники были у вас?

- Наверное, бывали, но я об этом не знала. Меня любили как близкого человека, по-родственному. Например, один из очень известных людей признавался мне в любви так: "Я всю жизнь вас люблю, обожаю". Рядом стоявшая его жена вдруг запищала: "И я тоже!" Вот такие у меня были поклонники.

- У вас есть ощущение, что вы чего-то не успели?

- Ощущения нет, но, наверное, чего-то не успела.

- А сейчас что вы хотели бы от жизни?

- Чтобы мои дети, все потомство были счастливы. Но если слишком размечтаться - хочу роль! Значительную. Хотя бы еще одну.