Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 25 (7136) 9 - 15 июля 1998г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
МузыкаГергиев, Доминго и другиеЯркие звезды на белом небосводе Гюляра САДЫХ-ЗАДЕ Фестиваль "Звезды белых ночей", традиционно завершающий петербургский музыкальный сезон, подобен залпу из всех орудий, салюту, осыпающему "звездным" дождем Театральную площадь и площадь Искусств. Все десять дней, что он длился, внимание публики раздваивалось: и в Мариинском театре, и в Большом зале филармонии происходили важные, художественно значимые события, которые никак нельзя было пропустить. Состав участников в целом был такой же, как и в прошлые годы: в Питер вновь приехали Вадим Репин и Виктор Третьяков, Валерий Афанасьев, Юрий Башмет со своим ансамблем "Солисты Москвы" и Гидон Кремер с новым оркестром "Кремерата-Балтика". Но главным событием, кульминацией и грандиозной победой "Ночей" стало выступление Пласидо Доминго в "вагнеровском" гала-концерте. Такой заметный прорыв фестиваля на качественно новый исполнительский уровень, безусловно, не мог случиться на "пустом месте". Тому способствовали и постановка "Парсифаля" и "Голландца", и совместная работа Гергиева и Доминго на мировых оперных сценах. Один из трех великих теноров мира появился в Петербурге после пятилетнего перерыва. В свой первый приезд в 93-м году Доминго спел партию Отелло в спектакле Мариинского театра. С тех пор интересы певца отчасти сместились в сторону вагнеровского репертуара: выступления в партии Зигмунда ("Валькирия", первый акт) и Парсифаля ("Парсифаль", второй акт) убедительно доказали, что ему в той же мере доступна метафизика вагнеровской музыки, в какой и жизненная сила и энергия вердиевских опер. За годы, прошедшие со времени памятного исполнения партии Отелло, голос Доминго нимало не потерял в пластичности, красоте и глубине звука. Его "проживание" сложнейших вагнеровских партий захватывало искренностью чувства и той глубинной, природной органикой, которая не допускает ни грана натянутости и фальши. Чудесный дуэт Деборы Войт (Зиглинда) и Пласидо Доминго (Зигмунд) покорил естественностью и раскованностью пения, порадовал точно найденными характеристическими штрихами. Не менее гармоничный ансамбль сложился у Доминго и с Виолеттой Урманой: великолепная певица и актриса, она была настоящей Кундри, обольстительной, властной и страдающей. На том историческом концерте все складывалось на редкость удачно, все удавалось всем без исключения. И очаровательные "девы-цветы" в садах Клингзора - настоящий волшебный букет свежих голосов - наперебой обольщали простодушного Парсифаля, искусно обволакивая его томными извивами мелодических фраз... На сцену дождем летели белые гвоздики - восхищенная публика таким образом бурно выражала свои восторги... Концертная составляющая фестиваля вообще в этом году была, пожалуй, самой внушительной. Концертная программа открылась симфонической поэмой "Дон Жуан" Рихарда Штрауса в исполнении оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева. Блестящий "репрезентативный" оркестровый стиль Штрауса, эти стремительные, "летящие" темы и "взрывающиеся" кульминации идеально соответствовали дирижерской манере Гергиева. "Дон Жуан" прозвучал превосходно: эффектно, полетно, воодушевляюще. Последовавшие за ним штраусовские "Четыре последние песни" в исполнении Марины Шагуч и оркестра заворожили тонкой игрой светотени, приближенными к импрессионистическим, зыбкими звучностями. Первое, "штраусовское" отделение явно превосходило по стильности и качеству исполнения второе, в котором прозвучала Четвертая симфония Брамса. Брамс уже не первый год является для маэстро неким "камнем преткновения". Интеллектуализм, чуждый эффектов, лирико-романтическое начало, "уравновешенное" классичностью изложения, свойственные симфониям Брамса, видимо, находятся в некотором противоречии с "взрывчато-пламенной" гергиевской дирижерской установкой. В музыке Брамса нет экстремальности, требующей предельного напряжения, зато есть концентрация чувства и мысли, для которых необходимо глубинное и чуткое "вживание" в партитуру. Впрочем, то, что Гергиев тем не менее постоянно обращается к Брамсу, позволяет надеяться, что и эта вершина будет рано или поздно покорена. Гергиев пока не нашел "своего" Брамса, как он нашел "своего" Прокофьева или "своего" Вагнера, но он непременно его найдет. Следующий симфонический вечер был ознаменован исполнением Четвертой симфонии Шостаковича, этого грандиозного музыкального памятника - обвинения сталинизму. Гергиев строил симфонию масштабно, крупно, могуче, как может только он. Симфонические конструкции вздымались, подобно скальной породе, о которую разбивается неистовый шторм. Торжествующий инфернальный марш, апофеоз ликующего мирового Зла, рев духовых в финале, чеканный барабанный ритм складывались во внушительную и грозную звуковую картину. После гергиевских симфонических "землетрясений" выступление камерного ансамбля Башмета казалось изящным, хотя и не очень "опрятным" интермеццо. Небрежное интонирование, приблизительный строй и общая занудность исполнения смогли даже гениальную музыку Моцарта и Гайдна превратить в нечто невыразимо скучное. Если вспомнить к тому же, что неудачные, на грани халтуры выступления ансамбля - случай на фестивале не первый, то становится обидно и за фестиваль, и за публику. Досадные эти впечатления, впрочем, были забыты, когда на сцену, уже в последние дни фестиваля, вышел Гидон Кремер со своим новым оркестром. Неординарные программы, балансирующие на грани академической и популярной музыки; математически выверенная сыгранность оркестра, сознательно выработанный характерный оркестровый тембр... Даже насквозь заигранным "Временам года" Вивальди Кремер и "Кремерата" придали необычайные оркестровые краски, "придумали" неожиданные соотношения соло и фона, оригинальные диалогические сочетания струнных групп. Манера оркестровой игры "вполголоса", с тончайшими градациями звука и неортодоксальной акцентировкой и штрихами, принципиально неагрессивной подачей текста демонстрировала истинно европейский камерный стиль, который вырабатывается долгими часами репетиций (за что отдельное спасибо опытному дирижеру и репетитору оркестра Саулюсу Сондецкису). За Вивальди последовали Концерт для струнных Нино Роты - довольно приятная и милая музыка, и танго Пьяццолы, оркестрованные специально для "Кремераты" Леонидом Десятниковым. Тем, кто привык к тембровым диалогам фортепиано и банденеона, контрабаса и скрипки, было поначалу трудновато воспринимать темброво унифицированную музыку аргентинца. Но потом ухо начало находить своеобразную прелесть в струнных переложениях известных танго. Сыгранное же на бис меланхоличное "Oblivion" ("Забвение") окончательно примирило с предложенным тембровым решением. Заключало фестиваль беспрецедентное концертное исполнение огромной "деревенской" пятиактной оперы Прокофьева "Семен Котко". Очень давно - лет 20 - 25 тому назад - она шла на сцене Большого театра в постановке Бориса Покровского. С тех пор опера на сюжет из времен гражданской войны оказалась забыта. Мариинский театр совершил значительное волевое усилие, чтобы вернуть гениальную музыку Прокофьева из небытия, что, безусловно, следует поставить ему в заслугу. То, что музыка оперы абсолютно гениальна, стало ясно с первых же тактов увертюры, светло-мелодичной, "песенной", чем-то напомнившей музыку к лучшим советским кинофильмам, - очарованию "ретро" в наше время трудно противиться. А уж третий акт, рисующий потрясающую картину народного бедствия, со страшным, рвущим сердце остинато обезумевшей Любки "Нет- нет, то не Василек...", окончательно убедил в необходимости постановки оперы. Без нее оперный мир Прокофьева не полон - не зная "Семена Котко", невозможно постигнуть прокофьевский масштаб, его гуманизм и истинно народную "корневую систему". Поистине шекспировское соотношение приземленного и возвышенного, обыденного и вечного, трагедийного и комедийного создает образы такие объемные, что даже в концертном исполнении воображение включается и активно дорисовывает мизансцены, декорации и прочий сценический антураж. Опера невероятно сценична, а ее "советизмы" сейчас воспринимаются далеко не так однозначно, как в 39-м году. Исполнение "Котко" было на высоте - прекрасно, рельефно спели свои партии Татьяна Павловская (Софья), Федор Кузнецов (Ткаченко), Виктор Луцюк (Семен Котко) и Евгений Никитин (Ременюк). "Семен Котко", бесспорно, очень украсил и без того впечатляющую концертную программу "Ночей...". Что касается спектаклей, показанных на фестивале, то о них речь в следующих номерах газеты. Также в рубрике:
|