Лежащие на дне

Последняя "Чайка" олимпиады

ТЕАТР

Ирина АЛПАТОВА
Фото В.СЕНЦОВА

Сцена из спектакля "Чайка". Й.Вокалек - Нина, А.Диль - Треплев

Завершающим аккордом Всемирной театральной олимпиады весьма символично стала еще одна версия чеховской "Чайки". Теперь уже можно смело сказать - пьесы культовой в мировом театральном масштабе. Хотя иноземная "Чайка" на сей раз в Москву залетела лишь однажды. Спектакль, поставленный Люком Бонди, был представлен как совместное производство австрийских "Бургтеатра", "Академиетеатра" и Венского фестиваля.

Действо, кажущееся поначалу таким простым и понятным, растворенным в межнациональной психологической традиционности, оказалось "обманкой", шкатулкой с двойным дном. Просто надо было не торопиться покидать зал, разочарованно махнув рукой: мол, видали мы все это и в родимом МХАТе. Вот уж нет. Такой, безусловно, "чужой", горько-пародийной и беспросветной "Чайки" мы бы, наверное, никогда не создали, вовремя вспомнив о "национальной гордости великороссов". Наши птицы, какими бы усталыми они порой ни казались, все же умели летать. У Бонди - бескрылы все, реальная же чайка и вовсе мертва, ее распотрошенная тушка плавает кверху брюхом на поверхности нарисованного озера, в илистую глубь которого постепенно будет погружаться все (сценография Жиля Айо).

Этот спектакль - словно взгляд со стороны на нас, русских. Лишенный, впрочем, высокомерного снобизма. Хотя доля снисходительной иронии в нем весьма сильна - кажется, такая несуразная история, которая была некогда рассказана Чеховым, вряд ли могла бы приключиться, скажем, в благополучной Австрии. Пародийный настрой не зол, но саркастичен - чеховские герои смешны, неряшливы, истеричны, бесталанны и неумеренно пьют горькую. Начинают с рюмок, продолжают стаканами, заканчивают опрокидываемыми прямо в рот бутылками. Это, впрочем, не главное - так, "краска". Финальная нота высокой трагедии искупит многое.

Хотя визуально приметы времени и российского быта весьма размыты. На сцене старенький холодильник соседствует с таким же отжившим свое проигрывателем, где крутят довоенный русский шансон. Под песенки Петра Лещенко "разминается" Аркадина - Ютта Лампе. Костюмы Марианне Глиттенберг тоже, кажется, взяты из жизненного "подбора" и к финалу обретают единый символически-черный цвет. Вообще палитра сценических красок крайне скупа - преобладают мрачно-болотные оттенки. Разве что занавес треплевского театра взметнется красным полотнищем и вновь напомнит о России.

Юный неврастеник Константин Гаврилович (Август Диль) жаждет "новых форм", Нины (Йоханна Вокалек), немедленного признания и еще бог знает чего с истерическим жаром, порой заканчивающимся форменным припадком. Знаменитый спектакль-монолог о "Людях, львах, орлах и куропатках..." они с Заречной играют дуэтом - Треплев не способен ни минуты находиться в покое. Он тащит на сцену режиссерский столик с экземпляром пьесы и зажженной свечой и, то и дело вскакивая, нервно декламирует странные фразы то в унисон с актрисой, то опережая ее, словно подгоняя. "Мировая душа", закутанная в белое покрывало, выезжает на какой-то низенькой доске на колесиках и смешно потрясает головой кукольной Смерти, насаженной на палочку. Работник Яков (Беньямин Чабук), в меховой жилетке и с вымазанным сажей лицом, комично семеня по сцене, то ставит пластинки, то пускает "болотные огни", то зажигает "красные глаза дьявола". Забавное и весьма оригинальное действо до того увлекает сценических зрителей, что они невольно вскакивают и, взявшись за руки, цепочкой тянутся "за кулисы" - поближе взглянуть на эти манящие огоньки. Пока нервный окрик Треплева не вернет всех обратно - на сцену и в реальность.

Впрочем, трагический настрой возникает не сразу, он накапливается подспудно, чтобы мощно выплеснуться в финальном акте. А пока Бонди не забывает о том, что ставит комедию. Хотя и весьма специфическую, которая диссонирует чуждыми ей нотками. Вот уж поистине "вялый и рыхлый" Тригорин - Герт Фосс, не вынимая трубки изо рта, знакомится с Ниной, оглядывая ее, как цыган лошадь. Это забавно и провоцирует улыбку. Но несколько минут спустя вся эта компания хищно налетит на уходящую Заречную, ухватившись за нее добрым десятком рук - застывшая на мгновение мизансцена повеет драмой пока еще свободной "чайки", которую жестоко хотят затащить на свое дно, не оставляя надежды на спасение.

Вот та же Нина вальяжно раскинется в кресле, копируя только что вставшую с него Аркадину - примеряясь к вожделенной "красивой жизни". А Треплев тут же грубо бросит ей под ноги убитую птицу - они вновь замрут на мгновение в двух сломанных позах, еще не зная, что уже надломились их жизни.

Аркадина неизвестно зачем твердит "слова любви" вусмерть пьяному Тригорину, который валится на пол и без усилий с ее стороны. Забавная "любовь по-русски". Но совсем недавно вот так же падал и бился в истерике, срывая с головы повязку, ее сын - было понятно, что он "не жилец", даже если не дострелится как следует, то непременно сойдет с ума.

А сцена между тем все глубже погружается на дно высохшего озера. Это не подчеркивается, но угадывается почти интуитивно. Хотя сначала исчезает занавес, потом терраса, потом более или менее пристойная мебель. Финальный акт явно происходит в горьковской ночлежке. "Дно" символично и затягивает всех без разбора - и якобы столичных обитателей, и незадачливых провинциалов. На протянутой вдоль сцены веревке сушатся то ли Костины рукописи, отсыревшие от бесконечного дождя, то ли пеленки для младенцев вечно беременной Маши (Мария Хенгге), которая все равно не расстается с бутылкой. На ветхую кровать сброшено какое-то тряпье. Лампы гаснут, остаются свечи.

Вернувшаяся Нина похожа на беженку - черный пиджак с чужого плеча, лохмотья вымокшей под дождем юбки. Более трагичного и безнадежного финального явления "чайки" не доводилось видеть никогда. Треплев в шапочке, которые обычно носят душевнобольные в лазарете, не способен помочь ничем. Руки Нины то и дело падают сломанными крыльями - но это не "роль", а жизнь. Она виснет на Треплеве не потому, что хочет обнять - просто внезапно подкосились ноги, а рядом нет никакой опоры. Нина невнятно и машинально твердит "да" в ответ на вопрос о найденном призвании. Но самого вопроса, кажется, не слышит. Эта сцена настолько невыносима по своей безысходности, что с нетерпением ждешь выстрела Треплева. Последние реплики оставшихся в живых ничего не меняют. Это конец для всех. Высохшее озеро, быть может, еще и заполнится свежей дождевой водой, но все они останутся на дне навсегда.

ТЕАТР

• Лежащие на дне
  Последняя "Чайка" олимпиады
  

ОПЕРА

• При чем же тут смерть?
  "Отелло" в Мариинском театре
  

ВЕРНИСАЖ

• Каким был рай 3000 лет назад
  Выставка картин Николая Ротко
  

ДЖАЗ

• Искусство четырех
  Новый проект Билли Кобэма
  

ХРОНИКА

• Наши люди в Трухильо
  
• В ожидании новых имен