Бутылочная почта как альтернатива Интернету

Писателю, культурологу, философу Григорию Померанцу - 90

ПЕРСОНА

Павел НУЙКИН

Г.Померанц

Когда Григорию Соломоновичу было лишь 83 года, как-то в ответ на мой вопрос о его самочувствии он ответил: "Немножко хуже, чем в 82. Но ничего, ноги еще ходят, а голова работает". С тех пор никаких кардинальных изменений в жизни писателя вроде бы не произошло. Лишь неуклонно увеличивается количество публикаций. Так что ныне Григорий Померанц - автор 10 книг (4 написаны и изданы за последнее десятилетие) и нескольких тысяч статей. Ну и как ранее, практически равно нулю официальное признание в родном Отечестве его творческих успехов, и только что отметивший свой 90-летний юбилей (кстати сказать, в норвежском посольстве) философ с мировым именем по-прежнему не лауреат ни государственных, ни общественных, ни частных премий, не имеет ни званий, ни регалий, ни наград. На Западе в узком кругу интеллектуалов, взыскующих духа, он был известен еще в советские времена, - естественно, без возможности выезда и личного контакта. В России, что называется, широкая известность в узких кругах пришла к нему уже после развала СССР, на рубеже 70 лет. Ныне у писателя есть свой постоянный читатель, колеблющийся в среднем по стране в твердых пределах от 1 до 3 тысяч, сформировалась и своя постоянная аудитория - на ежемесячные лекции, которые Померанц вот уже свыше 10 лет читает в Музее меценатов и благотворителей, собирается не меньше нескольких десятков человек. Не правда ли, впечатляет?

Что же касается мелочей быта, то и тут, с его точки зрения, все обстоит если не хорошо, то "нормально". К примеру, пенсия у него несколько выше средней по стране, как у инвалида Великой Отечественной. Да и, чего лукавить, живет он несколько лучше большинства своих сверстников. Как честно признается писатель, нынешние времена ему пошли во благо. (При этом каждый раз оговаривая, что большинство его сверстников, наоборот, стали жить значительно хуже, чем в советские времена.) Он стал выездным и смог наконец повидать мир. Ну и на элементарный прожиточный минимум (при удивительной нетребовательности), в том числе и на беспрерывно дорожающие лекарства, ему пока хватает.

Вот квартира... Признаться, не припомню, чтобы при мне он хоть раз пожаловался на жилищные условия, и не думаю, что московские власти сочтут, что тут есть хоть какой-то повод для их вмешательства, поскольку вдвоем с женой они живут в двухкомнатной квартире. Я бы, правда, уточнил, что - на третьем этаже 5-этажной хрущобы, следовательно, без лифта.

Но это для философа не самое важное. Главное - Померанц сохранил любовь к слову и творческую активность и по сию пору. Из всего множества прежних и недавних публикаций здесь мне хотелось бы остановиться на "Записках гадкого утенка", потому что в них больше всего фактов из биографии автора.

Нужно быть Померанцем, чтобы умудриться не увлечь массового читателя произведением, написанным на стыке двух популярнейших в нынешней России жанров: мемуаристики и некоего пособия на тему, как сотворить самого себя, - преодолевая собственные страхи, добиться успеха и стать знаменитым. На деле же "Записки" оказываются сборником эссе на самые разнообразные темы: о любви, о жизни и смерти, о предназначении человека, о нахождении себя в себе, о войне и мире, о страхе и смелости, о народе и интеллигенции, о традиции и новаторстве, о культуре и цивилизации, о демократии и тоталитаризме, об истории (судьбе) отдельных народов и отдельного человека, о душе и духе.

Мемуаристика кое-кому покажется скучной, хотя биография богатейшая - Дюма было бы где развернуться, - ВОВ, сталинские лагеря, постоянное балансирование на грани ареста в брежневскую эпоху. Но Дюма не вышел, как минимум две трети текста - философские рассуждения, размышления.

Померанц стремится в своей прозе 80-х годов к полной откровенности - искренней и беспощадной. А она совсем иного рода, чем та, что сегодня распространена. Потому что откровенен он в разборе своих заблуждений и ошибок, неверных идей и взглядов, разбросанных по жизни неправильных поступков, в исследовании жизненных ситуаций, в которых, как бы себя ни повел, неизбежно остается чувство вины, - все это как обязательная школа жизни, единственно возможный путь к дальнейшему развитию. "Ошибки и оставленные ими рубцы стыда были моими первыми заповедями, копившимися с 6-ти до 60-ти (может быть, и великие заповеди священных книг - такие общечеловеческие рубцы)..." Главное для Померанца - увидеть за своим и чужим поступком будущее, просчитать его возможные последствия, уловить связь между прошлым и настоящим, настоящим и грядущим.

Уже достигнутое окончательным итогом Померанц вовсе не считает: "Я сейчас учусь усерднее, чем в 17 лет. И учусь более важным вещам. Не подробностям жизни, а умению видеть в этих подробностях целое".

Половина жизни прошла в поисках стиля. "Каким образом я нашел свой стиль, свой язык, свой собственный голос? Я сам не знаю. Это далось очень медленно, много лет, и сделалось очень поздно, годам к сорока".

А вот о любви: "Настоящая любовь немыслима без внутренней зрелости (может быть, ранней, но зрелости). Настоящая любовь к женщине пришла ко мне в 38 лет (в доброе старое время могла быть дочь на выданье). Настоящий подступ к истине пришел еще позже".

Даже представив себе некоего гипотетического читателя, согласного на многодесятилетние труд и подвижничество во имя достижения поставленной в юности перед самим собой сверхзадачи, кого из них устроит выстраданный итог? Счастье - в соответствии с представлением о нем философа? "Мне нечего вспоминать до двадцати лет. Первая волна счастья пришла тогда от света из бездны, в которую я мысленно погрузился. Я был счастлив по дороге на фронт, с плечами и боками, отбитыми снаряжением, и с одним сухарем в желудке, - потому что светило февральское солнце и сосны пахли смолой. Счастлив шагать поверх страха в бою. Счастлив в лагере, когда раскрывались белые ночи. И сейчас, в старости, я счастливее, чем в юности. Хотя хватает и болезней, и бед".

Главная составляющая "Записок" - особенная, счастливая, хотя и не без трудностей, более чем сорокалетняя совместная жизнь с женой - поэтом Зинаидой Александровной Миркиной. Она не просто второй главный герой повествования, чей жизненный опыт щедро используется для характеристики эпохи, но и первый читатель и редактор всех текстов Григория Соломоновича. И, наконец, она является бесспорным (хотя и не вынесенным на обложку) соавтором книги, благодаря включению в ткань повествования ее лирики. Для объяснения тех или иных явлений, прежде всего в области духа, писатель приводит не только цитаты из ее стихов, но и многие стихи полностью, подытоживая ими свои размышления.

Описание мелких бытовых семейных неурядиц, по сути, ничего не меняет, потому что тут надо представлять себе, какого рода эти неурядицы! "В начале нашей совместной жизни мы поссорились из-за Экхарта. Я настаивал, что человек ХIV века иначе понимал слово "ангел", чем мы. Зина с возмущением ушла из дому (на сорок минут) - потом вернулась. Еще мы спорили из-за Раджнеша. Зина долго не соглашалась признать факты, разрушавшие его цельный облик".

Перед нами жизненный путь человека, который целиком self made man, но только не по американским стандартам, а по русским, - man, бесспорно, состоявшийся, реализовавшийся, но без элементарной материальной составляющей (типа солидной пенсии и нормальной квартиры) своего бытия. В эпоху беспрерывных социальных сотрясений и катастроф, крушения и колебания всех выработанных человечеством до первой половины ХХ века нравственных и духовных норм, он сумел найти себя, свое место и дело в мире. И - соответствовать собственным убеждениям, насколько хватает сил и возможностей.

Как совершенно справедливо заметил Померанц: "Есть рыцари разных орденов, и все служения прекрасны - до тех пор, пока не становятся одержимостью". Увы, орден Померанца всегда отличала крайняя немногочисленность членов. Первый вариант (впоследствии при каждом новом выходе в свет сильно исправляемый и дополняемый) "Записок" создавался для читателя, рискующего получить срок за их прочтение или передачу в другие руки. Как ни странно, с наступлением "полной свободы" аудитория писателя в принципе не увеличилась. Так, тираж последнего цитируемого мною издания - 1000 экземпляров. "Сердцевина моей мысли, ищущей целого мимо всех идолов, просто никому не нужна. Только кучке людей, социально не значимой (величина, которой можно пренебречь), не народу, не интеллигенции, а гадким утятам", - пишет Померанц. Хотя хочется верить, что здесь Григорий Соломонович ошибается и вдумчивых читателей у его книги окажется 100 - 200 тысяч. А пока для нас по-прежнему остается в силе способ общения, открытый для себя Померанцем: "Чтобы в какой-то миг, казавшийся безнадежным, я понял: можно спокойно жить в рушащемся времени, не пытаясь его исправить, и писать - как на тонущем корабле пишут письмо, кладут в бутылку и бросают в волны - читателю после потопа".

P.S. На самом деле таких бутылок, пущенных по волнам, у Писателя столько, что они не влезут ни в одну авоську.

ПЕРСОНА

• Бутылочная почта как альтернатива Интернету
  Писателю, культурологу, философу Григорию Померанцу - 90
  

ТЕНДЕНЦИИ

• Словарный запас
  Издательство "АСТ-Пресс" участвует в спасении отечественной культуры
  

ТЕАТРАЛЬНЫЙ ДЕТЕКТИВ

• История одной диверсии
  

NON/FICTION

• Фильтрующий информацию