Спектакль "Школа для дураков", родившийся в конце прошлого сезона в одном из камерных пространств "Балтийского дома", круто изменил судьбу своего режиссера. До сих пор Андрей Могучий – создатель и руководитель петербургского Формального театра и Международного фестиваля свободных искусств "Солнцеворот" – числился безнадежным, хотя и чрезвычайно обаятельным, авангардистом. Его театральные создания – "Лысая певица", "Петербург", "Orlando Furiozo", "Две сестры", "Full for Love" – были именно "визуальными ассоциациями", безупречными в смысле пространственной гармонии, но зашифрованными слишком индивидуальным кодом, чтобы превратиться в "послание к человеку". Спектакль "Школа для дураков" разорвал этот зачарованный круг.

Сцена из спектакля

Вообще-то история началась два года назад, когда Могучему было предложено поставить за рубежом интернациональный, немецко-польско-русский спектакль. Режиссер выбрал в качестве сюжетной основы известную повесть Саши Соколова и привез свою работу на "Солнцеворот". Тут-то и обнаружилось, что в подпольной лаборатории Формального театра режиссер отыскал-таки философский камень, позволяющий переплавлять "дивные полеты воображения" в универсальные театральные тексты.

Но если поисками метода желательно заниматься именно с учениками-единомышленниками, то для проверки его стоит обратиться к людям со стороны. Далеко ходить Могучий не стал. И набор в новую "Школу для дураков" провел среди артистов труппы "Балтийского дома", где Формальный театр обитает последние четыре года. Дмитрий Воробьев и Александр Машанов, сменив артиста Формального театра Олега Жуковского и поляка Марека Чухутского, не заменили их, а по-театральному эффектно ворвались в лирическое пространство Андрея Могучего и заняли там собственное место.

Правда, перед началом действия они интеллигентно предупреждают, что только "попробуют сыграть" одного и того же мальчика – Нимфею Альбу, сознание которого безнадежно расколото на две части. И эта проба оказалась для режиссера этапной. Если в первой редакции ему самому приходилось доказывать преимущества подобного – патологического с медицинской точки зрения – взгляда на жизнь, то теперь Дима и Саша (так в программке) предъявили свои абсолютно бесспорные аргументы в пользу иррационального, бескорыстного взаимоотношения человека с миром.

Подчеркнуто несолидные, домашние имена актеров указывают на главную идею режиссера: пресловутая трещина, расколовшая мир пополам, прошла не через сердце, а через сознание взрослого человека в том самом месте и в то самое время, когда он отрекся от своего двойника-ребенка. Поэтому Нимфея Альба в двух ипостасях выглядит в спектакле не шизофреником, а образом подростка, которому взросление не мешает сохранять чистоту и непосредственность детского сознания. Причем образом не идеальным, а очень конкретным (пользуясь терминологией другого театрального поэта Евгения Гришковца), то есть осязаемым и узнаваемым.

И хотя каждая из половинок Нимфеи упорно настаивает на своей самодостаточности, на праве жить и чувствовать независимо от другой, в принципиальных вопросах они неизменно сходятся. Например, в том, что никакие общепризнанные идеалы не стоит принимать на веру. И вот к лику Моны Лизы, спроецированному на школьную доску, старательно пририсовываются мелом усы и борода. И этот знакомый до дрожи в пальцах хулиганский порыв объединяет не только двух долговязых учеников, ощутимо выросших из своих школьных костюмчиком, но и всех собравшихся в стенах 91-й репетиционной комнаты под крышей "Балтийского дома".

А в это время за натянутой горизонтально белой газовой тканью мелькают какие-то фигуры – и оба мальчика вдруг тоже оказываются за ней, в царстве теней. И хотя подобные занавесочки протянуты по авансцене едва ли не в каждом пятом спектакле – впервые с растущим нетерпением ждешь, пока они распахнутся. Потому что уже не сомневаешься, что там сокрыта не просто "теневая сторона сознания", но таинственный и манящий мир видений и снов, порожденный "безгрешным сознаньем поэта".

И тени действительно обретают плоть и кровь, а актерско-режиссерские метафоры – ощутимую свежесть существования в настоящем.

Оказывается, у героя Димы-Саши есть своя Джоконда – изящная, женственная учительница биологии Вета Аркадьевна – Наташа Жуковская: не случайно именно в ее классе (в левом дальнем углу комнаты) висит невредимая репродукция творения Леонардо. И еще Нимфее Альбе, несмотря на молодость, уже повезло встретить настоящего воспитателя духа – большого и неправдоподобно легкого Павла Норвегова – Дениса Ширко, который витийствует в кабинете географии по диагонали от класса милой Веты. А между ними – "пятачок", перекресток воображения, где происходит все самое значительное.

Здесь Нимфея Альба (по очереди) танцует нечто латиноамериканское с Ветой Аркадьевной, придавая каждому движению смысл рыцарского жеста. Здесь они вместе с мамой сидят у холмика бабушкиной могилы, покрытого все теми же шуршащими листьями, – и в героине Иры Кузнецовой оживает сердобольная и несчастная мама с вечно разлаженной личной жизнью и неизживаемым чувством вины перед ребенком и мужем...

Режиссер Могучий ведет с нами речь не о психологических обоснованиях, а о той безошибочной, хотя и абсурдной на первый взгляд, логике сна, где окно вдруг оказывается подвешенным к потолку, а шкаф вырастает прямо посреди комнаты. Вот в нем-то и сидит и ухмыляется щекастая старуха (ведьма Трахтенберг? соседка? – на этот вопрос не ответит даже актриса Света Смирнова), которая умудрится-таки заманить к себе доверчивого Нимфею-Сашу, пока осторожный Нимфея-Дима будет наблюдать за происходящим со стороны.

Однако настанет время, когда очень серьезные и взрослые вопросы придется решать самому. Например, когда в класс войдет директор школы, солдафон Перилло – Андрей Тенетко, и объявит о введении с завтрашнего дня "тапочной системы", нужно будет встать и громко, хором заявить протест, потому что надо бороться с любой системой, унижающей достоинство. Любые внутренние споры отступают перед этим испытанием, которое мальчики (-чик) выдерживают с завидным мужеством. И у каждого из зрителей есть шанс их (его) догнать. Нужно только очень старательно, регулярно и, главное, честно писать сочинение на тему "Как я провел лето", а также осень, зиму и весну. В школе для дураков Андрея Могучего это давно забытое и на самом деле дурацкое задание наконец обретает смысл.