Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 6 (7214) 17 - 23 февраля 2000г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Краски мираВЛАДИМИР МИНИН: "Шаляпин - вершина пирамиды, а в основании ее поющая нация"Александра ТУРГАН На Рождество в Европу всегда съезжаются самые лучшие исполнители со всего света. И в последний декабрь уходящего века впервые на гастроли в Германию приехал Московский государственный академический камерный хор под руководством Владимира МИНИНА. Волшебство, ворожба, уникальный артистизм этого известнейшего всему миру хора поразили утонченную и взыскательную немецкую публику, которая по-новому открыла для себя православное пение. Обычно в Рождество мысли о бренности бытия уступают чувству великой радости и наполняют сердца любовью и благодарностью. Перед отлетом в Москву нам удалось встретиться с Владимиром Николаевичем в Берлине и поговорить о многом, что печалит и радует, и, естественно, о драматической истории нашего православного пения. - Вы много ездите по свету, выступаете в соборах разных конфессий. Бывали у вас проблемы из-за этого с нашей Церковью? - Никогда. Церковь только поощряла меня в том, чтобы мы несли миру православное пение. И мы всегда ощущали себя полномочными представителями православной культуры. В российской истории хоры занимали очень важное место в духовной жизни общества. Возьмем хор Сергея Жарова - знаменитый в 20 - 30-е годы в Европе. Из кого он был создан? Выпускник знаменитого синодального училища вместе с остатками Белой армии оказался в изгнании в галлиполийском лагере и набрал хор из солдат. Я слушал эти старые записи - удивительная стихия звуков, помноженная на отчаянную тоску по Родине. Даже в псалмодии "Господи, помилуй" затаенное, подспудное с неумолимым нарастанием пение возносилось к небесам и обрушивало на вас последнее "Господи, помилуй!" так, что все обрывалось внутри. Это был великий хор, а ведь Жаров набрал его только из тех, кто был с ним в лагере. Что сие означает? Что в дореволюционной России никакая ячейка общества не обходилась без хора. Это была глубокая потребность духа, потому как форма жизни была коллективная - и тем силен был русский человек. И тогда становится понятно, откуда взялся Шаляпин. Он - вершина пирамиды, а в основании ее поющая нация. - А с каким трепетом и гордостью цари относились к своим хорам... - Совершенно верно. Взять, к примеру, хотя бы Николая II. Освящается собор Александра Невского в Париже, выстроенный во славу победы в войне 1812 года. Туда собираются направить хор Священного Синода, на что царь отвечает: "Сие дело не духовное, а государственное, потому как одно государство победило другое, а потому направить в Париж придворную капеллу!" В царский хор, как и в хор Священного Синода, певчих отбирали из деревень по всей России. Были деревни поющие и не поющие, были деревни, где по одну сторону улицы пели, по другую - нет. Так уж получалось. Знаменитые Пироговы из такой вот деревни. Из одной певчей семьи вышли три певца, но каких гиганта! Или такой пример. В спальнях для маленьких хористов в училище Священного Синода всегда бывало прохладно - специальный дядька-истопник следил за тем, чтобы температура не превышала 16 градусов. А сделано это было для того, чтобы мальчики закалялись и не простужались на службе в церкви. Еще интересный момент - и взрослые певчие, и дети не имели права идти на службу пешком. Их сажали на специальные пролетки - им по чину не полагалось ходить в этот момент по земле. Даже в церковь Зимнего дворца - всего-то двести метров - на службу их привозили. Мальчики подрастали, приходил период мутации, а с ним и период отбора. Во взрослые певчие попадали только 32 человека. И среди них было шесть октавистов, которые брали такие необыкновенно низкие ноты, которые теперь никому и не снятся. Конечно, эти самородки вымерли в России - как мамонты. Кстати, Николай II боялся черных глаз - и певчие в его придворной капелле всегда были только светлоглазые. - Если сравнить восприятие вашего хора здесь, в Германии, и в других странах - кто более всего входил с вами в резонанс: немцы, испанцы, американцы? - Дело, видимо, не в восприятии только нашего хора, а в восприятии русской музыки - будь то православная или светская. Потому что ее эмоциональное воздействие безгранично, она захватывает любого. Я не видел еще страны, где публика оставалась бы к ней равнодушной, а побывали мы с хором примерно в 25 странах. И это невзирая на различные культуры и религии. Но наиболее темпераментные люди и музыкально одаренные от самой природы - мексиканцы, хотя самые музыкально образованные - немцы. В Мехико мы исполняли произведения Георгия Свиридова в знаменитом Оперном театре Бельяс Артес среди мощных полотен Ороско, Риверы, Сикейроса. Две с половиной тысячи зрителей - но тишина и внимание были такими, что слышно было, как муха летит. В Москве я дал прослушать запись этого концерта Свиридову. Так он посчитал, что это студийная запись. И только когда в конце раздался буквально взрыв аплодисментов, он поверил, что это живой концерт. Мексиканцы не просто слушают, они впитывают музыку. Их природная музыкальность совершенна, это вспаханное поле - только брось семечко... Немцы более сентиментальны по своей природе, и когда на них действует музыка такого плана, они начинают таять. - А немцы умеют расти в концерте, развиваться - открывать для себя и постигать непривычное? - Умеют. И концерты в Германии это показали. В соборе они ведут себя иначе, чем в концертном зале. Собор несколько ограничивает и сдерживает восприятие. И это естественно. Но по ходу концерта музыка все более захватывает их, и они уже не стесняются ни слез, ни грома аплодисментов. Заключительный концерт в Schauspielhaus был просто поразительный. Воедино слилось все - и архитектура, и акустика зала, и публика, и наша программа. Контакт с первых минут, и поразительный отклик. - Если честно, что вам больше по душе - собор или концертный зал? - В больших концертных залах, если там хорошая акустика, я всегда купаюсь - это как для циркача запах опилок арены. В храме же я не могу выйти за определенные рамки - это богослужение. - А в каких соборах вам интереснее или, может быть, удобнее петь? - В средневековой готике петь неуютно, там нужны только прямые безвибратные голоса. А вот в соборах романской архитектуры III - IV веков нашей эры православная музыка себя чувствует хорошо, потому как православный храм сам округлый. Вибрация наших российских голосов - это особый уникальный способ пения. И, конечно, в нашем православном храме наиболее уютно. Однажды наш хор пел с Еленой Образцовой и Евгением Нестеренко на могиле Пушкина в Святогорском монастыре. Сам храм малюсенький, слушатели стояли со свечами в руках, тесно прижавшись друг к другу, и в полной тишине хор пропел с этими великолепными солистами весь концерт. И ни одного хлопка. Через узкий проход поодиночке мы покидали собор, за спиной оставалась могила Пушкина... Как вдруг раздался стук каблуков по каменным плитам - только таким неожиданным образом слушатели смогли выразить свое состояние. - Мне это знакомо. Много лет назад я была на записи вашего хора в Успенском соборе в Москве, и в конце так же не раздалось ни одного хлопка и все разошлись в молчании. - Кстати, о молчании. Одним из самых сильных впечатлений моей жизни была Семана Санта - святая неделя в Испании. В шестидесяти километрах от Мадрида, на юго-западе, есть городок - Куэнка. В пасхальную неделю там проходит шествие святых орденов на тему каждого святого дня. Я попал туда в страстной четверг - на шествие Молчания. В эту ночь Иуда поцеловал Христа, и абсолютным молчанием идущие в ночи монахи проклинали Иуду. Ничего не видно - ночь, только слышна равномерная поступь идущих, и где-то вдалеке ей вторят дробь барабанов и странный звук инструмента, напоминающего шотландскую волынку. В абсолютном суровом молчании ночи на твой слух воздействует только этот ритм, который все нарастает и нарастает, доходя до фортиссимо. Вот сгусток неистовой духовной силы, накопленной веками глубокой веры. - Спускаясь с небес на землю, мне хотелось бы вам задать простой житейский вопрос: может ли художник быть свободным от конъюнктуры рынка и творить, не оглядываясь на нее? - Нет. Это при советской власти я плевал на все и всегда делал, что хотел, а на рынок невозможно наплевать. Парадокс, но факт! К советской власти можно было находиться в оппозиции, а в оппозиции к рынку - не получается. Что я делал раньше: шел к Петру Ниловичу Демичеву, поскольку ко мне лично он относился хорошо, приглашал в Большой зал консерватории на наш концерт. Он мог даже не приезжать, но я говорил: ждем-с Петра Ниловича. И программа шла. Вот и вся "симфония" советской власти. Раньше было проще почувствовать и, соответственно, реализовать духовные запросы публики. Сейчас же очень сложно понять, в чем общество нуждается. Я с ужасом думаю о том, что слой, который нуждается в серьезной музыке, катастрофически истончается. - Что же дальше? Ослепление националистической идеей, такой далекой от истинной жизни духа? - К сожалению, извращенная жизненная ситуация в России способствует этому. Слово "патриотизм" в таком, к сожалению, контексте давно стало бранным. - Грустно оттого, что все происходящее с нами - надолго. Есть вещи, для нас очевидные. Но есть и подспудная жизнь, не видная глазу, и где-то в самой глубине там идут процессы, которые нашему сегодняшнему сознанию неведомы. - Мне кажется, что эти процессы более позитивные, чем нам сейчас думается. Эта магма выйдет на поверхность. Моисей водил евреев сорок лет по пустыне, но нам потребуется более шестидесяти. И не потому, что мы такие тупые, а потому, что мы слишком рабы, мы никогда не были свободны. Но когда-нибудь Россия явит миру свою суть. Вот в это я верю. - А недавно, я знаю, вы были в Краснодаре. Казалось бы, коммунистический красный пояс - вы пели кубанцам две серьезнейшие программы, а зал буквально стонал. - Сверхзадача нашего хора - чтобы программы русской духовной музыки вызывали у любого слушателя катарсис, нравственное очищение и чтобы душа его задумывалась над тем, зачем он пришел в этот мир и что творит в нем. Музыка живет во времени, а время протекает в пространстве. Особенно это чувствуешь там, где пространство храма утратило свое первозначение и теперь существует только как творческое пространство, но святая архитектура осталась. Это я ощущал, например, в Стамбуле и в Нотр-Дам дю Марсель, где уже нет богослужений. Это только музеи. Там во время концерта перед вами абсолютно голый алтарь, но в алтаре этом почему-то сидят люди. Вокруг кирпичная кладка, и летают голуби. Хор располагается перед алтарем, а люди, сидящие за ним и в алтаре, как бы замыкают круг, и вы находитесь в кольце, а все вместе мы образовывали нечто живое и целое, потому как нет рампы и разграничений, а есть только диффузия энергий. Пожалуй, там я ощущал мечту Христа о вселенском братстве. - Но когда же начнутся наши шестьдесят лет? - Возможно, они уже начались. Вы знаете продолжение всем известной горьковской легенды о Данко? Он вырвал свое сердце для людей, чтобы вывести их к новой жизни, а они ему на это: "Зачем ты это сделал? Нам было так уютно и хорошо в болоте". И побили Данко камнями. К сожалению, болото - это тоже наша генная память. Что мы можем сделать? Не знаю. Перед каждым концертом я стараюсь остаться один и всегда молю Господа о милости... Также в рубрике:
|