Главная | Форум | Партнеры  |
|
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 4 (7412) 29 января - 4 февраля 2004г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
СобытиеВ добрый последний путь!"Когда я умирала" в Театре под руководством Олега Табакова ТЕАТРИрина АЛПАТОВА
Вот ведь любопытная примета сегодняшнего дня: идешь в театр и заранее знаешь, что там увидишь. Или не увидишь. Почти все можно предугадать, просчитать и не надеяться на удивление. Работы Миндаугаса Карбаускиса в этом смысле - очень редкое исключение, потому что непредсказуемы на все сто. Хотя нет, в одном все-таки можно быть уверенным - спектакль будет высокопрофессиональным. Несмотря даже на то, что нынешняя постановка всего лишь шестая во "взрослой" биографии молодого режиссера. О профессионализме сказано не для красного словца. Парадоксально, но он сегодня становится тоже едва ли не исключением. Некогда театральная аксиома превращается в замысловатую теорему, доказать которую не каждому по силам. Карбаускис по-прежнему не стремится стать модным, а его режиссерское имя вольно или невольно начинает звучать не в общем контексте молодой режиссуры, но обособленно. Индивидуальность, не старающаяся вписаться в мейнстрим и не желающая понравиться и "прозвучать", - еще одна редкость. Рискуют нынче многие, но это связано чаще с какими-то эпатажными приметами. Для Карбаускиса риск - дело не только благородное, но и привычное. Уже не в первый раз он берется за такие вещи, которые в принципе кажутся для театра невозможными, а также несвоевременными, то есть несовременными, предназначенными скорее для "загрузки" зрителя, а не для его приятного вечернего времяпрепровождения. Вспомните хотя бы мхатовский "Копенгаген" в его постановке. Изначальный риск присутствовал, вероятно, и в работе над новым спектаклем Табакерки по роману Уильяма Фолкнера "Когда я умирала". Во-первых, сегодня Фолкнер отнюдь не "лидер продаж" и, признаться, его мало кто читает, разве что студенты-филологи. Во-вторых, само название тоже как-то не располагает рвануть в театр, забросив все дела. Честно говоря, если бы не имя Карбаускиса, я бы ни за что не пошла в театр воскрешать ощущения и настроения, полученные в ходе честного перечитывания Фолкнера. Никто не спорит, замечательное произведение, но, когда "груба жизнь" вокруг, возводить это в театральный квадрат что-то не хочется. По-человечески. А хочется-то наоборот, чтобы театр тебя отчасти с этой жизнью примирил и задал, пусть на короткий срок, камертон более оптимистичного мировосприятия. Именно это и случилось на премьере. Та самая непредсказуемость, когда у тебя убедительно, эмоционально и виртуозно-легко отобрали твои же собственные предварительные "концепции", перетянули на свою сторону и доказали, что Фолкнера можно прочитать именно так, а не иначе. Но даже не это самое главное. У спектакля оказался столь сильный положительный заряд, что он без труда перемахнул со сценических впечатлений на самые что ни на есть житейские настроения. В чем тут парадокс? Достаточно вспомнить фолкнеровский сюжет. Американская глубинка конца 20-х годов прошлого столетия, убогое семейство Бандрен, смерть матери, которую десять дней не могут похоронить, поскольку обещали совершить обряд в ее родных местах, оказавшихся столь отдаленными. Дожди, наводнения, пожары, тонущий и горящий гроб, ястребы, кружащие над ним. Один сын покалечен, другой попадает в тюрьму, третий и вовсе лишается рассудка, да еще и 17-летняя дочь оказывается беременной. Столь тягостное содержание дополняется весьма непростой литературной формой - бесконечная череда внутренних монологов персонажей, в которых философия обрывается в бред, и наоборот. Это "внутреннее" повествование, где слово не более чем оболочка, когда-то спровоцировало молодого Барро на первый сценический "манифест", спектакль-пантомиму "Вокруг матери" с минимальным количеством звучащего текста, с почти обнаженными актерами, которым полагалось воплотить как людей, так и стихию. Конечно, некая абсурдность происходящего заложена уже у Фолкнера, равно как и доза иронии, но они растворены в угнетающих натуралистических деталях. Последние Карбаускисом отброшены напрочь, зато абсурд возведен в такую степень, когда страшное оборачивается смешным. Трое мужчин, скорбно сняв шляпы перед тем, как войти в комнату с покойницей, поочередно хохочут, сгибаясь пополам. Истерически смеется сын, сидя на повозке с гробом. Столь же "неадекватна" и реакция зрителей на какой-либо, по сути, печальный пассаж. В этом нет абсолютно никакого кощунства, потому что ситуация выведена на надбытовой уровень. Абсолют нелепости. Жизнь - это другое. И смерть - другое. При том, что порой откровенно комедиантствующие актеры представляют таких живых людей, что диву даешься, как лихо улажена подобная нестыковка. Смерть здесь несерьезна и нестрашна. Ее приход неуловим и мало что меняет. Умирающая Адди (Евдокия Германова) прислушивается к звукам за окном, где сын делает гроб, и одобрительно кивает. Эти звуки похожи на вздохи облегчения. Она покорно выпрямляется, когда Кеш (Алексей Усольцев) приходит снимать мерки, прислоняя мать к скамье. Она молчаливо-иронична в роли наблюдателя собственного ухода и его последствий, заинтересованного и равнодушного одновременно. Она никуда не исчезает и после смерти, только перестает быть видимой для окружающих, кроме зрителей, разумеется. Меняется лишь одеяние - неношеное платье, погребальный чепчик с оборками. Гроб, в который обратятся большие напольные часы, останется как-то сам по себе. Адди же - Германова, с маленькой белоснежной подушечкой, пришитой к чепчику, по-прежнему рядом - раскачивается в шаткой повозке, тенью проходит между живыми, сдувая пылинки с рукава мужа, вытирая слезы плачущего сына. Ее вытаскивает из "воды" Джул (Алексей Гришин), на руках выносит из "огня". "Бедная, бедная Адди" - так можно было бы сказать о неприкаянном теле, над которым кружат ястребы. Одного из них, прижав к плечам огромные грабли, смешно изображает малыш Вардаман (Александр Яценко). Но жалеть ее не стоит, поскольку именно бренный прах становится мстительным, обрекая родню на полоумные мытарства. Умершая Адди - Германова только теперь может говорить - саркастично, умно: о нелепостях жизни, грехах и несбывшихся надеждах. Покойница-бунтарка, спровоцировавшая "страшную месть" и ставшая ее жертвой. Запустившая (вместе с режиссером, конечно) гротесковый механизм противостояния живых. Мужчин и женщин, комично-злобно вскрикивающих: "Не прикасайся ко мне!" И снова эта сшибка эмоций, настроений, театральных приемов высекает неожиданный результат. Семейка Бандрен, обряженная в не слишком чистые широкие джинсовые комбинезоны с кожаными заплатами (костюмы Светланы Калининой), чудо как хороша. Если можно, конечно, определить этим словом полнейший идиотизм. Среди живых явно лидирует Анс (Сергей Беляев), отец и вдовец. За роль такого класса перед артистом можно только снять шляпу. Обрюзгший, мешковатый, беззубый Анс - шкатулочка с двойным дном. Этот вечно ноющий и причитающий неопрятный дядька явно себе на уме, при том, что и идиот весьма натуральный. Но арти-ист! С каким трагическим темпераментом вымогает у Дюи Делл (Лина Миримская) последние десять долларов, заводя монолог с мотивами прямо-таки папаши Карамазова, чтобы тут же, ухватив сверток, ухмыльнувшись и облизнувшись, порысить за новыми вставными зубами. А заодно и за новой миссис Бандрен с граммофоном в приданое. Свято место пусто не бывает. Проложить этот долгий последний путь по крошечной сцене Табакерки - тоже искусство. Совсем немного-то и придумано художником-постановщиком Марией Митрофановой - раскуроченная поверхность пола, вздыбленные доски, провалы между ними, простые скамьи, рваная ширма-занавес. Но чуть-чуть фантазии, немного звука и света (музыкальное оформление Бориса Смирнова, свет Сергея Скорнецкого) - тут тебе и пожар, и потоп, и все, что угодно. Вардаман - Яценко по команде закрутит какой-то нехитрый механизм - и повозка "поехала", зацокали копыта, заплескалась под ними вода. Все просто, как в немудреной детской игре. И так понятно. Даже и то, что жизнь в общем-то тоже немудреная штука. Как и смерть. Если взглянуть на все это слегка отстраненно, иронично. Быть может, даже рассмеяться, словно бы все это не имеет к тебе ровно никакого отношения. В Табакерке перед зрителями отнюдь не выставляли пресловутое "зеркало". И правильно сделали. Кстати, театр, причем самого высокого класса, от этого ничуть не пострадал. Также в рубрике:
|