Лючия на грани ломки
В "Санктъ-Петербургъ Опере" вновь обратились к Доницетти
Елена ТРЕТЬЯКОВА
Фото Юрия АЛИМОВА
Санкт-Петербург
 |
| Сцена из спектакля |
"Санктъ-Петербургъ Опера" завершила сезон премьерой спектакля "Лючия ди Ламмермур" по опере столь любимого здесь Гаэтано Доницетти. Не найдется в стране театра, в афише которого числилось бы столько произведений этого итальянского мастера бельканто. Но то были в основном его комические опусы. "Лючия" же способна продолжить еще один список - спектаклей, посвященных (как выразился в одном из буклетов Юрий Александров, художественный руководитель и постановщик всего, что идет на сцене особняка барона Дервиза) судьбе женщины. И тогда судьба Лючии по-своему рифмуется с судьбами таких героинь, как Татьяна Ларина, Чио-Чио-cан, Виолетта Валери (спектакли по операм Чайковского, Пуччини, Верди с неизменным успехом идут на сцене театра). Особенно близки две последние героини, хотя бы потому, что живут в веке XX и даже уже в XXI. Они прочитаны как наши современницы, и мы - свидетели подобных женских историй. Лючия - одна из многих. С одной стороны, из многих тех, кто идет сегодня от благополучных, богатых семей на улицу, в наркоманию, в сообщество пресыщенных молодых людей, утративших смысл существования.
С другой, по части воплощения классического сюжета с точки зрения театра, она тоже одна из многих, правда, уже не просто Лючия, а "Лючия ди Ламмермур", так сказать, в целом как произведение теперь уже сценического искусства. Уже все знакомо, все не образ, а знак - всклокоченные, накрашенные, как готы, молодчики и девицы в черных сексапильных одеждах, всякого рода охранники сильных мира сего в черных куртках, лощеные безнесмены в отменных костюмах (жених в белом). Какой-то выдуманный театром и бесконечными сериалами про криминальные разборки подпольный мир: абсолютно стереотипный, тиражированный, а по сути, чужой и далекий тем, кто приходит в оперный зал. Похоже, он далек и тем, кто его воспроизводит, - от режиссера и художника (Вячеслав Окунев) до исполнителей. Что они про это доподлинно знают? Что им за дело до всей этой показной и утрированной чернухи? Неужели действительно волнует? Глядя на сцену, хочется повторить возглас Станиславского: "Не верю!" Потому что все всерьез, хотя есть цитаты из "Криминального чтива" Тарантино, где все это уже осмеяно, и вывернуто наизнанку, спародировано и введено в ранг другого жанра - трагифарса. А здесь, в этой "Лючии", намеки есть (танцуют, разведя два пальца, как Ума Турман с Траволтой, например), а рефлексии - саморефлексии нет. История у Доницетти трагическая, у Александрова вроде бы дважды трагическая, сгущенная до черноты, а все кажется искусственным и лживым. Не верю. Может, потому что трагедия ушла в третий жанр - в триллер. Ну колется эта Лючия (зверски так, с размаху), ну дергается в корчах, ну живет на грани ломки от дозы к дозе. Так ведь это же итог, результат, заданность. Где же взять процесс, развертывание чувств, который и составляет смысл искусства? А тут, раз наркоманка - все ясно, просто и примитивно. Ибо все душевные метания - от недо- или передозировки. Неинтересно.
 |
| С. Мунтян - Артур, Ю. Птицына - Лючия, и С. Калимов - Генрих В сцене из спектакля |
И еще. Этой истории для того, чтобы она была правдивой с точки зрения жизни, не хватает собственно жизненных, не стереотипных примет. А чтобы она была правдивой с точки зрения художественной, не хватает театральности, то есть более высокой меры условности. Она появляется по-настоящему только во втором акте, и то дискретно. Вот спускается по лестнице вниз, как эстрадная дива, Лючия-невеста. А на ней в разрезе свадебного платья рваные черные чулки в сеточку и черные ботинки-бутсы на толстых подметках-тракторах, и грим - черная обводка глаз и губ на набеленном лице. Здесь, в отличие от первого акта, лицо срабатывает как маска, как прием, как намерение искусства, и выход этот превращается из шоу в выход трагической актрисы, он вдруг, по-иному значим. Или финал: двое влюбленных в мертвенном танце под белым тюлем - не ново, но театрально, здесь образ, обобщение, лирическая нота, уход от реальности в небытие. Решений такого качества не хватает спектаклю, или так: внятно прочерченного хода от быта и чернухи к обобщению не хватает. А если это все - театр, так в чем же сверхсюжет, движение, изменение? Словом, спектакль порождает вопросы. Музыкальная его сторона - оркестровая прежде всего - вопросов не рождает: она просто никуда не годится. Оркестр звучит расхлябанно и не вместе (по группам), про качество звука нечего и говорить.
А артисты работают хорошо. Как всегда у Александрова. И Юлия Птицына (Лючия) отдает всю себя и взывает к сочувствию своей героине, и Сергей Алещенко (Эдгар) драматически искренен, и Сергей Калинов (Генрих) играет замечательно характерного злодея из новых русских (или итальянских?)... Во всю старается хор - недавнее и молодое по составу приобретение театра (хормейстер Мария Гергель). А общее впечатление от спектакля - повторение пройденного...
