ДМИТРИЙ КРЫМОВ: Мне интересно забираться в дебри

Светлана ПОЛЯКОВА
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

Д.Крымов

В первой половине жизни Дмитрий КРЫМОВ был востребованным театральным художником. А с приходом нового тысячелетия попробовал применить накопленный опыт в режиссуре. Вместе со своими студентами-сценографами попытался синтезировать арт с искусством театрального представления - инициатива, перспективность которой сразу оценил Анатолий Васильев. С тех пор в созданной им "Школе драматического искусства" существует лаборатория Крымова, объединившая в едином процессе молодых актеров и сценографов. Плоды ее экспериментов - нежнейшей интонации полуперформансы - оказались не только эксклюзивно-фестивальным продуктом, но и сформировали особую зрительскую аудиторию. В октябре состоялась московская премьера спектакля "Смерть жирафа", который до этого показали в Перми, на фестивале "Территория". Новая постановка Крымова, не изменяя фирменному синтетическому жанру театральной лаборатории, открыла лаборантов с малоизвестной для публики стороны: им впервые дали возможность по полной проявить свои актерские способности...

- На сей раз вы не только впервые доверили своим актерам играть длинные монологи, но и заказали им текст этих монологов. Какую установку вы им дали - "Вот, представьте, что похороны ..."

- Про похороны и речи не было. Я начал с вопроса: "Что вы хотите сказать? Вы так долго молчали на сцене. Вот если вас выпустить, о чем вы хотите разговаривать?" Миша захотел про папу рассказать - рассказывает про папу. Ира мечтала спеть песню Жака Бреля "Амстердам" - она и поет. У Маши был набор этих историй - про гольфы, про черепицу, про яблоки под подушкой. Она принесла огромную тетрадку, в которой было штук сорок таких историй. Такое у нее мышление. А у Наташи, которая играет журналистку, действительно в жизни что-то связано со статьей про акробата. Этот акробат, по-моему, папа ее подруги, там какая-то сложная история. Она прямо белеет, когда начинает разговаривать на эту тему. Аня - очень закрытый человек, она сказала, что ей легче рассказать про себя, проговаривая таблицу умножения. Вот она и рассказывает о приготовлении паровых котлет с уверенностью знатока таблицы умножения. И мы вместе придумали, как сказать о ней что-то, не рассказывая ничего, имеющего к ней отношение. Первая мысль была, чтобы она тихо закричала, а потом начала таблицу умножения говорить, только чтобы в этом рецепте читалась вся ее жизнь. Получилось немножко по-другому. Но ведь это процесс такой, что, когда заходишь в эти дебри, интереснее идти вбок или дальше, чем возвращаться назад и думать: "А чего же я хотел?" - и тупо продолжать искать по компасу то место. А хотел я рассказать об одиночестве.

- Про одиночество я совсем не поняла. На сцене - четкая иллюстрация психологического термина "вытеснение" или "замещение", или "сублимация", когда горе настолько невыносимо, что говорить и думать можно о чем угодно, лишь бы не о том, что актуально .

- Назовете ли вы это одиночеством, замещением или сублимацией, - мне не особенно важно. Все эти три вещи - признаки неблагополучия. Это мне и нужно - как ведет себя человек, когда ему хреново: один кричит, второй - смеется, фокусы показывает. Одиночество может привести к разным формам борьбы с этим чувством. Можно плясать, можно стихи читать, можно застрелиться. Можно быть лириком, а можно - Маяковским. Вот, кстати, если про Маяковского делать спектакль, можно сделать его о жутко одиноком человеке. Который застрелился. Который не может ни с одной женщиной, ни с другой. Что-то ему не так. Верит, а потом разуверяется. Он же застрелился - этот уверенный трибун. Значит, это все была маска! На вашем языке - вытеснение, замещение, попытки найти в этом море какой-то спасательный круг. Что-то его очень не устраивало и не устроило. И он совпал в решении этой задачи с бедным Костей Треплевым, который вообще неудачник. А Маяковский - в славе и прочее, но итог - один. Это как болезнь - одиночество, которое настигает довольно высокоразвитых людей: вот у тебя все хорошо, но как только задумаешься о смысле жизни, хватайся за револьвер. Все чувствуют, что если к жизни вплотную (даже необязательно к могиле, как в нашем спектакле, это просто театральная форма плотности жизни), то это очень больно. Опасно и тревожно. Вы же не станете утверждать, что люди не пьют успокаивающие лекарства? Не ходят по врачам? Что они психологически здоровы? Они больны, потому что они входят в соприкосновение с жизнью. А само это ощущение приводит их - даже неосознанно - к тому, что они задумываются о смерти, о конечности, о быстротекущем времени, о невозможности того, о чем мечтает человек. О разных вещах, которые больше, чем твои возможности. И больше, чем твои желания. Это есть соизмерение себя с чем-то большим. Если муравей поймет, какого он размера по сравнению с лесом, он должен будет принять успокоительное.

- Человек XXI века, мне кажется, мыслит исключительно масштабами собственной физической жизни, он скорее будет принимать успокоительное, если окажется недостаточно успешным в глазах окружающих, не первым .

- Быть первым, быть довольным, копить деньги - это, как вы говорите, вытеснение нормальной человеческой жизни. Это просто форма успокаивания себя.

- Почему все-таки никто не пишет и не ставит о новом человеке XXI века, который вышел на авансцену жизни, - о довольном собой менеджере среднего звена с имиджем успешного человека ?

- Ставить спектакли про людей, которые зарабатывают деньги или хотят быть героями и довольны тем, кто они есть, - что в этом может быть интересного для меня? Прежде всего я не верю в то, что они довольны. Все искусство XX века показывает как раз тех людей, у которых червоточина, пусть и замаскированная. Сколько всего написано про советского человека, про героя, у которого все нормально, который за что-то борется, но потом-то оказывается, что все это - фальшь. Так же и с новым человеком, о котором вы говорите. Потому что человек состоит из простых вещей - печенки, селезенки, кишок. Из желания любви. Голода. Желания поспать. Даже с этими проблемами разобраться трудно. А когда ему навязано что-то вроде "все хорошо!" - по любой причине - назовите мне какое-нибудь время, которому бы удалось морочить людям голову долго! XXI век еще не так давно начался, чтобы мы могли судить о людях XXI века. Начало этого века не может так уж сильно отличаться от того. И уж во всяком случае - опровергать его.

- А внутренний мир этих людей, которые сегодня - средний класс, на котором держится все государство, вам как художнику не интересен ?

- Я не могу ставить "про этих людей"! Я хочу ставить и думать вообще про человека! Мне интереснее моя психология. Или нормальная психология, которая предполагает размышления, сомнения.

- Вот как раз сомнения сегодня неактуальны .

- Люди могут выеживаться как угодно, но на самом деле на каком-то своем уровне каждый этому подвержен. Человек может не говорить об этом, стесняться. Я его понимаю. Это - тоже персонаж для нашего спектакля. Но не как слой сегодняшних русских или нерусских, новых или старых. А как психологическая особенность человека скрывать то, что он чувствует. Отчасти это я хотел показать в "Жирафе" - кто-то из персонажей говорит впрямую, а кто-то никак не впрямую. Вы видите танцующего человека, а потом камера уедет, и окажется, что он танцует на похоронах. Или рассказывает анекдот, вам предлагают отгадать, при каких обстоятельствах это происходит, а потом камера отъезжает, и вы видите похороны. Я уверен, что рассказывание анекдота на похоронах или в заваленной шахте будет другим, нежели в поезде под огурчик и под стук колес. Над этим интересно думать, как над художественной вещью. Это - всегдашняя история. И в каменном веке такая история случалась. И всегда будет. А кто этому подвержен - дворник, генерал, адвокат, художник - неважно.

Я не стесняюсь говорить о сомнениях, потому что пытаюсь из них сделать конфетку - спектакль. Все эти чувства - моя мастерская.

- В предыдущем вашем спектакле "Опус № 7" одним из главных персонажей была Родина-мать. Поэтому я решаюсь задать старомодный вопрос: у вас как у художника есть гражданская позиция? Волнуют ли вас вопросы, скажем, свободы, демократии, права ?

- Конечно. Испытываешь жгучий стыд от принадлежности к этому довольно лживому и порочному сообществу, которое является твоей родиной и которую ты очень любишь. Именно поэтому это стыдно очень во многих случаях. А как я это выражаю в своей работе? Как могу, так и выражаю. Я - не публицист. Мне хочется делать какие-то воздушные шарики для того, чтобы людям было легче и сладостней умирать. Не так больно. Мне хочется видеть людей, которые думают и чувствуют так же, как и я, хочется утешить их чем-то.

ТЕАТР

• ДМИТРИЙ КРЫМОВ: Мне интересно забираться в дебри
• У трагедии - лицо лимитчицы
  "Медея" в МТЮЗе
• Власть тьмы
  "Олеся". Театр "Et Cetera"
• Выигравший судьбу
  Леониду Зорину - 85
• Архитектура страстей
  Выставка "Степан Зограбян. Театр. Мастерская"

ХРОНИКА

• Юбилейные итоги