Трудное искусство прощения
“Буря” Деклана Доннеллана
Марина ГАЕВСКАЯ
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ
|
| Cцена из спектакля |
Выбор спектакля Деклана Доннеллана для открытия юбилейного Х Международного театрального фестиваля имени А.П.Чехова был, пожалуй, столь же предсказуем, сколь и логичен. Ведь английский режиссер, уже в четвертый раз осуществляющий совместный проект, инициированный дирекцией фестиваля, давно стал здесь своим человеком, который, в свою очередь, воспринимает работающих с ним русских актеров как собственную московскую труппу. Фирменный стиль Доннеллана уже хорошо знаком нашей публике, и новый спектакль ее ожиданий не обманывает. Режиссер вновь демонстрирует педантичную стройность постановки, четкую расстановку смысловых акцентов и максимальный лаконизм в использовании выразительных средств. Нынешняя версия шекспировской “Бури”, создателями которой стали Чеховский фестиваль, Ле Жемо/ Национальная сцена (Париж, Со, Франция) в сотрудничестве с Театром “Чик бай Джаул” (Лондон, Великобритания), как и прежде, объединяет две театральные эстетики – выверенный рационализм западной режиссуры и эмоциональный психологизм русской актерской школы.
У белой стены с тремя дверями – небольшие кучки песка, ящик, табуретка и несколько ведер. Это, собственно, и все – “воображенье дорисует остальное”. Сценографию неизменного соратника Доннеллана Ника Ормерода, как всегда, отличает почти вызывающий минимализм. Впрочем, реальные предметы на неведомом острове оказываются скорее вспомогательными. Главной же стихией становится вода. Стена превращается в экран, и по нему плывут мрачные грозовые тучи, которые проливаются в дверных проемах мощными струями, сбивающими с ног терпящих кораблекрушение людей. В целом же мокнуть персонажам спектакля приходится основательно и практически постоянно: их и слегка обрызгивают в воспитательных целях, и от души окатывают из полных ведер, словно совершая омовения, избавляющие от злых помыслов, от скверны властолюбия, циничной жестокости и коварной мстительности. Благо одеяния героев далеки от громоздких костюмов герцогов и принцев эпохи Возрождения. Их заменяют обычные рубашки, брюки и пиджаки. Большинство персонажей перемещаются по мокрому помосту босиком или в легких сандалиях. Режиссер и художник традиционно смещают временные и пространственные границы, не стремясь при этом к прямому отображению сегодняшней реальности, а сталкивая на одном театральном перекрестке разные исторические периоды и страны. В одних случаях это выглядит оправданно и остроумно, в других – излишне прямолинейно и безнадежно запоздало. Так, на экране появляются кадры, демонстрирующие энтузиазм ударного труда в борьбе за урожай, которые некогда радовали глаз строителей коммунизма. Богини в одинаковых масках превращаются в пародию на советских колхозниц со снопами пшеничных колосьев, гроздьями винограда и прочими достижениями народного хозяйства. К ним присоединяются косцы с серпами, чей оптимистический перепляс обрывает резко вспыхнувший в зале яркий свет. При желании, конечно, можно найти перекличку между этой социалистической идиллией и утопическими мечтами героев о вселенской гармонии на одном отдельно взятом острове. Однако то, что вызывало эйфорию узнавания и веселого расставания с прошлым в постперестроечные годы, сегодня уже практически не работает. Ближе к жанру эстрадной репризы и сцены с участием карикатурно комического дуэта, построенного на контрасте типажей – субтильного, манерного кривляки Тринкуло (Илья Ильин) и топорного грубого пахана Стефано (Сергей Колешня). Подобно туристам-неофитам, впервые забредшим в заокеанский гипермаркет, оба азартно напяливают на себя гламурные одежды и с первобытным восторгом осваивают чудо технического прогресса в виде мобильного телефона. Все эти эпизоды воспринимаются скорее как вставные номера, мало что добавляющие к основной теме спектакля, которая прослеживается предельно четко.
Максимально сжимая текст и выпрямляя сюжетные линии, Доннеллан выстраивает жесткую схему взаимоотношений героев, проходящих трудный путь от предательства к раскаянию и покаянию, от жажды мести к милосердию и прощению. Лишенный герцогства и изгнанный собственным братом, Просперо (Игорь Ясулович) в начале действия сидит на авансцене со сжатыми кулаками, наблюдая за мучениями своих врагов с невозмутимым торжеством. Но ощущение реванша постепенно сменяется чувством жалости, которое просыпается в нем не без помощи простодушной, по-детски взъерошенной Миранды (Анна Халилулина), наделенной в спектакле непосредственностью и первозданной чистотой. Именно ее способность к всепоглощающей, безудержной любви, оказавшейся сильнее любого волшебства, мгновенно покоряет и растерянного Фердинанда (Ян Ильвес), напуганного не столько кораблекрушением, сколько суровостью Просперо, ревниво следящего за дочерью, увлеченной сыном его врага. К самому же мрачному, волевому Алонзо (Михаил Жигалов), искренне страдающему после исчезновения Фердинанда, так же, как и к суетным, циничным властолюбцам Антонио (Евгений Самарин) и Себастьяну (Павел Кузьмин), применяют иные методы воздействия. Помимо “водных процедур” их околдовывают мистической “музыкой небес”, призванной вернуть им истинную человеческую сущность, подавив ее темные стороны и пробудив светлые. Потому хрупкого, доброго Духа Ариэля (Андрей Кузичев) постоянно окружает целая группа двойников, объединяющихся в оркестр, который волшебными звуками смягчает сердца людей, утративших нормальные чувства, и даже пробуждает нечто человеческое в ворчливом, косноязычном, но забавно трогательном чудище Калибане (Александр Феклистов), вызывающем одновременно смех и сочувствие. В финале, казалось бы, сбывается утопическая мечта блаженного идеалиста Гонзало (Александр Леньков) о справедливом мироустройстве и всеобщей гармонии. И Просперо достигает своей цели, приведя злодеев к раскаянию. Но вдруг, снова превратившись в разъяренную толпу, они с остервенением набрасываются на затравленного Калибана, прячущегося за спину хозяина. Да и Просперо, сам преодолевший разрушительную ненависть и пришедший к прощению, не слишком верит в силу благородного разума, приводящего к прозрению и милосердию. Однако в финале герои спектакля вновь собираются вместе, оставляя надежду на то, что они все же обрели и друг друга, и самих себя.
