ГЕОРГИЙ ИСААКЯН: Быть современным театром, оставаясь в контакте со своей аудиторией

Беседу вел Дмитрий МОРОЗОВ
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

Г.Исаакян

Георгий Исаакян завершил свой первый сезон в качестве художественного руководителя и директора Детского музыкального театра имени Наталии Сац. Завершил феерической “Любовью к трем апельсинам” Прокофьева в собственной постановке, прошедшей с огромным успехом (см. “Культуру” № 23). В течение этого сезона Георгий ИСААКЯН выпускал также премьеры и на других сценах – “Силу судьбы” в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко (увы, непонятую и неоцененную по достоинству многими нашими критиками), “Князя Игоря” в Уфе, распрощался с Пермью, проведя свой последний Дягилевский фестиваль, на котором представил мировую премьеру оперы Георгия фон Альбрехта “Отче наш”. В конце июля увидит свет еще одна мировая премьера в его постановке – “Легенда о граде Ельце, деве Марии и Тамерлане” Александра Чайковского, которая пройдет в одноименном городе в формате опен-эйр. Однако наша беседа целиком посвящена итогам первого сезона на новом посту.

– Год назад, сразу после представления труппе, вы сказали: главное для меня сейчас – стать составной частью Театра имени Сац. Насколько я понимаю, этот этап уже пройден. Как бы вы теперь, изнутри, охарактеризовали сильные стороны этого коллектива и его основные проблемы?

– Уже первые ощущения подсказывали мне, что театр должен интенсифицировать творческий процесс, активнее контактировать, в самых различных формах, со своей публикой, стать более современным – и по художественному языку, и по технологическому оснащению. А еще он должен перестать позиционировать себя как скромный, не очень богатый театр на юго-западе столицы и, четко сознавая свою социальную миссию, стать действительно федеральным, главным детским театром страны. Творческие ресурсы, к счастью, позволяют двигаться вперед достаточно энергично, что, собственно, и показал этот сезон. Например, оркестр очень быстро смог перестроиться в своей работе, и за полгода – потому что такая бурная деятельность у нас началась уже где-то с ноября-декабря, когда стало понятно, куда надо двигаться, и стали формироваться какие-то новые репертуарные планы и идеи – были сыграны три сложнейшие премьеры (Кобекин, Шостакович и Прокофьев), пять симфонических программ, и все это параллельно с текущим репертуаром, который шел в своем обычном режиме, не сбавляя оборотов. Также с положительной стороны проявили себя и оперная труппа, и балетная. Неслучайно все приглашенные постановщики, работавшие с театром в этом сезоне, отмечали открытость, готовность выкладываться профессионально и эмоционально. Ни у кого – ни у Васильева, ни у Бражника – не возникало ощущения, что люди не хотят заниматься своим делом, что было таким ходячим мифом. Другое дело – о чем я тоже честно сказал коллегам на собрании коллектива, что некоторые люди в какой-то момент стали воспринимать театр в качестве не основного своего места работы, а некоего дополнительного приработка...

Наибольшие сложности связаны, конечно, с технологическим, финансовым и административным состоянием. Понятно, что театр, как и любой организм, не молодеет. Для того чтобы он оставался молодым, в него все время надо вливать новые и новые ресурсы. И, конечно, состояние инфраструктуры: здания, технологии сцены, зрительного зала, фойе – все это оставляет желать лучшего. Но я очень надеюсь, что поскольку на совещании у премьер-министра планы реконструкции театра и приведения его в более современное состояние были поддержаны непосредственно Владимиром Путиным, этот вопрос будет решен.

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны Министерства культуры, вас сюда как раз и пригласившего?

– Понятно, что такое резкое повышение интенсивности работы театра было бы невозможно без поддержки. Министерство сразу же выделило в экстренном порядке определенные средства на творческие проекты и на технологическое перевооружение. В том числе на приобретение балетного пола, потому что было очевидно, что это – вопрос первоочередной. Когда я в первый раз оказался на сцене во время балетного спектакля, то обнаружил, что линолеум лежит волнами – поскольку вся сцена под ним пошла волнами уже давно, и артисты балета получают травмы на каждом спектакле. Лучшего оставляет желать и акустика. Средства на эти цели были выделены, и творческие проекты – “Принцесса и свинопас” Кобекина, “Балда” Шостаковича в постановке Васильева, и “Любовь к трем апельсинам” – были финансово поддержаны. Другое дело, что средства, которые выделяются, пока очевидно не соответствуют тем целям, которые ставятся перед театром. Потому что, если мы говорим, что здесь должны ставить и вообще работать лучшие, что здесь должны быть лучшие декорации, лучший свет, лучшие костюмы, то надо помнить, что дешевое лучшим не бывает. Конечно, изменить этот тренд, изменить категорию и параметры финансирования в таком инерционном процессе как бюджет – это непростая история, но я благодарен, что она, по крайней мере, движется. Хотя мы все еще не знаем, будет ли положительный ответ на запрос по финансированию двух больших международных проектов, к реализации которых мы приступаем уже осенью. Их постановочные группы – своего рода сборные Европы, и это опять же совершенно другие финансовые параметры, непривычные для нашего театра и задающие какую-то другую планку работы. И я уже говорил коллегам в министерстве, что свою часть работы – придумать творческие программы, собрать постановщиков, уговорить их освободить для нас какие-то окна в своем графике, обеспечить качество этих спектаклей – все это я могу сделать. Единственное, чего я не могу – напечатать денег.

– Но, с другой стороны, в Перми ведь у вас было не только бюджетное финансирование, но и большое количество спонсоров при театре. Делается ли здесь что-то в этом направлении?

– Уже несколько месяцев ведем переговоры. Нет привычки обращать внимание на этот театр, нет осознания важности его миссии. Его вообще как бы нет в социуме, поскольку после ухода из жизни Наталии Ильиничны театр вел себя более чем скромно. Соответственно, все вроде бы понимают, что детский оперный театр – это потрясающая вещь, но первый же вопрос: а почему у вас до сих пор не было спонсоров, за столько лет? Поэтому, конечно, это работа очевидная и необходимая, но, с другой стороны, не столь быстро приносящая результаты.

– Что уже удалось сдвинуть в техническом плане – кроме того, что появились профессиональные художники по свету?

– Все это тоже очень длительные истории. Мало пригласить на премьеру хорошего художника по свету: у цеха осветителей должна быть привычка сохранять качество этого света от спектакля к спектаклю. На самом деле, самая главная болезнь репертуарного театра – постепенное разрушение “текста” спектакля: не так поставили декорации, не так направили прожектора, не так распределили звуковой баланс и т.д. Но во всех технических подразделениях театра уже идет соответствующая работа.

– Мне, кстати, показалось, что на “Апельсинах” произошли уже и некоторые акустические сдвиги…

– Это, я думаю, прежде всего надо отнести на счет мастерства Евгения Владимировича Бражника, который совершил просто какие-то нечеловеческие усилия для того, чтобы максимально приблизить звучание к тому идеалу, какой он себе представляет, чтобы количество компромиссов было минимальным. Если вы заметили, все шесть валторн, которые указаны в партитуре, присутствуют в спектакле. И эта история вынужденного пересаживания части музыкантов на сцену, в связи с тем, что в яме прокофьевский оркестр просто не помещается, пошла, как ни странно, на пользу балансу. В яме поместились полноценная струнная группа и деревянные духовые, и поскольку медь и ударные находились на некотором отдалении, баланс внезапно стал гораздо более объемным и качественным.

– И такая, казалось бы, чисто музыкально-технологическая задача…

– …потащила за собой абсолютно всю театральную историю. Потому что она тут же вовлекла сцену вот в эту игру оперного театра без кулис, когда музыкантов, которые обычно сидят в яме, ты видишь в течение всего спектакля, и они становятся частью сценического мира, вступают в некий визуальный диалог с артистами, а артисты все время ощущают, что вокруг них музыканты, то есть возникает абсолютно другая среда. При этом я очень рад, что нам удалось удержаться от искушения микрофонами. Для нас это было принципиально важно – естественный звук в Прокофьеве. Подзвучки в спектакле нет, только небольшая корректировка каких-то совсем глухих мест. И оказалось, что все звучит.

В общем, можно сказать, что во многом это был сезон преодоления наших внутренних театральных страхов: ой, а зачем нам это делать, ой, публика не поймет, публика не пойдет, ой, а как же мы будем играть премьеру в конце июня, да еще и вечерний спектакль, как же мы будем петь без микрофонов… И все время вот это внутреннее “ой”. Очень многие страхи удалось преодолеть. Потому что людей убеждают не столько слова о том, что так надо, так правильно, но вот этот битком набитый зал, эта реакция, эта овация в конце… Будем честны: никто не верил, что “Три апельсина” увенчаются успехом. На самом деле, все ждали провала, достаточно шумного. По крайней мере, большинство, скажем так, “доброжелателей”. Во всяком случае, никто не считал, что это – правильный выбор названия, правильный выбор постановочной группы, времени показа. То есть все решения я принимал в споре с очень большим количеством людей.

– В споре рождается истина…

– На самом деле, истина рождается тогда, когда ты правильно определяешь цели, стратегию развития и делаешь что-то не для того, чтобы выпендриться, а потому что понимаешь: это необходимо. Театр не может идти в хвосте, не может плестись за публикой, театр всегда должен быть на полкорпуса впереди публики.

– Тогда давайте, оттолкнувшись от этого общего посыла, прямо перейдем к стратегии и тактике театра на ближайшие годы. Как вы их сегодня видите?

– Первое – это всемерное расширение репертуара и, соответственно, зрительской базы театра. Осенью мы начинаем сразу несколько проектов, которые должны расширить круг наших зрителей, причем в обе стороны. Мы будем делать спектакль для трехлеток: считается, что детям до шести-семи лет не следует приходить в оперный театр, но для меня – человека, выросшего в музыкальной семье, ясно, что те впечатления, которые ты получаешь в самом-самом раннем детстве, основные в жизни.

Одновременно мы размышляем над двумя проектами, обращенными к тинейджерской и студенческой аудитории. Это – особая публика, по особому настроенная к театру, к самому факту прихода сюда, к процессу соучастия в спектакле. И очень часто походы молодых людей в театр заканчиваются разочарованием от фальши и неправды, которую они там видят. С другой стороны, это аудитория очень открытая: если ты попадаешь в нее, то она готова идти за тобой куда угодно. Надо только учитывать, что в этой среде есть свой особый язык общения – язык очень острый, саркастичный по отношению к взрослому миру. Не стоит, может быть, подлаживаться под этот язык, но надо хотя бы его понимать, чтобы найти правильный тон разговора – уважительный и способный их взволновать.

Нам надо создавать целый блок вечернего репертуара, потому что мало кто имеет возможность прийти в театр в середине рабочего дня, и понятно, что в будние дни лучше давать вечерние спектакли. Их у нас сейчас в репертуаре четыре-пять. Должно быть больше, чтобы театр мог функционировать для более широкого круга. Он называется детским, но на самом деле это театр – семейный. И так же, как дети в субботу и воскресенье имеют возможность прийти со своими родителями, так же и юноши, и девушки, и даже взрослые должны иметь возможность в будние дни прийти сюда вечером на оперу, балет или симфонический концерт.

– То есть вслед за Детской филармонией у вас появится и Юношеская?

– Почему бы и нет? Я вообще думаю, что вся эта история с симфоническими сказками бесконечно важна – и в смысле развития театра, потому что позволяет оркестру ежемесячно играть музыку мирового классического наследия, а с другой стороны, она позволяет нашей публике получать дополнительные музыкальные впечатления. А благодаря харизматическому артисту-рассказчику возникает такой вот своеобразный мостик, который особенно помогает человеку, впервые пришедшему на концерт классической музыки. И по лицам артистов оркестра я понимаю, что это действительно дает им очень большой витамин как музыкантам. Может быть, мы действительно сделаем отдельную Юношескую филармонию, а может, будем готовить программы, интересные для самой широкой аудитории.

В этом смысле одним из важнейших свойств спектакля “Любовь к трем апельсинам” для меня оказалось равно внимательное общение и с детской аудиторией, и со взрослой. Очень многие мои друзья приходили вместе с детьми, а потом рассказывали свои ощущения и передавали высказывания детей по поводу спектакля. И я понимаю, что мы нащупали какую-то очень тонкую, но очень важную тему параллельного взаимодействия с двумя совершенно разными аудиториями, находящимися одновременно в зале. Будем продолжать искать в этом направлении.

Если вернуться к стратегии, то другая важнейшая задача – технологическое перевооружение, приведение технических цехов театра в активное рабочее состояние с тем, чтобы мы могли выпускать те самые пять-шесть премьер в год, которые мне видятся как идеал работы живого театра. Что касается реконструкции театра, придания ему более современного вида, то этот процесс, конечно же, должен касаться не только сцены, но также зрительской и закулисной части. Мы все время как бы упускаем из виду, что основная часть жизни артистов проходит за кулисами, а там у нас не то чтобы уж очень все в порядке. Нехватка репетиционных залов катастрофическая, и мы вынуждены репетировать в коридорах, в фойе. Нехватка рабочих помещений, нехватка гримерных, все необорудованное, устаревшее. Музыканты, которые с утра до ночи должны быть здесь на репетициях, на спектаклях, вынуждены проводить свой рабочий день в каких-то ужасающих условиях. И, конечно, мы должны провести реконструкцию по частям, потому что все опыты закрытия театров на несколько лет, выселения непонятно куда, жизни на колесах – не для нас.

– Какие конкретно премьеры ожидают публику в ближайшем сезоне?

– Во-первых, упомянутый мной спектакль для трехлеток – “Кошкин дом”, камерная опера Александра Кулыгина, которая будет играться в фойе театра. Будет также новая постановка шедшей в свое время с успехом на этой сцене оперы Ширвани Чалаева “Джунгли”, над которой работает Александр Федоров, руководитель Детского музыкального театра юного актера. Планируется “Иоланта” Чайковского – ее обещал поставить Дмитрий Бертман. Предстоят два больших международных проекта. Первый – опера “Пиноккио” Джонатана Доува. Это спектакль английского Театра “Opera North”, который переносится на нашу сцену в том самом виде, в каком был поставлен там, приезжает вся постановочная группа. И затем классическая версия “Щелкунчика” – буквально днями формируется постановочная группа, в которой будут и российские постановщики, и европейские, и из стран СНГ. То есть это какой-то новый виток развития – интернационализация деятельности нашего театра, привлечение сюда международных творческих сил. И, конечно, возвращение его обратно на международную орбиту. Ведь при Наталии Ильиничне театр как раз и был признанным и востребованным в мире: гастроли в Америке и Европе, на Ближнем Востоке – это все часть истории нашего театра. Пора вернуться к активной гастрольной и фестивальной деятельности, придать ей новый импульс.

– В этой связи: допускаете ли вы появление каких-то проектов не на русском языке?

– Скорее всего, нет. Я много размышлял на эту тему и как музыкант понимаю, что лучше бы опера звучала на языке оригинала, потому что на нем она родилась и музыка возникла из этих слов, пусть даже они написаны не самым лучшим либреттистом… Но, как режиссер, я понимаю, что это – практически непреодолимая преграда между зрительным залом и сценой. И никакие технические ухищрения не спасают, потому что где бы ни транслировались субтитры, они все равно отвлекают тебя собственно от спектакля. Чтение – это совершенно другой процесс, нежели восприятие спектакля во всей его полноте. А уж для ребенка появление текста моментально исключит все остальное: те, кто умеют читать, будут сидеть и читать этот текст. Те, кто не умеют читать, просто ничего не поймут. То есть ты потеряешь и одну часть аудитории, и другую.

– А, например, для каких-то целевых аудиторий, скажем, для специальных языковых школ…

– Такая аудитория, к сожалению, слишком мала для того, чтобы заполнять тысячный зал. Вот в Малом зале, если все сложится с проектом его реконструкции, мы, скорее всего, сможем это делать как раз для целевых аудиторий – языковых школ и институтов, людей, увлекающихся какими-то культурами: французской, немецкой, английской. А для большой аудитории, на большой сцене – скорее всего, нет.

– Чего еще, на ваш взгляд, здесь нельзя или, по крайней мере, не надо делать?

– Абсолютно убежден, что надо максимально ограничить проникновение в эти стены поп-культуры. У нее есть свои площадки, свои места реализации. Может быть, я слишком идеалистично воспринимаю распределение функций между социальными и культурными институтами, но мне кажется, что если у тебя на афише написано: Детский академический государственный музыкальный театр, то ты должен соответствовать всем этим категориям. Если театр академический, то надо очень осторожно относиться к своему репертуарному выбору, не соглашаться на первое же предложение, на музыку второго-третьего сорта, на случайные постановочные группы, на что-то такое, что, возможно, легче будет восприниматься публикой, но при этом разрушит твою миссию. Каждый должен заниматься своим делом. Несколько раз мы отказывались сотрудничать с какими-то театральными агентствами, предлагавшими в прокат спектакли антреприз. С одной стороны, это вроде бы выгодно, обеспечивает вечерний репертуар, но, с другой стороны, наносит ущерб репутации, которую ты долго и бережно выстраиваешь. Вопрос не в том, что чего-то нельзя делать в искусстве, просто каждый институт имеет свою миссию и свои формы существования.

– Приглашая в театр на постановки многих своих коллег, вы предполагаете ставить перед ними какие-то ориентиры или даете полный карт-бланш?

– Думаю, что это будет очень мобильная система взаимоотношений. Потому что, с одной стороны, как художник, я понимаю, что любые ограничения – не лучшая позиция для сотрудничества. Разумеется, будет карт-бланш, но при том условии, что мы с коллегами понимаем нишу этого театра, его миссию, понимаем, какая публика сюда приходит, понимаем, какую репутацию и какой образ театра мы создаем в обществе. То есть имея карт-бланш, нужно в то же время понимать, что это – не театр эротических провокаций, не театр политических памфлетов. Почему еще для меня было очень важным, чтобы сезон завершился моей авторской премьерой? Потому что это как раз попытка на практике осознать, почувствовать вместе с театром, с труппой, что означает быть современным театром и при этом оставаться в контакте со своей аудиторией.

ПОД ЗАНАВЕС

• ГЕОРГИЙ ИСААКЯН: Быть современным театром, оставаясь в контакте со своей аудиторией
• Эффект присутствия
  Выставка “Мания совершенства” к 70-летию со дня рождения Олега Даля в Доме-музее М.С.Щепкина
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 14 по 20 июля
• Человек родился