МИХАИЛ ЛЕВИТИН: "Одним веком больше, одним веком меньше - не все ль равно?"

Беседу вела Наталия КАМИНСКАЯ

Разговор о самоощущении людей театра на рубеже веков и тысячелетий продолжает главный режиссер московского "Эрмитажа".

    

- Михаил Захарович, наши беседы на эту тему с режиссерами неизменно содержат детский вопрос: что из накопленного театром вы хотели бы решительно "забыть" в этом веке, а что взять с собой в следующий?

- Я, знаете, умею любое событие своей жизни превращать в полезное. Умею и забывать все, что делал до этой минуты, т.е. стираю в своем сознании поставленные мною спектакли и написанные строки.

    

- Значит, шагнете в третье тысячелетие налегке?

- Попробую посмотреть на вещи глобальнее. И тогда надо будет обратиться к людям с настоятельной просьбой быть чуть более внимательными и справедливыми. Завершающийся век принято считать веком режиссерским. Так вот - более несправедливого и жестокого по отношению к режиссерам времени, чем это столетие, не было. Наши режиссеры - это кони на ипподроме, а вокруг улюлюкающая толпа. На кого поставить? Кто придет первым? В толпе находятся и те, кто способен подкупить жокея и дирекцию ипподрома. Слова Таирова, сказанные в память о Георгии Якулове: "Внимание живым!", очень актуальны.

Не могу сказать, что лично я обделен вниманием людей, близких мне по духу, по способу мышления. Но как, оказывается, много есть людей, притворяющихся внимательными к театральному процессу. Никогда не искал ничьей благосклонности, но иногда бывает тоскливо. В то время как крупнейшие художники: Шкловский, Каверин, Искандер, Ким, Боровский, Мессерер... - всегда живо откликались на творчество Театра "Эрмитаж", критика проявляет к нему поразительное равнодушие. Будто априори знают, что и как нужно ставить и играть, а что не нужно. Так, наблюдают из окна.

    

- А если возьмутся ругать на чем свет стоит, это - лучше?

- Это естественнее. И интереснее. Уж если серьезно относиться к критическому цеху как к части театрального процесса, то, господа, извольте участвовать. Отсутствие дискуссии убивает театр.

Возвращаясь к теме "века", скажу: честно говоря, я не воспринимаю этот переход как нечто важное. Все это случайно. Я за свою жизнь столько веков уже прожил, что одним больше, одним меньше...

    

- ...не все ль равно?

- Время - вот это не все равно. Уходят близкие, стареют. Особенно женщины - так не хочется, чтобы они старели. Время меняет даже творческих людей, отнимает у них былые ориентиры. Вот что грустно. Не хочу разочарований. Не хочу, чтобы в душе, привычной к празднику, поселилась готовность к бедам. И главное - нельзя быть немощным. Театр - такое место, где требуется колоссальная энергия. Она нужна и моим актерам, и моим зрителям.

    

- Как-то вы сказали, что единственный нужный сейчас театру жанр - это оперетта.

- Оперетта - это метафора, конечно. Я очень люблю легкомыслие. Отсутствия тревоги - вот чего хочется. Мы все очень тревожны. Вот откуда моя любовь к оперетте как к роскошной, неповторимой глупости. Когда человек мал или просто беспечен, он счастлив, он не оглядывается и смело шпарит по жизни. Эта легкость ни с чем не сравнима и почти недостижима.

Я, между прочим, живу с постоянной оглядкой на прошлое. Но не в смысле дурных воспоминаний. Я имею в виду театральное прошлое. Как жаль, что нельзя снять телефонную трубку и поговорить с теми, кто всегда со мной. Они со мной в моем воображении. Ведь никто не может по-настоящему знать, какими были спектакли наших великих предшественников.

Кроме тех, кто их видел, да и то не всякому дано пересказать увиденное. Традиции режиссуры 20-х годов для нас - все еще перерезанные нити. 20-е годы для нас по-прежнему - время формальных поисков, в то время как на самом деле это была эпоха театрального ренессанса. Еще в период учебы в ГИТИСе я упорно просил приглашать к студентам живых участников тогдашнего процесса, представителей разных школ и методов - Коонен, Варпаховского... К сожалению, это почти не получалось. Приходится добирать самому. Нельзя считать одной великой традицией традицию русского психологического театра, которую мы, кстати, тоже по-настоящему не знаем.

    

- По-моему, никто уже не настаивает на одной какой-то методологической доминанте. Выходит столько новых книг, неожиданных, интересных исследований.

- И все же остается ощущение, что режиссуре не 100 лет, а каких-нибудь 20-30. С годами я пришел к выводу, что режиссура - это композиторское дело. В театре должны работать люди, умеющие создать композицию. Для меня основа - музыка. Только на уровне смысла театр существовать не может. Спектакль захватывает так же, как музыкальное произведение: ритмом, темпом, тонкостью исполнения. Режиссер - это композитор и дирижер в одном лице. Пьеса на сцене - это услышанная музыка. Именно этим занимается странный с точки зрения многих театр "Эрмитаж".

    

- Композитор сам сочиняет свою "пьесу". Режиссер, как правило, ставит чужую. Хотя в вашем театре это правило часто нарушается.

- Вот как раз в 20-е годы и возникла эта, прямо скажем, очень опасная вещь - авторский театр. Многие неучи, люди неталантливые, возомнив себя Создателями, морочили актерам головы, навязывая им сюжеты из собственной жизни, свой жалкий опыт.

    

- Звучит на грани фола. В ваши спектакли ведь тоже просачиваются подобные сюжеты.

- Да, да. И тогда начинаешь думать, что твоя жизнь и твой опыт обязательно должны быть жизнью и опытом артиста. Это должны быть вдохновенные сюжеты, у нас нет права использовать что-то незначительное. Есть ведь и другой авторский театр - театр Мейерхольда, Таирова, Терентьева. Надеюсь, мы - из этой породы.

Я ощущаю себя рабом некоей заключенной во мне программы. Первый план строительства театра я написал (с ошибками, на тетрадном листке) в 12 лет. Режиссура вообще сходна с безумием, если бы это безумие не разделяло множество вполне нормальных серьезных людей. Мне кажется, режиссер всю жизнь ставит один-единственный спектакль, только он его совершенствует. Если он ставит разные - это иллюстратор. Мейерхольд говорил: чтобы стать режиссером, надо перестать быть иллюстратором. Впрочем, умение просто рассказывать людям истории, обслуживать автора - это тоже неплохо. Но не совсем режиссура. Лучшие люди этой профессии всю жизнь пробиваются к идеалу спектакля, который сидит у них внутри. Ведь можно узнать спектакли, скажем, Фоменко или Гинкаса по тому самому стремлению.

    

- Раз уж мы начали произносить имена, назовите тех, кто вам интересен в современном театре.

- Есть один-единственный легкокрылый театральный человек. Стыдно называть имя, звучит как общее место, но он один такой - Джорджо Стрелер. Его спектакль "Кампьелло" произвел на меня грандиозное впечатление. Дальше - отдельные спектакли: "Заколдованный портной" Ф.Бермана, "Бедные люди" Е.Табачникова, "Пять углов" К.Гинкаса, "Живой" и "А зори здесь тихие" Ю.Любимова. Странно, "урбанистические" спектакли Юрия Петровича оставляли меня спокойным. А вот "крестьянские" кажутся непревзойденными. Бесконечно интересным видится мне весь сюжет фоменковской жизни.

    

- В вашей жизни в связи с недавней премьерой "Живого трупа", мне кажется, наметился новый сюжет. Спектакль выглядит как резкий поворот от того самого опасного "авторского" театра в сторону счастливого растворения в чужой пьесе.

- "Живой труп" - моя любимая пьеса. Когда-то я даже предлагал Олегу Ефремову сыграть Федю Протасова. Не случилось.

    

- Жаль. Это было бы очень интересно.

- Все виденные мной Протасовы, кроме великого Романова в Театре им. Леси Украинки, меня раздражали. Я видел в нем совсем другой характер. Эта пьеса Толстого немыслима по какому-то словесному "мычанию". Хитрец, он понял, что слова - это и есть музыка. Задумывая пьесу, намеревался учить и проповедовать, а садился писать - и забывал о цели, растворялся в мире, гениально ругался сам с собой. Я сейчас, как никогда, ощутил потребность самому раствориться в этом могучем авторе. Знаете знаменитую репризу Бизе: в шестнадцать лет я говорил - "я", в двадцать - "я и Моцарт", в тридцать пять - "Моцарт и я", в сорок пять - "только Моцарт".

    

- Вы, по-моему, никогда не ставили современных пьес. Это - принципиально?

- Думаю, что только новый диалог дает основание ставить ту или иную пьесу. Для меня в нынешней драматургии существуют пока два человека, способные к этому, - Володин и Жванецкий. Володина еще не ставил. Жванецкого ставил в самых разных контекстах. Мне кажется, неудачная сценическая история пьес Н.Эрдмана происходила оттого, что почти никто не улавливал их особого, "хорового" интонационного строя. Не социальная среда, а именно ритм и мелодика важны в них в первую очередь. Если бы мне встретилась сегодня не очередная смысловая конструкция, а новая интонация, я бы взялся ставить.

    

- А ваши актеры к этому готовы?

- Я счастлив со своими актерами. Оказалось, что мой язык им близок и понятен. Я считаю свою труппу очень сильной: Д.Белоусову, И.Богданову, А.Пожарова, Б.Романова, Г.Храпункова, Л.Чернову, Г.Морачеву, А.Семенова... Да многих, очень многих. У меня настоящая "итальянская" труппа, как в "Кампьелло". Можно сесть с ней в фургон и ехать, ехать, и играть, играть.

ТЕАТР

• МИХАИЛ ЛЕВИТИН: "Одним веком больше, одним веком меньше - не все ль равно?"
• И свет во тьме светит
  "Макбет" в постановке Э.Някрошюса
• Женское лицо неженской профессии
  К юбилею режиссера Веры Ефремовой