Бич или жупел

Радикальное искусство на грани нервного срыва

Сергей ПОПОВ
Аглая НЕЖИНА
Фото ИТАР-ТАСС

Выставка в Сахаровском центре после погрома

В феврале у входа в галерею Гельмана - эпицентр самых радикальных событий художественной столицы на протяжении всего предыдущего десятилетия - можно было заметить рослого охранника правопорядка, подозрительно оглядывавшего входящих зрителей. Редкий в московской практике случай столь пристального контроля посетителей выставки современного искусства был обусловлен тем, что в галерее демонстрировалась выставка под названием "Ненормативная живопись". Автор ее - "анфан террибль" новейшего отечественного искусства, один из лидеров московского акционизма Авдей Тер-Оганьян. Произведения - ремейки шедевров модернизма, в художественную ткань которых изящно вплетены матерные словеса.

Охранять "Ненормативную живопись" приходилось потому, что за несколько дней до ее открытия одна из работ Тер-Оганьяна была уничтожена в ходе

выставки "Осторожно, религия!" в Центре им. Сахарова - ситуация могла повториться. Марату Гельману поступали письма с угрозами и требованиями запретить экспонирование работ. Хотя ничего богохульного в них нельзя было найти при всем желании - сюжет-то совершенно "внутрицеховой", рассчитанный сугубо на круг ценителей искусства ХХ века. Не самый провокативный - матерные слова писались на картинах еще Михаилом Ларионовым, известным "будителем" общественных вкусов, не говоря уже о некоторых художниках андеграунда второй половины века.

Тем острее казалась ситуация. Еще на прошлой Арт-Москве на стенде той же галереи Гельмана могли появиться произведения, скажем, в виде иконок, на которых механизм приводил в круговое движение головы святых. Разгром выставки "Осторожно, религия!" и разгоревшийся вокруг него скандал (о чем "Культура" уже писала), на который отреагировали высшие церковные иерархи, ребром поставили вопрос о границах мира искусств и социума. Поводом для цензуры под предлогом "оскорбления чувств верующих" теперь может стать чуть ли не все, что угодно. Ремейк какого-нибудь "красного квадрата" вполне сойдет в качестве красной тряпки для "быка" не вполне цивилизованного российского общества. И это не совсем метафора: в одном из текстов об инциденте в Сахаровском центре встречались призывы заодно с "такими" выставками "почистить" и экспозицию Третьяковской галереи на Крымском Валу.

Где же в таком случае должна проходить граница между искусством и жизнью, вовсе не понятно. И какая она, эта граница, - государственная, регулируемая законом, церковная, регулируемая статьей об оскорблении чувств верующих, или нравственная, определяемая лишь сознанием автора? Кто имеет больше прав на высказывание: неверующий художник или верующий вандал?

Факт в любом случае таков: из жизни (по крайней мере, художественной) потихоньку уходит толерантность, моральная терпимость - между прочим, одно из оснований христианства, а значит, закрывается и путь к диалогу - основанию искусства, прежде всего современного. Художник по определению призван быть гласом свободного высказывания, рупором общества. Но настоящие общественные язвы как раз обнаружил разгром выставки: трудно поверить, что верующие люди могли растоптать настоящий оклад от иконы, замазать надпись "Возлюби ближнего своего", написать на изображении Риз Господних "Гады". В каком бы контексте они ни употреблялись. Минус на минус плюса не дал. Призыв к осторожности в вопросах религии в названии выставки парадоксальным образом породил новую "Бульдозерную выставку", по сути, даже - 11 сентября в локальном масштабе. Тоже на почве религиозного фанатизма, только на этот раз, к сожалению, нашего собственного, опирающегося на ту самую "духовность", вокруг которой и строилась вся подлинная культура ХХ века. Вандализм совершился не по отношению к выставке, но по отношению к современному искусству, против которого в результате попытались настроить всю православную аудиторию.

В принципе подобный случай уже был, и далеко не единственный. Искусство, которое так и просится назвать "искусством религиозной розни", имеет уже собственную историю в России конца прошлого века. На Международной биеннале в Цетине (Черногория) в 1997 году русскими кураторами была представлена выставка "Новая икона", включавшая несколько работ Тер-Оганьяна в виде испорченных богохульными надписями икон. Только тогда все происходило в обратном порядке: сначала выставку осудили первоиерархи местной Православной Церкви, а уж потом она подверглась физическому разгрому. Ситуация на биеннале тут же превратилась в скандал международного значения. Выступали, все больше распаляясь, обе стороны. Наиболее вменяемо тогда отреагировал художник Константин Звездочетов, написавший, что ситуация повисла "меж двух тупостей" - клерикальной и художественной. И шедевры были те еще, целью ставившие по большому счету не столько исследование массового сознания, сколько эпатаж публики, но и громить эти работы тоже было не самым достойным для православных людей выходом. Наиболее же откровенной своей акцией "Богоборец", которую все-таки больше хочется назвать выходкой, Авдей расшевелил отечественную публику четыре года назад. После рубки топором новодельных, но освященных икон на открытии "Арт-Манежа" против него было возбуждено уголовное дело, скрываясь от которого герой-художник осел в тихой и лояльной к межрелигиозной розни еще с XVI века Праге. Вслед за ним по той же причине отправился на ПМЖ в Европу (точнее, в Софию) Олег Мавроматти, распявший себя в одном из московских двориков с видом на храм Христа Спасителя.

И только недавно вроде бы "в Багдаде стало все спокойно". Бренер, ранее прославившийся радикальными акциями, как художник закончился после отсидки в голландской тюрьме за порчу полотна Малевича (на котором Бренер изобразил знак доллара), Тер-Оганьян и Мавроматти стали изгнанниками. А кто сейчас вспомнит имя Каната Ибрагимова, резавшего барашков у того же Гельмана и на Арт-Москве? Оставшиеся бывшие акционисты занялись серьезными делами. Олег Кулик и группа АЕС (Арзамасова, Евзович, Святский), религиозных тем не затрагивавшие, создают шедевры современного искусства при помощи наисовременнейших же средств. Они уловили приход новой эпохи - эпохи качества, эпохи готового продукта, эпохи результата, а не процесса, хотя порой их за это и удостаивают оскорбительного для художника титула "глянцевый".

И теперь-то стало понятно, что шоковая терапия была необходима как прививка вируса, которым Европа и Америка переболели десятилетия назад. Без этой прививки нашим на мировой арене делать было нечего - а на арену им ой как хотелось. И надо отдать должное: космополитизм космополитизмом, но отечественная специфика во всей этой скандалезности присутствовала. Свой надрыв был, местный. Узнаваемый. Памятный еще по "мальчикам" - нигилистам Достоевского: порешить судьбу человечества на месте, прямо в тесном, пропитом кабаке. Только вместо подполий в качестве площадки для этих экспериментов художникам был предложен удобный формат европейски лощеных галерей.

Подобная галерейная политика была радикальна, но, как сейчас это стало ясно, во многом благодаря ей в Москве сделал рывок арт-рынок. Причем по всем направлениям, ибо даже те из художников и критиков, кто был решительно против подобных действий в рамках искусства, вынуждены были искать сомасштабных противоядий. Подобная "прививка", например, отсутствовавшая в Петербурге (не говоря уже о других городах и регионах), в Москве позволила арт-системе, во всем мире определяемой прежде всего деньгами клиента, держать передовой край эстафеты. Кстати, в том же Санкт-Петербурге в 1999 году куратор Марина Колдобская организовала выставку "В поисках утраченной иконы". Хотя она планировалась как исследовательская, а вовсе не пропагандистская, но предложение поучаствовать в ней вскоре после нашумевшей московской акции Тер-Оганьяна по рубке икон топором перепугало самых авторитетных представителей питерской художественной общественности, "неоакадемистов" и митьков, отказавшихся от участия в выставке. В итоге проект вызвал у публики если не положительный резонанс, то интерес - куратор нашел золотую середину в решении опасной, но животрепещущей темы.

Христианство - религия, позволяющая вести поиск духовного, а в визуальном плане - поиск иконы, если она действительно утрачена. Во все времена оно обновлялось подобными искателями - от апостола Павла до Ницше. Важно учитывать, что решение в каждом случае остается на совести художника, замахнувшегося на икону, или зрителя, замахнувшегося на художника. Ведь настоящий христианский суд творится, как известно, вне земных пределов.

КОММЕНТАРИЙ

Прокомментировать сложившуюся ситуацию "Культура" попросила владельца известной своим радикализмом галереи Марата ГЕЛЬМАНА и заведующего отделом новейших течений Государственного Русского музея Александра БОРОВСКОГО.

Марат ГЕЛЬМАН: "Перформанс сегодня делают политики"

- Думаю, что дискуссия по поводу того, что такое духовность, зашла в России в некую предельную ситуацию, так как большинство людей хочет вернуться в прошлое. Любые слова, написанные ижицей, серебряная ложка, на которой есть патина времени, вызывают ощущение благородства; кирпич, которому двести лет, - это уже искусство, уже духовность. А для современного искусства духовное - это, наоборот, поиск, это всегда нечто новое, потому что тот художник, который замирает на месте, оказывается бездуховным. Наше общество живет в ситуации постоянной дилеммы, когда одна его часть хочет, чтобы все застыло, а другая - чтобы все двигалось. Не дай Бог, одна из этих партий - партия будущего или партия прошлого - победит. К сожалению, ситуация сейчас в России такая, что вроде бы партия прошлого взяла верх. Прежде всего это касается политики. Ее представители, когда говорят о будущем, всегда имеют в виду какой-то вариант прошлого. Монархисты мечтают о стопятидесятилетнем прошлом, другие, например коммунисты, говорят о прошлом пятидесятилетней давности, о том, что это есть наше будущее. А художник - он изначально помещен в некую ситуацию будущего, потому что он не копиист и в прошлом может быть только исследователем, а в будущем - творцом. Поэтому художник оказался сегодня проигравшим. Но даже при таком раскладе общество, если оно развитое, могло бы относиться правильно к проигравшим, понимая, что мы нуждаемся в маргиналах, аутсайдерах, которые проверяют наши устои на прочность, которые так или иначе фиксируют все те проблемы, которые у нас есть и которых мы, может быть, не видим. Скандал с Авдеем Тер-Оганьяном начался именно тогда, когда возник альянс коммунистов и Православной Церкви, когда Зюганов говорил православным: "...но ведь, раз Ленин победил в свое время, значит, это было угодно Богу". Тер-Оганьян сделал свой проект "Безбожник", просто чтобы напомнить о том, что коммунисты разрушали церкви, он, условно говоря, выступил как персонаж снимаемого нами фильма о тех временах...

    

- А вам не кажется, что названная вами ситуация "проигрыша художника" связана с тем, что стратегия провокации, которую мы видим сегодня, остановилась на уровне 90-х и с точки зрения художественной формы несколько устарела?

- Ну я бы так сказал: провокация была всегда. Художник всегда провоцировал, он мог на холсте нарисовать обнаженную и выставить ее в приличном месте, в салоне. Как Мане со своей "Олимпией". В этом смысле провокация не имеет отношения к 90-м, ее инструментарий не очень-то изменился. Но если говорить об акционизме, который был в 70-е годы в Европе, а в 90-е в России, то он не был собственно провокацией. Ведь здесь уже не художники выступают акционистами, а, например, "Идущие вместе", которые проводят акцию по сожжению книг Сорокина. И это становится перформансом, а Сорокин-то как раз вполне традиционно складывает буковки, а эти буковки потом складываются в книжку. То есть, наоборот, можно говорить о том, что после отхода художников от акционизма он стал элементом перформанса, который делают не художники, а политики.

    

- А какова на сегодняшний момент целевая аудитория подобного радикального искусства?

- Безусловно, это молодые люди, обращенные в будущее, в которых застывающее прошлое вселяет ужас. И вторая группа - это те, кого пугает мракобесие, становящееся доминирующей силой в России. Понятно, что существуют люди, которым не нравится Тер-Оганьян или Сорокин, но писать письма начальству по поводу того, что мне не нравится, как написана книга или картина, - это уже слишком. Фронт защиты современного искусства должен быть шире собственно искусства, потому что художники и писатели как наиболее остро реагирующие на сегодняшнюю ситуацию оказались первыми, а с ними справятся - глядишь, возьмутся и за рекламщиков, за телевизионщиков, за журналистов и так далее.

    

- Не тяготит ли вас на сегодняшний момент то, что Гельман-галерист ассоциируется именно с подобным искусством? Как, например, произошло с Куликом. Типичный случай зависимости от своего бренда: он уже много лет не занимается проектом "человек-собака", и тем не менее большинство людей воспринимают его именно так.

- Дело в том, что до 96-го года я делал все, чтобы галерист Гельман был единой системой. И мне это вроде бы удалось. А с 1996-го - наоборот, занимался ее разрушением, потому что и то хорошо, и другое хорошо, а проблема бренда на самом деле только в том, что он постоянно загоняет человека в себя. Поэтому сегодня, когда моя деятельность гораздо шире, чем деятельность галериста, я все равно имею две галереи: в Москве и в Киеве. Там есть директора, которые всем руководят, и, честно говоря, до ситуации с Авдеем, когда я вдруг действительно испугался, что современное искусство превращается в общественный жупел, я несколько отдалился от галереи. И вдруг увидел, что по одну сторону стоят какие-то достаточно мощные, сильные фигуры, например Проханов или Михалков, а по другую - такие слабые и боящиеся художники, как Авдей Тер-Оганьян или Сорокин, ведь они действительно испугались и уехали. Я их не осуждаю, но считаю, что надо было довести дело до суда. Ведь в итоге он должен был принять-таки решение и стать площадкой, на которой можно открыто объясниться. И поэтому сейчас я считаю, что мне неправильно было бы отдаляться от искусства, совсем забыть галерею и заниматься телевидением и другими своими делами.

    

- Когда вы только начинали работать с тем же Бренером или Куликом, существовал ли в обществе спрос на подобное искусство или вы его сформировали своей деятельностью?

- Я никогда не занимался маркетингом и изучением спроса. Мы действовали и создавали его. Условно говоря, в 90-е годы понятие современного искусства в России было сформировано нами. Но ни одна выставка не делалась в галерее, исходя из того, будет это продаваться или нет, притом что галерея была самой успешной в коммерческом плане.

    

- Но при этом именно вы во многом сформировали ситуацию в нашей художественной жизни, когда искусство мощно сращено с PR.

- Мы не занимались пиаром. У нас была эстетика "участия в жизни". Это термин американский, введенный идеологом искусства, критиком С.Габлик, которая вначале применила его по отношению к американским феминисткам. Наша идея была в том, что в интернациональной конкуренции художественных программ должны быть видны успехи русской программы. Они могли быть только при условии взаимодействия с социумом, потому что все, что касается формальных открытий, технологий и прочего, было у нас куда более отсталым. А энергетика социальной жизни - это та сфера, в которой мы могли вполне конкурировать с художественной жизнью Германии или там Англии. Это была философия прорыва.

    

- Каковы тенденции развития этой ситуации сегодня?

- Основная проблема - невозможность радикального жеста после 11 сентября. Этот кризис переживает сегодня все художественное сообщество. Вторая проблема заключается в постоянно происходящем захвате территории в искусстве: композиция, красота, подражание жизни - все эти задачи, которые когда-то стояли перед искусством изобразительным и решались исключительно его средствами, теперь отбираются у него кино, дизайном и т.д. Искусству фактически осталась одна очень важная задача определять границы между искусством и неискусством. Собственно говоря, мы для себя сформулировали кредо так: галерея Гельмана будет заниматься сейчас только проектами, которые пытаются описать эту границу искусства. Это то, что нам интересно. Другой вопрос: достаточно ли будет художественного материала, чтобы все это реализовать. В этом смысле для нас как раз дороги и ранний Кулик, и Тер-Оганьян, и последняя выставка. То есть те, кто и для себя, и для общества решает проблему, что есть искусство, а что нет.

Александр БОРОВСКИЙ: "Я, как либерал, на стороне художника"

    

- Александр Давидович, каково ваше мнение об инциденте, произошедшем во время выставки "Осторожно, религия!" в Сахаровском центре в Москве?

- Мое мнение на этот счет двойственно, ибо меня прежде всего не устраивает происходящая клерикализация. Ведь механизм взаимоотношений Церкви с культурой не отработан еще даже в самом приблизительном виде. Церковь имеет в виду собственный тип культуры, но это не значит, что он обладает правом на монополию: ведь решений может быть много. И должно быть много. В данном же случае настораживает - и это самое меньшее, что можно сказать, - "обязаловка". Иерархам надо чему-то учиться, и прежде всего демократичности. Помните пословицу: "Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет" - к сожалению, данный случай - классический из этой серии.

Попытки же дразнить Церковь так, как это проделали авторы выставки, - тоже узость. В художественном плане это было отработано на Западе еще в 1960-е годы, и венскими радикальными акционистами, и американским искусством.

    

- Правомерно ли спросить, на чьей вы стороне в этом конфликте?

- Я, как либерал, на стороне художников, пострадавших в этой стычке. Но если бы не шум, не обратил бы на эту выставку никакого внимания - не тот масштаб. Неустойчива была и позиция художников - сразу после разгрома они пошли на попятную, стали оправдываться, мол, они не хотели, чтобы так вышло. Тем самым поставили себя в положение персонажа булгаковской "Белой гвардии" - бывшего богоборца, больного сифилисом, в разрушенном Гражданской войной Киеве, который кается в церкви: "Господи, если бы я знал, чем все это кончится, я бы никогда не восстал против Тебя".

    

- Во время выставки среди прочих пострадала и работа Авдея Тер-Оганьяна, ставшего политэмигрантом после скандальной акции "Богоборец" в московском Манеже...

- Что ж, нетрудно быть борцом с режимом в Праге, мне это напоминает другую историческую ситуацию: Ленин в Польше. Другие же люди здесь в это время зарабатывают на этом деньги, делают таких скандальных персонажей "актуальными".

ПАЛИТРА

• Бич или жупел
  Радикальное искусство на грани нервного срыва