А ну-ка песню нам пропой, веселый Сегель!..

Александр КАНЕВСКИЙ

Мы продолжаем публиковать главы из книги "Смейся, паяц!" режиссера, прозаика, драматурга и сценариста Александра КАНЕВСКОГО, которая в конце этого года выйдет в Израиле, а в будущем году - и в Москве. Мы предлагаем вашему вниманию главу из книги - об известном актере и режиссере Якове Сегеле.

Я.Сегель

Это было время, когда неутомимые партия и правительство затеяли новую "кампанию": борьба с тунеядцами. Всюду: газеты, радио и телевидение, кино, театры и концертные организации - требовали произведения на эту тему. Писать что-то прямолинейное, назидательное - я никогда этого не делал, мои мозги устроены так, что всегда ищут какое-нибудь парадоксальное решение, а оно не приходило. Но я знал, что коль скоро себя зарядил этой задачей, то что-то выстрелит. И она пришла, интересная идея эксцентрической кинокомедии, пришла под утро, а это, говорят, значит, посланная с неба. Расскажу ее вкратце:

На необитаемом острове поселяют семерых тунеядцев, семерых отщепенцев общества, семерых "нечистых" - троих женщин и четверых мужчин. Им дают продовольствие, семена, лопаты, молотки, гвозди, охотничье ружье, даже козленка и оставляют на острове. Начинается их самостоятельная жизнь. Каждый старается, как и прежде, существовать за счет других. Но, поскольку все они одного поля ягодки, никто трудиться не хочет - уничтожают продукты, семена, инструменты, но палец о палец не ударяют. И происходит то, что не может не произойти: история человечества начинает катиться назад, сменяются эпохи: капитализм, феодализм, рабовладельческий период, доисторический, и в финале они превращаются в семерых обезьян. Но они не только сами деградируют, с ними вместе деградирует и окружающая природа: остров зарастает лианами, а козленок превращается в мамонта.

Заявка была на одной странице, но на редсовете Студии имени Горького ее приняли единогласно, со мной был немедленно подписан договор и, самое приятное, тут же выдан аванс.

Я.Сегель в кадре из фильма "Дети капитана Гранта"

Снимать фильм по будущему сценарию должен был Яков Сегель.

В те годы фамилии Сегель и Кулиджанов были чуть ли не самыми популярными на советском кинорынке, после их нашумевшей картины "Дом, в котором я живу". Потом они сделали еще по фильму, но уже каждый самостоятельно: Сегель - "Первый день мира", а Кулиджанов - "Когда деревья были большими" (здесь впервые клоун Юрий Никулин неожиданно для всех блестяще сыграл драматическую роль) - обе эти картины были с успехом приняты и зрителями, и критикой.

Моя первая встреча со знаменитым режиссером состоялась в Киеве, где он снимал свой следующий фильм "Прощайте, голуби!". Когда я вошел в гостиничный номер, обстановка там была накалена: Сегель и его оператор разговаривали на повышенных тонах, на грани крика. Оператор - тогда никому не известный выпускник Киевского театрального института Юрий Ильенко, ныне народный артист Украины, отснявший много интересных фильмов, один из которых - шедевр киноискусства "Тени забытых предков". (Сегель славился тем, что умел рассмотреть еще нераскрытые таланты. К примеру, в этой же картине дебютировал и Савелий Крамаров.) Мой приход прервал их спор, Ильенко выкрикнул: "Я этого делать не буду!" - и вышел, хлопнув дверью. Сегель повернулся ко мне и развел руками:

- Вот так он меня мучает.

- Но вы ведь, как режиссер, можете приказать.

И тут он произнес фразу, после которой я его сразу полюбил:

- Что вы, Саша, ведь он на пятнадцать лет меня младше, значит, на пятнадцать лет умней - я должен к нему прислушиваться.

Так мог сказать только большой, мощный человек, который понимал биологическую силу молодости и не боялся признать, что кто-то знает больше его.

С кино он был связан еще с детства: кудрявым, белокурым мальчуганом отснялся в фильме "Дети капитана Гранта" (помните песенку, ставшую потом шлягером: "А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер", - так это он!) Теперь этот мальчуган превратился в высокого, широкоплечего мужчину с накачанными мускулами - только волосы по-прежнему кудрявились. Ему было уже лет сорок. Сразу после школы он пошел воевать. Во ВГИК поступил после войны. Потом, когда мы уже подружились, я однажды спросил его:

- Кем ты был на войне?

- Десантник. Бандит с ножом. Не люблю вспоминать.

Сегелю очень понравились мои "Семь робинзонов", и заявка, и уже написанные первые эпизоды ("Давно хотел сделать такую хулиганскую комедию!").

- Только прекрати писать свои ремарки, - потребовал он, - например: "Интеллигент" напоминал опустившегося беспризорника". Ты же мне навязываешь свое видение!

- А ты пренебрегай, не обращай внимания.

- Так мне же нравится!

Было решено: пока я напишу, он завершит съемки своей очередной картины и начнет работать над моими "Робинзонами". Я засел за сценарий и через два месяца привез его на Студию Горького, где он был очень тепло принят и включен в план будущего года. Но произошло непредвиденное: когда Сегель и директор его картины на одном из московских бульваров выбирали место для съемок, их сбила военная машина. Директора сразу увезли в морг, а Сегеля, в котором еще теплилась какая-то жизнь, погрузили в легковую машину, актриса Лиля Алешникова, его жена, включила сирену и помчалась на безумной скорости в Институт Склифосовского. За ней погнались гаишники, догнали уже у Института и, узнав в чем дело, помогли внести бесчувственного Сегеля в приемный покой.

Никто не надеялся, что он выживет: у него было сильное сотрясение мозга, трещина в черепе, внутреннее кровотечение, ушиб сердца, переломаны ребра, руки, ноги, повреждены внутренние органы... Он не приходил в сознание. Врачи сказали, что возможен один шанс из ста на его выживание, если достать очень дефицитную "мочевину" (я запомнил это название), причем в течение суток, не позднее. Естественно, в аптеках это лекарство никогда и не появлялось. Пробовали добыть его в закрытой правительственной больнице, но и там без результата: все, что у них было, ушло на безуспешные попытки спасти Тольятти, генерального секретаря компартии Италии, который за неделю до этого попал на Кавказе в автокатастрофу. Студия обзвонила все свои киногруппы, которые находились за рубежом, и те обещали купить это лекарство и выслать его утренними самолетами. Но утром уже было бы поздно.

Спасло чудо: часов в двенадцать ночи в приемный покой пришел пожилой мужчина и передал небольшой пакетик, на котором было написано: "для Якова Сегеля", - там были три ампулы спасительного лекарства. Больше он не появлялся. Кто такой - неизвестно. Сегель потом долго пытался его разыскать, но тщетно. Он говорил: "Я мечтал стать перед ним на колени и поцеловать его руку, но мне осталось только молить Бога о его благополучии".

Через какое-то время меня пригласил к себе директор студии Григорий Иванович Бритиков и сказал:

- Александр Семенович! Подходит время запуска "Робинзонов" в производство. Я очень люблю Яшу Сегеля, но не могу ждать до его полного выздоровления. Тем более врачи этого не гарантируют. Сценарий куплен, я обязан запустить его в производство. У нас есть несколько режиссеров, которым он нравится, и они готовы его реализовать. Я собираюсь передать его кому-то из них, естественно, с вашего согласия.

Я ответил:

- Григорий Иванович, я не мог бы предать живого Сегеля, а полумертвого - тем более. Он очень любил этот сценарий, мы вместе разрабатывали образы, эпизоды, трюки. Я готов ждать его сколько угодно.

- Но студия не может.

- Тогда я заберу сценарий и верну полученные деньги.

Бритиков вышел из-за стола, подошел и пожал мне руку.

- Я ждал от вас этого решения!.. Пишите заявление, что ввиду творческих затруднений не видите возможности завершить работу над сценарием и просите прервать наши взаимоотношения. Аванс остается у вас, а следующую сумму, которая уже выписана, мы вам не выплатим - и вы забираете "Робинзонов".

Почти месяц Сегель пролежал неподвижно, потом стал понемножку двигать руками, ногами, поворачиваться. Будучи в очередной раз в Москве, я пришел к нему повидаться. К спинкам его кровати были привязаны резиновые эспандеры, с помощью которых он разрабатывал руки, ноги и тайком от врачей уже даже сам садился.

После первых дежурных фраз он сказал:

- Саша, я слышал, что ты хранишь мне верность. Это меня очень тронуло, я даже прослезился, но знай: я тебя освобождаю от любых обязательств передо мной. Поверь, это искренне! Пойми, врачи говорят, что я еще много месяцев буду приходить в себя. Каким стану после этого - никто не ведает, может, и не смогу больше работать режиссером. Например, они предупредили, что у меня будет двоиться в глазах и что я должен буду к этому привыкнуть. Ладно, постараюсь. Но представляешь, какой это ужас: вокруг столько чудаков, а я их буду видеть в два раза больше!

Я рассмеялся:

- Теперь я верю, что ты выздоравливаешь и мы сможем вместе работать над "Робинзонами"!

- Не строй иллюзий: даже если я когда-нибудь приду в себя и смогу работать, я должен буду завершить свой фильм... Словом, даже при самом благоприятном варианте я смогу вернуться к твоему сценарию минимум через два года. Поэтому еще раз повторяю: ты можешь и должен предлагать сценарий другим режиссерам.

Сегель говорил искренне и убедил меня - "Робинзоны" продолжили свой путь уже без него. Но я хочу еще немного рассказать о Сегеле, прощаясь с ним в моем повествовании.

Он был очень нетрадиционен во всем: в творчестве, в манере поведения, в оформлении комнат. Когда я вступал в Союз кинематографистов, он дал мне рекомендацию, которая начиналась с фразы "Считаю за честь рекомендовать Александра Каневского в наши ряды". Получив новую квартиру, будучи рукастым умельцем, сам ее перестроил и оборудовал по-своему. Например, одну стенку сделал в виде плоского аквариума, в котором плавали подсвеченные золотистые рыбки. Когда я пришел посмотреть квартиру, первое, что он спросил: "Ты не хочешь пописать?" Я отказался. Этот же вопрос он задал мне после обеда, а потом и перед моим уходом. Мне не хотелось, но он так настаивал, что я вынужден был зайти в туалет. Там, на дне унитаза, краской было написано: Мдивани - это была фамилия суперпартийного драматурга. Он и его коллега Сафронов заполонили все сцены страны своими верноподданными пьесами.

- Я хотел там отобразить его фото, но из-за неровной поверхности дна не получилось, поэтому пришлось ограничиться фамилией. Пожалуйста, пописай - я угощаю.

В его кабинете я увидел гантели, эспандеры и еще разные спортивные атрибуты: он постоянно тренировался, не менее чем по часу в день.

- Ты хочешь побить рекорд Юрия Власова? - поддразнивал его я.

- Когда у тебя будет жена на двадцать лет тебя младше, тогда поймешь, - ответил он, имея в виду актрису Лилю Алешникову, героиню всех его фильмов и его жизни. (По Москве ходила фраза, сказанная Лилей на суде. Машина, сбившая Яшу и его директора, принадлежала какому-то танковому подразделению, и суд постановил, чтоб оно выплачивало Сегелю его зарплату, пока он будет нетрудоспособным. Понятно, что зарплата выдающегося кинорежиссера была раза в четыре выше средней. Услышав сумму, командир подразделения в панике воскликнул: "Где мы возьмем столько денег?" И Лиля громко, на весь зал, произнесла: "Продайте танк!")

Сегель очень любил цирк, дружил с цирковыми артистами, ходил на все представления. Когда чуть-чуть пришел в себя, настоял, чтоб его дотащили до машины и привезли в цирк. Артисты, узнав, где он сидит, совершая парад-алле, останавливались и приветствовали его, а он улыбался и плакал. (Я этот эпизод впоследствии использовал в своей повести.)

Этот большой, накачанный, сильный человек, обожженный войной, был очень добрым и сентиментальным. Однажды он попросил меня:

- Придумай мне какую-нибудь цирковую буффонаду - я хочу быть клоуном.

- Каким именно? - улыбаясь, спросил я. - Белым или рыжим?

Он очень серьезно ответил:

- Конечно, рыжим - его же бьют, ему больно.

ПУБЛИКАЦИЯ

• А ну-ка песню нам пропой, веселый Сегель!..