МАРИУШ КВЕЧЕНЬ: "Любую роль в опере учу за две недели"

Беседу вела Екатерина БЕЛЯЕВА
Фото автора

М.Квечень

Польский баритон Мариуш КВЕЧЕНЬ спел Евгения Онегина в недавней премьере Большого театра в постановке Дмитрия Чернякова. Пользуясь случаем, мы поговорили с артистом о его удачной карьере на Западе и как истинного патриота Польши попросили разъяснить скандальную ситуацию, сложившуюся в Национальной Опере Варшавы.

    

- Я слышала, что опера сейчас не очень популярна в Польше. И ситуация в Варшавской Опере не располагает к творчеству. Вот Мариуша Трелиньского выгнали, почти все постановки его выкинули из репертуара. Как вы к этому относитесь?

- Из-за Мариуша Трелиньского я очень расстроен, он всего год поработал артистическим директором в Варшаве. Певцы редко говорят добрые слова о режиссерах, но я смело скажу, что Трелиньский - мой самый любимый режиссер. И не только потому, что он сделал на меня два спектакля, и это были самые захватывающие моменты в моей жизни. Тот скандальный "Евгений Онегин" круто развернул на Запад мою карьеру. Я люблю роли, где нужно много играть, не только петь. Из последних проектов, которые теперь, к сожалению, растворились в пустоте, у нас был "Орфей и Эвридика" Глюка. Планировался вариант оперы с Орфеем баритоном. Мариуш рассказал мне сценарий, я уже морально приготовился к тому, что половину спектакля на кладбище буду петь в могильном склепе. И вдруг все разрушилось. Одно радует, что "Дон Жуана" Трелиньского сохранили пока в репертуаре в Большом театре Варшавы. У меня контракт заключен на несколько спектаклей, но, хотя это текущий сезон, из-за неразберихи с руководством мне не могут сообщить точных дат. Представляете, я сейчас обсуждаю с моим агентом планы на 2012 год, а в Варшаве не знают, что у них через два месяца случится. Трелиньский-то не пропадет - его постановки и в Европе идут, и в Америке, да и другие польские театры - в Кракове, Познани, Вроцлаве - с удовольствием пригласят его. В Берлине идет "Пиковая дама", Доминго хорошо к нему относится и в свой театр часто приглашает. Что касается отношения поляков к опере, то это верно, что рейтинги оперы и классической музыки упали. Я поэтому и работаю в Америке. Хотя предложения от польских театров принимаю. Моя семья в Кракове живет, переезжать они не собираются. Должна же моя бабушка меня на сцене услышать!

    

- Есть ли у драматического режиссера Кшиштофа Варликовского шансы занять пост артистического директора?

- Никаких. Он же экспериментатор пуще Трелиньского. Есть небольшая надежда, что он поставит что-то там. После того как его пригласили в Парижскую Оперу на постановку "Ифигении в Тавриде" Глюка, академики к нему стали чуть лучше относиться. Но назначение Януша Петковского на пост генерального директора Большого театра означает конец экспериментам, будут покупать старую продукцию у Ла Скала и другие традиционные вещи.

    

- Если бы ваша карьера на Западе не сложилась, что бы вы стали делать?

- Да все. Я писал музыку - сочинил несколько пьесок для хора и оркестра, проектировал мебель, шил одежду, в легкой атлетике у меня было в Польше второе место среди юниоров, фотографией занимался профессионально с детства.

    

- Пришлось все это бросить ради пения?

- Честно сказать, все эти занятия меня занимали, но я понимал, что это не совсем то. Я искал что-то, что должно было разбудить во мне вкус к предмету. Искал то, без чего не смог бы жить. Семья жила в Кракове, я пел в тамошнем хоре, мы много гастролировали. После одного из выступлений мне посоветовали пройти прослушивание в Варшавской консерватории. Меня сразу взяли, я учился сначала у сопрано, потом у баса. Дальше снова череда встреч, прослушиваний, удачных совпадений. Я спел в Ла Скала, на Зальцбургском фестивале, в Страсбурге, в Гамбурге поучаствовал в авангардной премьере Цемлинского "Царь Кандавл", потом еще одна судьбоносная встреча с одним импресарио - и я оказался в Метрополитен в Нью-Йорке, куда вскоре переехал жить. Сейчас позволю себе вздохнуть, вернусь к старым увлечениям. Как раз перед приездом в Москву в мою новую нью-йоркскую квартиру привезли мебель, которую я сам спроектировал. Фотовыставку готовлю для одной краковской галереи. Может, дизайном займусь.

    

- Я как раз собиралась спросить про "Царя Кандавла" в Гамбургской Опере.

- Страшно вспомнить. Это был мой первый ангажемент на Западе. Я ни слова ни по-английски, ни по-немецки толком не мог произнести, в суть постановки не вник из-за языкового барьера. Гюнтер Крэмер (режиссер "Кандавла") злился, у него не было времени объяснять мне тонкости. Помню, что я на автопилоте нырял в каком-то бассейне вместе с другими певцами, а потом убивал живую рыбу на авансцене. Стерлась из памяти и сама постановка, и лица исполнителей, кстати, некоторые из них уже умерли. Но резонанс в прессе серьезный был, и успех настоящий, это только я со своими проблемами тогда маялся, а продукция была хорошая.

    

- Про вас говорят, что вы феноменально быстро запоминаете нюансы роли, которых добивается режиссер. Не любите месяцами репетировать, как наши дедушки?

- Не люблю. Моя модель взаимоотношений артист - режиссер - две недели в зале, и с теми певцами, с которыми выйдешь потом на сцену. Я внимательно слушаю, что говорит режиссер, делаю все, как он требует, но только при условии, что на 50 процентов его форма будет залита моим содержанием. Я доволен, когда слышу, что Квечень был таким-то в постановке такого-то, а не просто спел, скажем, Онегина, сделанного, например, Черняковым. Онегин Чернякова наполовину должен быть и моим Онегиным. Некоторые режиссеры считают, что чем больше они тебя "выстраивают" в репетиционном зале, тем лучше. Ничего хорошего из этого не получается. Все выдыхаются, включая режиссера. После двух месяцев репетиций я смогу только шутить над коллегами и над ариями, затертыми до дыр, чтобы не начать зевать на сцене.

    

- Как сложились отношения в Большом театре. Режиссер не надоел вам?

- Здесь все идеально вышло - десять дней репетиций, две сценические в костюмах и гриме. Разве что пропали наработки с партнершей - Катей Щербаченко. За три дня до премьеры я узнал, что должен петь с другой Татьяной. Пришлось импровизировать на сцене, не зная, как на это станут реагировать коллеги. Но у меня установка была - сделать своего Онегина во что бы то ни стало, хотелось, чтобы москвичи как-то запомнили меня. Думаю, что многое удалось. Моя интрига во втором акте вспыхивает, а у Чернякова он как раз таким просторным сделан, было где играть.

    

- Московская редакция стала вашей любимой?

- Любимой не стала, но это самая логичная постановка из всех, что мне доводилось петь или просто слышать. Знание психологических типов у Чернякова потрясающее. Очень русская постановка, сдержанная такая, северная. Но я ничего не могу с собой поделать, так сильно до сих пор очарован той мистической постановкой Трелиньского. Хотя бы из-за финального дуэта Онегина и Татьяны, когда они балансируют на пятачке света прожектора. Помню, как я полз на коленях к Татьяне и доходил до такой степени экзальтации, что от прилива чувств не мог петь, меня душили слезы.

    

- Признайтесь, что в "Онегине" Чернякова вам не до мистики. В финальной картине вы все силы кладете на то, чтобы зрители верили до последнего момента, что вы вернете Татьяну.

- Да, это сложное место. Тут приходится переигрывать немного, так как аксессуары - пиджак блестящий, пистолет сломанный, этот муж, все понимающий, - наводят зрителей на неизбежный смех, намекают на ходульность ситуации, а мне это не нужно в финале. Лучше пусть будет жалость, пусть слезы льются рекой.

КРАСКИ МИРА

• МАРИУШ КВЕЧЕНЬ: "Любую роль в опере учу за две недели"
• Шум и покой
  Два спектакля на 38-м театральном фестивале в Тампере
• Новый Сопот. Надежда на будущее
  Элтон Джон - "Золотой соловей"
• Кричащие от радости
  В Норвегии найдены похищенные полотна Эдварда Мунка

ВСЕ ОБО ВСЕМ

• "Мастер и Маргарита": мюзикл
• Индийские боги любят молоко
• Боб Марли украсил деньги
• От магии к войне