ЛАРИСА КУЗНЕЦОВА: "Я никогда не просыпалась знаменитой"

Беседу вела Светлана ПОЛЯКОВА
Фото Михаила ГУТЕРМАНА

Л.Кузнецова

Актрисе Театра им. Моссовета Ларисе КУЗНЕЦОВОЙ было всего девятнадцать, когда она попала в большое кино. Студентка курса (до этого - воспитанница студии) Олега Табакова в ГИТИСе начинала карьеру с роли в фильме Никиты Михалкова "Пять вечеров". Рядом с ней на съемочной площадке были Людмила Гурченко, Станислав Любшин, Валентина Теличкина, Игорь Нефедов и Александр Адабашьян. Такой старт не только многое обещал, но и задавал высокий уровень. Тем более что ее первый кинорежиссер убеждал, что степень дарования дебютантки требует постановки фильмов "на нее". В ожидании достойных предложений Лариса сыграла эпизоды еще в трех фильмах Михалкова, отказавшись ради этого даже от роли героини в ставшем абсолютным шлягером фильме "Вам и не снилось" (именно после удачных проб Кузнецовой ее очки перекочевали на нос сыгравшей Катю Татьяны Аксюты). Результатом такой разборчивости стало практически отсутствие фильмографии. А в Театре им. Моссовета, где талант и темперамент актрисы были востребованы в большей степени, ее называют Андрониковым - так талантливо, образно и "от первого лица" говорит она на любую тему, иногда с излишней прямотой, зато подкупающе искренне.

    

- В вашем исчезновении с экранов после фильмов Михалкова есть интрига: актриса сверкнула - где она теперь?

- На пенсии. На диване. Живу, воспитываю двоих "детей" - дочь и 79-летнюю маму. Большая ответственность. Я от нее не отказываюсь.

Я никогда не просыпалась знаменитой. Единственный раз в Крыму, на пляже, где была страшная давка и какая-то тетка упорно сдвигала нашу тряпку и стряхивала на нас песок со своей, поскольку мы ей мешали, я даже заплакала, мы ведь имели такое же право лежать около ее попы, как она - около наших. А рядом сидящая женщина вдруг спросила: "Девочка, это не вы в "Пяти вечерах" играли?" Я на всю жизнь это запомнила. И я ей тихо-тихо: "Я, я..." - чтоб только никто не слышал, не видел, боже упаси!

    

- Почему - "боже упаси"?

- Я считаю, что отсутствие тщеславия - не актерское качество, поэтому я - не актриса. Я - урод, такие тоже бывают. Очень люблю кепки и капюшоны, потому что они скрывают все. Ношу очки. Лицо у меня не очень запоминающееся, меня и так никто не узнает, но я стараюсь еще больше защититься. Не потому, что на меня бросаются и не дают выйти из театра. Но я все равно закроюсь, еще и зонт возьму в руки, и мне тихо и спокойно ездить в метро, потому что на мне бейсболка.

    

- Примеряли ли вы на себя маску дивы? После съемок у Михалкова...

- Вы сейчас про кого говорите? Никогда! Я не знаю, что такое звездная болезнь. После каждой работы у меня столько самокритики и сомнений. Табаков когда-то охарактеризовал меня: "Лариса - человек сомнева-а-ающийся". Юрский как-то говорит: "Лариса, представь, что ты - Слиска, Матвиенко". Я спрашиваю: "Сергей Юрьевич, а что это такое?" Он: "Джакузи, парикмахеры..." А я даже душ принимаю, как будто автоматчики стоят у дверей. По секундомеру. "Когда вы в последний раз лежали в ванне?" Однажды, поддавшись уговорам дочери, легла в пену: "Мама, ты - принцесса". И каждую минуту думала: "Где часы? Сколько еще лежать? Люди! Где вы? Вытаскивайте меня!" Это был такой "этюд"!

    

- Даже талантливые и фактурные предпринимают что-то для раскрутки. Даже бездарные порой имеют такое внутреннее ощущение собственной значимости, что просто поведением заставляют поверить в нее других...

- Я знаю себе цену. Это единственное, что меня успокаивает. Но я слишком верю в судьбу, чтобы предпринимать что-то. Как есть, так и быть. Слишком много было желаний и обломов. Я всегда стою в очереди. Даже в любви. Всегда люблю - я. Сильнее любить нельзя. Констатирую, что моя судьба - безответная любовь.

    

- А в семье ценят ваш талант?

- Единственный человек в семье - моя старшая сестра Люба, которая ходит смотреть все, что я делаю. Она же - самый строгий и нелицеприятный критик. Она сама хотела поступать в театральный, но Табаков сказал: "У меня уже одна есть". Мы с ней похожи очень, а со второй, сестрой-близнецом, непохожи совсем. "Правдулизм" есть и во мне, от папы и мамы, честнейших людей на этой планете. Папа вообще с партбилетом не расставался. Будучи 70-летним пенсионером, он носил его всегда в пиджаке, а ночью клал под подушку. Как он страдал от происходящего в перестройку! Так вот, папа мой ни разу не был в театре. Мама была один раз - на бывшей Малой сцене, на Хамовническом Валу: "Лариса, ну что это такое? Какой-то маленький зал, что ты там делала? Чего-то все выбегали, кричали..." Мне было обидно, что они не ходят. Мама говорила: "Да что у вас сейчас за театр? Вот раньше, в Малый, я помню, ходили с ухажером, смотрели Островского - декорации, костюмы... Ларис, ну вот ты вышла..." Мне и сейчас обидно. Моя двойняшка не ходила меня смотреть двадцать лет. Но вот прошло поколение, выросли наши дети, и когда, заполняя какую-то анкету в магазине, я пишу про себя "служащая", моя Аня говорит: "Мама, почему ты не пишешь, что ты артистка? Я, когда сижу в зрительном зале, специально громко говорю: "Вот мама вышла, а вот сейчас мама в другом костюме появится". Мама, я горжусь тобой!"

    

- Как вы попали в артистки?

- Объявление в школе повесили. Я надела мамины ботинки, синюю пионерскую юбку и кофточку, которую мы шили на уроке труда из ситца за семьдесят копеек, и пошла. У меня было очень аскетичное воспитание. Мы не знали, что такое апельсины, проводили лето в бесплатных лагерях, детство было нищим. Я говорила сестрам: "Девочки, оставьте мне целые колготки, я в ГИТИС иду". На выпускном вечере на мне были босоножки за пять рублей - клеенчатые. Платья нам перелицовывали.

И вот я пошла читать в Дом пионеров на Чаплыгина. До этого я декламацией не занималась и ни в каком театре не была - пень! Вся зажатая, красная, прочла Райкину одно стихотворение и одну басню. И - приняли. Просто наказание!

    

- А что бы с вами было, если бы не приняли?

- Как мне мой умный друг-филолог сказал: "Лариса, все бывает, возможно, ты проживаешь не свою жизнь".

Одно из самых сильных потрясений - пройти студию, эти шесть лет обучения, ощутить такую спайку, что я даже себе какие-то клятвы давала: "Господи, что бы ни случилось, они все останутся в моей жизни! Они - мои вены, кто - локоть, кто - палец, кто - ухо..." А на днях мне позвонили люди, которые делают очередную передачу о Лене Майоровой. Десятая годовщина ее смерти была в августе. Мы тогда, десять лет назад, ехали в машине из Болгарии. Дочке моей было три года. Чемоданы, спасательные круги, панамки. И вдруг шофер-болгарин говорит: "По радио передают: кто-то с твоего курса себя поджег. Забыл фамилию. Кто-то из МХАТа". А она там из нас одна работала. Я тут же начала рыдать. Так вот, когда меня просят: "Поговорим о Лене Майоровой", я отвечаю: "Нет". Потому что мы все отучились - и мало интересуемся жизнью друг друга.

    

- Когда вы начинали в студии Табакова, вы думали о театре как о будущей профессии или как о пионерском времяпрепровождении?

- Для меня это был вопрос жизни. Для меня до того просто не было жизни. В девятом классе я просто перестала учиться, хотя школу и окончила. Но, кроме студии, для меня больше ничего не существовало. Мы просто жили вместе, общались, ездили в Вологду - учитель возил нас, чтобы показать красоты русские. Жили денно и нощно вместе, потому что много занимались. Олег Павлович приводил к нам редчайших людей, образовывал нас. А нам было по 14 - 15 лет, все еще юные, без лидеров. Мне кажется, мы были серьезные, потому что прошли такой жесткий отбор и отсев, что слово "легкомыслие" к нам применить было нельзя. Просмотрели три с половиной тысячи школьников, пятьдесят человек отобрали и потом выгоняли каждый день; постоянные экзамены, сдачи этюдов, отрывков. Оставили девять человек - какое легкомыслие?

    

- Совершенно стрессовая ситуация для столь юных существ.

- Я не знаю вообще, стоило ли поднимать так планку для детей, держать их в тепличных условиях (а мы ведь были как под крыльями своих преподавателей - и Фокина, и Райкина, и Леонтьева, и Дрознина и других, которых мы любили безоглядно), а потом бросить в нормальную жизнь. Причем на первый курс ГИТИСа Табаков взял не всех. Отсеял и педагогов. Спасибо за все! Но мы были как на передовой. Кто уцелел, тот уцелел.

Первый дипломный спектакль для зрителей мы играли уже на втором курсе института. Потому что готовились не с семнадцати лет, а с пятнадцати.

Мы были не блатные. Это сейчас за деньги можно окончить театральный институт. И за те же деньги попасть в театр. А мы все были гениальные. Абсолютно элитное подразделение. Группа "Альфа" - маленький, но всесильный отряд: и летать, и плавать... могут. Мы были выбраны не коммерческим способом. И сегодня, подытоживая сомнения, которые глодали душу всю молодость, я могу сказать, что, наверное, мы действительно были гениальными. Тогда-то мы этого слова не произносили, для нас существовали другие гении.

На втором курсе мы с Сашей Мариным играли отрывок из "Пяти вечеров". Никита Михалков попросил Олега Павловича дать ему исполнителей Кати и Славы из своей студии. Табаков посчитал нужным отдать туда меня и Игоря Нефедова.

    

- Вам после суровой театральной школы в кино было легко?

- Мне нигде не было легко. Мне всегда было трудно. Профессия тяжелейшая, тяжелее нет. Для меня переход от театра к кино был шоком. Это две совершенно разные профессии. Я кино не понимала и до сих пор не понимаю. Лучше я в театре десять спектаклей подряд сыграю, чем выдержу один съемочный день. Не нравится мне все это.

    

- После того как курс был закончен, а театр создать не разрешили, как вы попали в Театр им. Моссовета?

- Никуда я не попадала, вот туда меня уже устроил по блату Олег Павлович. Он спросил, кто им нужен. Нужна была девочка, которая бы играла дочек-внучек-жучек. Приходила сюда прекрасная актриса Таня Канаева, она очень маленькая, необыкновенно стройная. Но была необходимость в Де-воч-ке, потому что вся женская труппа театра - красавицы сосны. Когда Олег Павлович меня трудоустроил, Таня вернулась к себе в ТЮЗ. И вот я начала играть сплошных дочек, племянниц, в общем, молодежь. Правда, как-то обошлась без сказок и массовки. Проскочила благодаря большой востребованности на роли юных барышень. Театр Моссовета меня приютил. Оказалось, что здесь - мое место. Другого не получилось - такая судьба. Но в Театре Моссовета удивительные люди.

    

- А когда Олег Павлович создал "Табакерку", он вас из Моссовета не позвал?

- Шесть раз он меня звал, все забыла, а это помню. Но я - дева дотошная, начала качать права: "На что иду? Какая роль?" А в Моссовете у меня очень много спектаклей. "Может, можно совмещать?" - "Нет, все бросай!" - "Не брошу. - "Две стрелы" будем восстанавливать". - "Зачем опять в одну реку? Я старая. Бросать свой театр?" Не потому, что я Театр Моссовета любила, но какие-то роли интересные были. Два года посовмещала. Потом Табаков набрал второй курс, из которого создал театр. Опять стал звать. Я опять: "На что?" Что-то стали репетировать, я стала возражать режиссеру, дело зачахло. Потом во МХАТ звал - смеху подобно. Я говорю: "У вас столько артистов, я же не звезда, чего меня звать?" - "А я выгоню всех! - пошутил он. - Что, так и будешь в своем болоте?" Я говорю: "Да! У меня пенсия не за горами. Я - ветеран труда". У нас же пенсия льготная, мы же - нервнобольные. Была бы народной, поставили бы памятник бесплатный. А что касается приглашений, если ты зовешь, то надо обо мне думать конкретно. В студию Табакова уже возвращались Шиманская, Витя Никитин - шанса им не дали.

Так нас воспитывать, так пестовать, а когда пришло время собирать урожай, - пусть пропадает. И мы так и упали - кто арбузом, кто кабачком, кто сливой, кто тыквой. А это надо на ВДНХ! Это же достижение! Вам дадут медаль! В Книгу Гиннесса запишут!

    

- Константин Райкин, который принимал вас в студию, как-то следил за вашей актерской биографией?

- Начало восьмидесятых, пьеса Кондратьева "Сашка". Аркадий Исаакович пришел смотреть, по приглашению Гарика Черняховского. Был банкет на Малой сцене, на Хамовническом Валу. Аркадий Исаакович смотрит на меня и, на одной ноте: "Я Котеньке передам, я расскажу про вас..." Много лет спустя мы зашли в кабинет к Котеньке, выпили по коньячку, он и говорит: "Что ты делаешь со своим талантом? Как ты можешь вести себя так? Так к себе относиться?" Я закрылась руками и плакала так, как не плакала никогда. Райкин спрашивает: "Что ты играешь?" А я тогда ничего не играла. "А что ты делаешь?" Я говорю: "У нас очень хороший сапожник в театре - я чиню знакомым обувь. У нас очень хороший пошивочный цех, они моим друзьям что-то делают". Продолжая плакать взахлеб, пришла домой - умирать, чтоб муж похоронил. А муж спрашивает: "Райкин тебе что-нибудь предложил?" - "Нет", - говорю.

    

- Вы собираетесь где-то сниматься?

- Скоро полвека, как собираюсь оставить свой след в кинематографе. Пока мой след - как заступ у прыгуна в тройном прыжке, мощный рывок со старта и незасчитанная попытка. Только след пальчиков на песке. Никуда меня не пробовали, и никто не хотел меня снимать. Давались какие-то крохи, которые тоже моя судьба. Зовут играть в "Фитиль" - говорю: "Спасибо большое!" Не гожусь я ни на главную роль, ни на полный метр, ни на сериал.

    

- В чем находите утешение?

- Как только возникают завистливые мысли, сразу смотрю в небо. Я не святая, могу неделями не выходить из депрессии. Прервать ее невозможно никаким способом. Ничем, кроме времени, это не лечится. При этом я встаю, иду в сад, в школу, кормлю домочадцев - делаю все, что нужно, но ничего из того, что хочется мне. Живу, как робот. Прихожу на спектакль "Мой бедный Марат", стою одетая по роли в шубку и шапочку и за три минуты до спектакля говорю: "Мальчики, я не улыбаюсь уже месяц..." Иду на спектакль, как бронетранспортер, как черепаха, живущая на свете 250 лет без улыбки. А там - счастье, и я улыбаюсь. Это что-то медицинское...

    

- "Мой бедный Марат", наверное, - один из спектаклей-ветеранов Театра Моссовета.

- Мы чем старше становимся, тем лучше играем. Люди, которые сидят в двух метрах от нас, видят, что нам не по двадцать лет. Раньше нам легче было играть первую часть (где персонажи молоды), а сейчас, с этим грузом жизни, вторую часть мы играем "штучно" - каждый спектакль. Мы стали такие наполненные! На сцене происходят такие микроскопические вещи, за которые не знаю, что можно отдать. Я настраиваюсь на спектакль так: "Вот если сейчас или через час - хлобысь - и тебя не будет... Я играю, как в последний раз. Даже если не удается, даже если получается не так, как хотелось бы, но как в последний раз. Я не могу ничего унести домой, ни одной крупицы - ни для ребенка, ни для мамы. Потому что я спать не смогу. Больной человек! Спектакль - абсолютное лекарство! Сидишь вот так дома - вся в раздрызге, и тебе нечего сказать людям. И говоришь себе - не могу играть! А со сцены возвращаешься абсолютно излечившись. Я на сцене люблю так! Я свой внутренний баян настраиваю на такие струны! Гарик Черняховский как-то сказал, что у Аркадия Райкина была такая особенность: он, наблюдая человека на сцене, видел его насквозь. Никак себя с ним не сравнивая (он, конечно, гений!), я все же, глядя, как актер играет роль, немного вижу человека.

    

- Когда вы говорите, что ничего не сыграли, вы явно преувеличиваете - все-таки актриса шестнадцатой категории...

- Ну да, в этом году даже наиграла спектаклей больше всех в театре. А был сезон, когда я попала в список, возглавляемый актерами высшей, восемнадцатой категории - Сергеем Юрским и Маргаритой Тереховой. Это был список не сыгравших за сезон ни одного спектакля.

ПОД ЗАНАВЕС

• ЛАРИСА КУЗНЕЦОВА: "Я никогда не просыпалась знаменитой"
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 4 по 10 октября
• Человек родился