ДМИТРИЙ ХВОРОСТОВСКИЙ: "Я уже не сибирский экспресс"

Беседу вела Елена КАРАКОЛЕВА
Фото Э. ЛЕВИНА
М. ГУТЕРМАНА

В канун Нового года Новая опера преподнесла московским меломанам красивый подарок: Евгений Колобов пригласил Дмитрия Хворостовского исполнить партию Риголетто. Премьера приурочена к

100-летию со дня смерти Джузеппе Верди. Но главный манок был в том, что москвичам впервые предоставлялась возможность услышать, увидеть и оценить популярного русского певца, уже десять лет поющего на Западе, в полноценном оперном спектакле. Все эти годы Хворостовский баловал соотечественников редкими сольными концертами в основном камерной музыки. Даже невероятная стоимость билетов (до двухсот долларов) не смутила его поклонников. Москва, как известно, - город богатый. Хворостовский, бесспорно, - мастер. И ради того, чтобы испытать на себе силу воздействия его удивительного голоса, и стоило, наверное, затевать этот театральный проект.

"Он пришел, он спел, он победил", - так писала в 1989 году газета "The Times" о сибиряке Дмитрии Хворостовском после его лондонского дебюта. 38-летний баритон Дмитрий Хворостовский без преувеличения - счастливчик. Родился и учился в Красноярске (Институт искусств, класс профессора Екатерины Иофель). Свою стремительную карьеру начал с побед на союзных и зарубежных конкурсах. Победа на престижном конкурсе Би-би-си "Певец мира" в Кардиффе (Великобритания) в 1989-м вывела тогда 27-летнего Дмитрия на мировой музыкальный олимп. "New York Daily News" оценила выступление Дмитрия в Нью-Йорке в 1990 году так: "Последний из популярных русских баритонов...оказался обладателем самого прекрасного и изысканного голоса, который сегодня можно услышать...". Тогда же звукозаписывающая компания "Philips Classics" заключила с ним эксклюзивный контракт, по которому уже выпустила 19 альбомов с записями оперных партий и концертных программ. Сегодня Дмитрий поет в лучших оперных театрах и концертных залах мира. Хворостовский - личность харизматическая, артист с мощным драматическим потенциалом, редким для западной сцены предпочтением тонкости и психологизма внешнему вокальному эффекту, обладатель классной вокальной культуры и магического обаяния. По сложившейся традиции, накануне Нового года Дмитрий приезжает в Россию - дает концерт в Москве и в своем родном Красноярске.

- Дмитрий, насколько мне известно, последние два года были особенно плодотворными для вашей оперной карьеры: вы наконец спели заглавную партию в "Дон Жуане" Моцарта. И не где-нибудь, а в оперной мекке - Зальцбурге. Партию злодея Франческо в "Разбойниках" Верди в Ковент-Гарден и Грязнова в "Царской невесте" в Сан-Франциско. Снялись в музыкальной киноверсии того же "Дон Жуана" в Канаде, исполнив сразу две роли - Дон Жуана и Лепорелло.

- Ну вот, вы все знаете. Сняла фильм канадский режиссер Барбара Свит в компании, известной своими яркими работами в области музыкального театра. Фильм продан всем мировым телекомпаниям.

- Вы легко идете на эксперимент в других жанрах - кино, драматическом театре, легкой музыке?

- Меня не раз приглашали в Голливуд. Но это были в основном второстепенные роли. Когда поешь Дон Жуана, Грязнова или Риголетто, когда занимаешься Шостаковичем и Свиридовым, на подобные мелочи как-то не хочется размениваться. Я не должен забывать, что главное мое место - сцена.

- Как вы оцениваете свою последнюю работу с Колобовым?

- Еще двадцатилетним юношей я мечтал спеть Дон Жуана, и теперь я Дон Жуана пою. Когда это произошло, я был на десятом небе от счастья! Иногда на сцене я ловил себя на мысли: неужели это не сон? То же - с Риголетто. Об этой партии я мечтал. Даже в сновидениях видел себя поющим Риголетто. Идея спеть в Москве в опере витала давно. Об этом мы говорили с Евгением Колобовым еще в Красноярске. Мы долго выбирали, что именно будем ставить. Он предложил "Риголетто". Я говорю: "Давайте сделаем "Дон Жуана" или "Свадьбу Фигаро" - то, за что бы я не боялся, не дрожал". Он говорит: "Я Моцарта не люблю, Россини терпеть не могу. Лучше Верди - "Сила судьбы". Тогда возразил я: "Нет уж, лучше сделаем "Риголетто". И он поймал меня на слове.

- Вы сравнительно недавно работаете в оперном жанре, чувствуете ли вы себя уверенно?

- Несколько лет назад я про себя думал, что я господь Бог, знаю и умею все. Сейчас понял одно: чем больше работаешь, тем больше чувствуешь, что ты не знаешь ничего. Я продолжаю учиться и продолжаю оставаться учеником.

- Не подумываете о сцене Большого театра?

- Переговоры о самых различных постановках прошлое руководство Большого театра вело неоднократно. Но как-то не удавалось договориться. Очень жаль, что последние годы ничего интересного в Большом театре не происходит. В отличие от Мариинского театра. Все певцы, которые выросли на сцене Мариинки и работают успешно по контрактам за рубежом, приезжают и спокойно поют у Гергиева. Надо быть такой личностью, как Гергиев, чтобы вести столь разумную политику. Иначе мы растеряем всех певцов. Я им восхищаюсь. С Гергиевым у нас несколько оперных проектов в Нью-Йорке.

- А что случилось с вашим "Дон Жуаном" в Зальцбурге?

- Это авангардная постановка. Пресса устроила обструкцию практически всем участникам. Даже с дирижером Лорином Маазелем не посчитались. Любое проявление современного, непривычного театра воспринимается там в штыки.

- А вы сами одобрительно отнеслись к трактовке, предложенной Лукой Ронкони?

- Ну я же принимал в этом участие... В данном случае роль певца ничем не отличается от роли подневольного раба. Мне нужно было вынести из этой постановки что-то живое, преломить этого через себя и сделать своим. Или - покинуть труппу. Возможно, так и нужно было поступить. Но я этого не сделал. Партия у меня была не второстепенной. Я вложил в нее за полтора месяца работы душу, пытался сотрудничать с режиссером и дирижером. Когда ты работаешь в команде, ты уже не один, не звезда, а звено одной цепочки.

- Мне известны два типа артистов: маниакальные трудоголики, которые успевают одновременно выступать в двух-трех местах, и артисты, работающие без суеты. К какому типу относитесь вы, Дмитрий Александрович?

- Я обстоятельный. Люблю предсказуемость. Благодаря долгосрочному плану у меня есть возможность готовиться долго, и слава богу. Если мне предстоит сделать какой-то важный шаг, я должен к этому подготовиться прежде всего морально, интеллектуально. Не люблю экстремальных ситуаций. Но иногда приходится работать и в таких условиях. Как-то в Нью-Йорке я пел в первый и, надеюсь, последний раз партию Белькоре в "Любовном напитке" Доницетти. У меня было шапкозакидательское настроение. Когда начались репетиции, я практически еще не знал текста. До этого был занят в фильме и не успел выучить партию. К счастью, у меня все-таки оказалось достаточно времени, чтобы подготовиться к генеральной репетиции. Но времени на то, чтобы вжиться в образ, уже не осталось. Сначала я не любил моего Белькоре. А на следующем спектакле на меня внезапно нашел какой-то кураж. Что я вытворял на сцене - настоящий кошмар! Бедные партнеры, они плакали от смеха, и одновременно им было страшно от моей непредсказуемости. Особенно досталось моей партнерше, которую я довольно смело хватал за разные места, таскал ее на руках и так далее... Публика хохотала. Кажется, всем очень понравилось. Меня потом спрашивали: "Ну почему ты не хочешь петь эту партию? Смотри, как ты хорош!" Но я был непреклонен. Не потому, что мне не нравится музыка. Как может не нравиться музыка Доницетти! Просто, как говорят англичане, не моя чашка чая. Может быть, я неправ. Я максималист: у меня была программа, а Белькоре не входил в мои планы.

- Вы чересчур требовательны к себе?

- Мне тридцать восемь лет. В этом возрасте многие люди уже себя сделали. Хочу успеть воплотить мои мечты в жизнь.

- Вам знакомо чувство страха?

- Да, перед сценой. Ужас охватывает, когда вытягиваешь из себя по максимуму, становишься суперменом.

- Где самая страшная сцена?

- В Московской консерватории. И в Большом театре. Там какие-то особые духи гуляют. Столько выдающихся мастеров знали эти сцены и стены! В Москве публика очень требовательная, ждет каждый раз от тебя сверхъестественного, чуда. Иногда чувствуешь себя просто бессильным дать то, что они ждут. Я испытываю порой элементарный страх. Но должен доказать, что я профессионал. Как говорила моя дорогая Екатерина Константиновна Иофель: "Ври, но держи фасон. Дрожишь, боишься - под рубашкой не видно!" Иной раз, приходя в гримерку "распевать" меня перед концертом, она доводила меня до исступления, до слез. Я ее умолял: "Что же вы со мной делаете? Я же вас люблю! Зачем вы меня выбиваете из колеи?!" На что она отвечала: "Дорогой мой мальчик, когда ты выйдешь на большую сцену, очень часто твои партнеры будут счастливы уничтожить тебя. Будут с улыбкой говорить всякие гадости. Если ты не будешь готов к этому заранее, ты пропадешь". Она до сих пор со мной строга. Я ей очень благодарен.

- На последнем концерте в Москве вы были, как всегда, безупречно элегантны. Скажите, у вас сохранился ваш первый зайцевский фрак?

- Не то что сохранился, Слава сшил мне два новых, а я все в прежнем пою. Он у меня счастливый! Понимаете, это как часы или кольцо. Прирастает. Я кому-то даю поносить свои часы, человек чувствует мою энергию.

Всем модным модельерам я предпочитаю Зайцева. Очень его люблю. Не человек, а солнышко. Вообще я заметил, что все великие люди, с которыми я встречался, просты, естественны. Наверное, это тоже дар божий.

- После вашего последнего московского концерта вашу артистическую буквально осаждали толпы тинейджеров и девушек, которых вряд ли привлекла в консерваторию столь любимая вами трагическая музыка Малера или Свиридова. Как вы относитесь к такому типу популярности?

- Эти тинейджеры - в основном дети моих знакомых, которые выросли на моих глазах, регулярно ходят на мои концерты. А также огромное количество студентов Московской консерватории. Москва, Петербург уникальны атмосферой любви молодой публики к классической музыке, внимания, которого, пожалуй, нигде в мире, кроме нашей страны, вы не найдете. Иногда, конечно, публика попадается "специфическая": дожидаются после концерта, чтобы получить автограф, сфотографироваться, пишут записочки, звонят по телефону. Вы сами видели, я час посвятил им после концерта.

- У вас другая аудитория за рубежом, более...

- ...респектабельная. Но и там я встречаюсь со студентами музыкальных вузов, которые интересуются моим творчеством. Я их уважаю. Есть и фэны. Они постоянно сопровождают меня по странам и городам, где я выступаю. Беззаветно преданные, готовые сделать для тебя все что угодно, даже самое абсурдное, разбиться в лепешку. Я к этому отношусь не то чтобы с большой долей иронии - несколько отстраненно. Не могу представить себя на их месте. Не могу понять психологии такой жертвенности. С ними надо быть все время начеку, соблюдать дистанцию. Иначе возникают проблемы для обеих сторон. Хотя случалось, что мимолетное знакомство перерастало в дружбу. В США, например, живет один человек, профессионально связанный с театром, с оперой. После моей победы в Кардиффе он абсолютно бескорыстно сделал 50 копий записи моего финального выступления и разослал по театрам, концертным залам Америки. Другая пожилая и очень богатая леди организовала в Лондоне мой фэн-клуб. Это было в самом начале моей карьеры. Во время каждого моего визита эта "благотворительница" задаривала меня всевозможными подарками. Думала, что я бедный мальчик из Сибири. Только по истечении пяти лет я сумел с ней познакомиться. Это все делалось на большой дистанции, абсолютно негласно, совершенно бескорыстно. К сожалению, она умерла. Я очень признателен этим людям за все, что они для меня сделали.

- Вам, наверное, не раз приходилось слышать о благородной сдержанности, брутальной эротичности, о том, что у вас манеры триумфатора - тореро, который прекрасно знает себе цену и не привык проигрывать?

- Что касается моей сценической манеры, это не только моя натура, это имидж, который не всегда один и тот же. Зависит от того, что я делаю на сцене, в жизни. Если это комическое шоу или экстравагантная опера, естественно, имидж меняется.

- Если сравнить того - молодого Диму Хворостовского из Красноярска и нынешнего - звезду с мировым именем, - как изменились ваш характер, ваше восприятие жизни? Чему научил вас Запад?

- Я абсолютно не имел никаких штампов, никаких предпочтений. Всему приходилось учиться заново. Запад научил владеть собой. Улыбаться, когда отвратительное настроение, говорить комплименты людям, не всегда их заслуживающим. Таков этикет. И я должен его соблюдать. К этому отношусь, как к данности, как к компонентам моей профессии.

Оперное искусство в последнее время становится все более коммерческим. Приходится играть в эти игры, учиться этому и быть на уровне. Специально брал уроки у психологов, записывал на видео свои беседы с журналистами, анализировал свое поведение перед телекамерами. Очень интересное и полезное занятие. С тех пор, как началась моя карьера, я практически переродился, стал живым человеком. Ничего не осталось от того мальчика из Красноярска, кроме, может быть, голоса, любви к моим родителям, к бабушке. Все остальное приобретенное.

- Говорят, вы очень гордый, обидчивый человек?

- Конечно. Я гордый и обидчивый человек. Очень не люблю играть неудачников на сцене, таких, как, например, граф Альмавива в "Свадьбе Фигаро", - партия психологически очень трудная. Просто не могу смириться с тем, что граф оказывается одурачен. Предпочитаю роли злодеев. С этими неудачниками я здорово обжегся. Для меня сама мысль, что ко мне могут отнестись иронично, даже в образе, невыносима. Особенно я переживал в начале моей оперной карьеры. Болезнь роста. Совершал большие ошибки, абсолютно недопустимые. Слишком глубоко входил в роль. Принимал слишком близко к сердцу. Мои внутренние переживания мне очень мешали. Сейчас об этом жалею.

- Где же были ваши режиссеры?

- Мне не везет с режиссерами. Я их не люблю. Они такие же слабые люди, как и большинство актеров. Первые два-три года за рубежом я находился в состоянии постоянной борьбы, вражды с режиссерами. Теперь я абсолютно спокоен.

Если говорить о работе над "Свадьбой Фигаро", режиссером был опять-таки Лука Ронкони, который сам до последнего момента не знал, что получится. Основное внимание он уделял внешним эффектам, хореографии, пластическому решению сцен. Спектакль действительно получился очень красивым, в стиле барокко. А что творится у персонажа внутри, никого не интересует. Мне не хватало психологической глубины, проработки образов.

- Вы - прирожденный лидер, а как вы чувствуете себя в большом коллективе на оперной сцене?

- В коллективе легче. Мои отношения с партнерами, как правило, нормальные. Я человек коммуникабельный. Практически всем моим партнерам, с которыми я когда-либо работал больше одного раза, нравится работать со мной. А мне - с ними. Таких партнеров надо еще поискать. Или несравненный Николай Гяуров. Вот это артист! Говоря о его драматическом таланте, невольно думаешь об искусстве Шаляпина, Христова, Атлантова. Пару лет назад я имел счастье быть партнером Гяурова в "Дон Карлосе" в Бостоне, Нью-Йорке.

Говоря о женщинах, конечно, не могу не назвать Рене Флеминг - абсолютную и безоговорочную звезду американской оперы. Потрясающая актриса, тонкая партнерша. Или финка Карита Маттила - изумительный голос, высокая, с прекрасной фигурой "жгучая" блондинка - настоящая голливудская дива! Обладает темпераментом, которого хватит на десятерых. Вот вам и северная кровь!

- Вас это как-то заводит по-человечески, как мужчину, когда рядом такие партнерши?

- Конечно. Я же нормальный человек. Когда принимаешь участие в постановке, где стоят три "бочонка" на сцене, не двигаются, поют дурными голосами и ничего не происходит... Я перестал петь оперы Беллини и Доницетти. Для такой музыки трудно найти певца с нормальной внешностью, способного одновременно справиться с тесситурой. Здесь нужна другая ментальность: я, например, очень устаю от бесконечных повторений. Помню, моей партнершей в опере "Пуритане" была прекрасная певица Эдита Груберова, которая до сих пор остается непревзойденной звездой и мастером бельканто. Мы спели восемь спектаклей. И каждый раз она повторяла одни и те же движения, мизансцены с точностью до миллиметра. Для меня это невыносимо! Хотя, если закрыть глаза или уйти со сцены в зрительный зал, ее голос производит потрясающее впечатление. Мне ближе импровизация и свобода. Когда мне дают понять, как это часто бывает в германских театрах, что я должен делать, я делаю все с точностью до наоборот.

- А как реагируют на ваши "вольности" режиссеры?

- Никак. У нас есть такая поговорка: певец на сцене всегда прав.

- И вы этим пользуетесь?

- Естественно.

- К вам по-прежнему относятся на Западе как к экзотическому сибирскому медведю?..

- Я уже не сибирский экспресс, валенок или медведь. Мой зритель изменился вместе со мной. Он интересуется больше тем, что я представляю на сцене, а не тем экзотическим мальчиком, который был десять лет тому назад.

МУЗЫКА

• ДМИТРИЙ ХВОРОСТОВСКИЙ: "Я уже не сибирский экспресс"
• Сын своего отца
  БСО "управлял" Томас Зандерлинг
• Салонная среда обитания
  Митта прославляет Венявского
• Сорвать банк
  Собираются "Вивальди-оркестр" и А.Ф.Скляр
• Любовь к Верди
  Как Москва отметила великую кончину