Традиционные музеи меняют ориентацию

Фестиваль contemporary art в Петербурге

Гюляра САДЫХ-ЗАДЕ
Санкт-Петербург

Л.Руснак. "Экстраполяция"

Институт Про Арте, возникший года три назад из недр Центра современного искусства при Институте "Открытое общество", сумел за короткий срок по-хозяйски рачительно и расторопно обжить в питерском культурном континууме нишу, доселе пустовавшую. А именно - вплотную заняться contemporary art, актуальным искусством. С серьезным видом знатоков его адепты смешивают медийные технологии, клиповую технику и разнообразные клише мифологизированного массового сознания в гремуче-кипящую смесь звенящей пустоты, в которой порою мелькают блестки новых смыслов.

Е.Стрелков. "Техногенез: хромофаза"

Декларированная в уставе цель института - осуществление образовательных программ в области культуры ХХ века и поддержки актуальных явлений современного искусства - на деле обернулась созданием довольно провокационной художественной идеологии. Идеологии необременительной, в меру остроумной, в меру циничной, призванной до абсурда отстранить традиционные культурные и исторические ценности, таким способом возвращая им эстетическую свежесть и интегрируя в актуальную художественную реальность. Гипертрофия знакомого арт-пейзажа, гиперболизация и отстранение как инструменты эстетического осмысления современного мира, как выяснилось, работают вполне удовлетворительно. Забавные развлекательные кунстштюки, в которых в разных вариантах использованы светящийся экран монитора, телевизора и мельтешение кадров с участием вождей ("Экстраполяция" Леонида Руснака), равно как и эксплуатация экранных стереотипов action (проект Вячеслава Мизина и Александра Шабурова "Музейный телесериал"), составляли львиную долю в представленных арт-проектах. Фактически они стали главным средством выражения, прицельно точно рассчитанным на преимущественно визуальную ориентацию субъекта в нынешних реалиях тотально визуальной цивилизации.

Таким образом, ежегодный фестиваль "Современное искусство в традиционном музее" сублимирует определенные художественные тенденции, заодно удачно обозначая генеральное направление деятельности института в виде занимательного диалога старого и нового.

Ныне фестиваль проводится уже в третий раз. В нем принимают участие художники из Питера, Москвы, Нижнего Новгорода, Новосибирска и Калининграда, выигравшие грантовый конкурс (размеры гранта колеблются от 2 до 5 тысяч долларов). Свои работы представили 12 художников и творческих групп. Принцип распределения работ по музеям был прост и логичен: проект размещался в том музее, который совпадал с ним по тематике экспозиции. То есть если художник строит свою работу на старых документах - он попадает в музей истории города. Если увлечен идеей техногенеза, эволюции техногенной среды и прорастания органики в неорганический мир - ему предлагают площадку музея экспериментальной медицины ("Техногенез: хромофаза" Евгения Стрелкова). А если он рефлексирует по поводу природы власти и ее влияния на эстетические идеалы в тоталитарном обществе - ему прямая дорога в особняк Кшесинской, где доныне пребывает Музей политической истории России ("Экстраполяция" Леонида Руснака).

Питер, как известно, - город музеев. Большинство из них размещено в старых квартирах, в малозаметных домах Петроградской стороны (Музей-квартира Кирова, Музей Попова) и Васильевского острова (Музей-квартира Куинджи) и широкой публике, как правило, неизвестно. Поэтому фестиваль Про Арте, помимо собственных устремлений - пропаганды нового художественного мышления, выражаемого в гротескно-маргинальных формах с активным привлечением видео, аудиосредств и предметов вещного мира, помещенных в неожиданный контекст, - попутно решает и побочные благородно-просветительские задачи. Проект привлекает внимание к полузабытым музейным площадкам, накопившим за годы существования груды интересных вещей, документов и свидетельств.

Не будь фестиваля, я бы, наверное, никогда не попала в Мемориальный музей Попова, созданный при Электротехническом университете. Обветшалый дом с башенками, шпилями и флюгерами, прихотливо изломанной линией фасада напомнил готические замки с привидениями из голливудских "ужастиков". Вокруг шла стройка; прогретая солнцем пыль клубами взметывалась к прохладному порталу. Так начиналось таинственное врастание виртуальной реальности в слепяще-душный день старого Петербурга, изнемогающего от жары.

Арт-проект Егора Острова "Видения профессора Попова" располагался в огромных гулких пространствах лаборатории, созданной как полигон для испытания различных волновых эффектов. Зыбкие размытые очертания Венеры в раковине разноцветно множились и висели в оконных проемах вперемежку с портретами отцов-основателей русской радиотехнической науки, выполненных в казенно-академической манере. Внизу развешивались копии известных гравюр, подернутые рябью: так художник пытался "выразить посредством традиционной картины основные законы волновой физики и теории поля" (цитата из буклета).

Вообще литературная подкладка каждого проекта оказалась восхитительна и по стилю изложения, и по изящным философским выкладкам, будящим ум и воображение. Комментарии авторов представляют собой самостоятельную художественную ценность и в большинстве случаев вполне могли бы существовать безотносительно к комментируемому объекту как некий род словесного творчества. (Кто бы мог подумать, что грантовые заявки, из которых заимствовался текст, дадут начало новому литературному жанру!)

Хуже дело обстояло с самими проектами: вот они-то как раз, за редкими исключениями, лишены комментариев. Фактически искусство, культивируемое на фестивале, оказалось производным от комментария, поменялось с ним функциями.

Искусство, нуждающееся в подпорках, заимствованных вне поля собственно художественного выражения - весьма хрупкий, скоропортящийся и сомнительный продукт. Эстетические основания его эфемерны. Впрочем, в этой эфемерности отражалось нечто важное: летучесть бытия, преходящесть момента, текучесть времени.

Довольно выразительно эту нестойкость бытия продемонстрировала группа "Мусорщики", работающая со всяческими отходами цивилизации. В музее Александринского театра в интерьерах театрального холла с пышной позолотой стен они представили несколько скромных витрин, где красовались колбы с пылью, щепочками и кусочками штукатурки, собранными на сцене и за кулисами известных театров и залов Петербурга: Капеллы, зала филармонии, Мариинки, Малегота. В пыли Мариинки запуталось несколько перышек - намек на "Лебединое озеро". В других колбах поблескивали бусинки, мишура, конфетти. Рядом развешаны фотографии: мусорщики в униформе прилежно собирают пыль швабрами на означенных сценах. Комментарий предлагался следующий: "Пыль - это сгусток энергии и часть души архаического человека, носитель большого объема информации у современного человека... Количество пыли и форма сосудов, в которых она хранится, отражают характер представляемого театра".

Характерно, что практически ни один объект не апеллировал напрямую к чувственно-эмоциональному восприятию. И красный цвет березок в "Russian Red" Юрия Васильева, и тем более компьютерные упражнения Евгения Стрелкова по выведению 48 родственных насекомообразных особей, тельца которых составлялись из фотографий разрозненных частей старых подъемных кранов, застрявших в портах Дуйсбурга и Нижнего ("Техногенез: хромофаза"), рассматривались с любопытством, но не более того. Изредка пробуждался интерес к тому, "как сделано". Например, в Кунсткамере, пройдя сквозь заросли трубчатых звонилен, развешанных Германом Виноградовым над причудливым металлическим монстром (проект "Бикапония небесного леса"), взгляд обращался к блестящей полусферической чаше с водой. В самой середине ее болтался прозрачный пузырь идеальной формы - однако при ближайшем рассмотрении пузырь оказался визуальной иллюзией, миражом. Никакого шара в чаше не было; это преломлялся в воде луч света, создавая так называемую "линзу для медитации".

Параллельно с фестивалем трижды устраивались "круглые столы", в которых принимали участие искусствоведы, приближенные к Про Арте, а также все желающие. Темы выбрали самые интригующие: "Искусство как вещественное доказательство", "Молодость и мифология", "Неоакадемизм в ХХI веке". Осмысление представленных на фестивале артефактов и встраивание их в общую теорию искусства происходило немедленно, без отрыва от художественной практики.

Что касается "Искусства как вещественного доказательства", то материал для обсуждения оказался под рукой. Это проект Александра Райхштейна и Веры Хлебниковой в Музее истории Петербурга, названный "Случай А.К." (А.К. - инициалы персонажа выставки, реального человека, архив которого был случайно найден на чердаке в деревне под Вологдой). Экспозиция выстроена как доказательство-подтверждение жизни некоего среднестатистического гражданина, взятой в документах и фотографиях. Он родился в Вологде, жил в Питере, учился, женился, воевал, служил, избирался депутатом в местный Совет, болел, лечился в санатории и умер, сойдя с ума, в больнице на Пряжке, так и не дождавшись приезда родных.

Пожалуй, то был единственный на фестивале пронзительно-искренний акт погружения художника в чужую жизнь, исковерканную гнетом долженствования; акт сопереживания перипетиям незамысловатой, и все же такой трагичной судьбы маленького человека, перемолотого и выплюнутого Молохом государства.

Скупые строчки аттестатов, брачное свидетельство, черные печати медицинских справок, продовольственные карточки, письмо жене с фронта, партбилет, профсоюзный билет, квитанции оплаты за свет и газ - да мало ли какие документы сопровождают человека от рождения до смерти! Развешанные по стенам в хронологическом порядке, они вытягивали романную канву немого повествования. Перед глазами представал эдакий Акакий Акакиевич советского общества, фронтовик, свихнувшийся то ли после перенесенных на войне страданий, то ли от общей безысходности жизни. И плащ он где-то забыл или потерял (аналог гоголевской шинели). Этот-то плащ и висел, распяленный на веревочках, над больничной койкой в центре зала; и от этого зрелища душе становилось окончательно худо и муторно.

Собственно, роль художника свелась здесь к функции классификатора и декоратора; но идея была хороша. В ней не ощущалось спекуляции добротным историческим материалом, не было и давления на жалость. Беспристрастный срез недалекого прошлого, говорящего языком документа. Но какое-то теплое чувство, растроганность, что ли, все же посещало зрителя - единожды за весь долгий "музейный день". Потому-то проект "Случай А.К." запомнился лучше прочих. Что с очевидностью доказывает: живое чувство в искусстве, даже актуальном, - вещь незаменимая.

ПАЛИТРА

• Традиционные музеи меняют ориентацию
  Фестиваль contemporary art в Петербурге
• Керамика - капризная дама...
  Выставка работ Валерия Малолеткова