Он опоздал на празднество Расина

Не стало артиста Виктора Гвоздицкого

Анатолий СМЕЛЯНСКИЙ
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

В.Гвоздицкий

Чукча, как известно, не читатель, он - писатель. А актер - игратель. Тем не менее в мире существует множество книг, написанных "игрателями". Чаще всего актерам помогают сочинять литературные тексты безымянные пролетарии пера. Но есть случаи, когда актеры пишут сами. Что движет ими в желании перейти на землю литературную? Ответ известен со времен эталонных национальных мемуаров: подвести предварительные итоги, поведав миру о своей "жизни в искусстве".

Виктору Гвоздицкому еще рано подводить итоги (хотя этот тайный мотив присутствует). В коллекции актерских портретов, принадлежащих перу артиста, меньше всего представлен сам сочинитель. В каком-то смысле это нарушение нормальной актерской психологии: быть сосредоточенным исключительно на себе. У Станиславского был проверочный тест: "Ну как игралось сегодня?" Если актер отвечает, что сегодня он был в ударе, - это сигнал болезни; если он добавит, что его партнер был превосходен, - это верное свидетельство душевного здоровья артиста, способного выйти за рамки профессиональной психологии (для людей нетеатральных - патологии).

В.Гвоздицкий всю жизнь накапливал впечатления о партнерах. Это книга о друзьях, и потому бессмысленно спрашивать, почему избраны те или иные сценические товарищи (Виктор Васильевич любит это слово, изношенное до бесчувствия советским словоупотреблением). Избраны те, кого наш "игратель" знает и любит, кто близок по составу театральной крови и преданности тому театру, который, кажется автору, ушел или исчезает на глазах. В рукописи я не смог отыскать названия книги и решил предложить в качестве такового знаменитую строку поэта: "Я опоздал на празднество Расина". Уж очень подходит к театропониманию Гвоздицкого. Позвонил автору и в ответ услышал: "Нет, будет "Последние". - То есть ты хочешь сказать, так будет называться книга? - "Да, она будет называться "Последние", - твердо ответствовал сочинитель. Не уверен, что это название останется, но в самой книге теме "последних" есть очевидное внутреннее соответствие. Не в горьковском, пафосном, смысле, а в чисто театральном: самые вдохновенные страницы выросли из ностальгии по "другому театру", иному, не нынешнему театральному ландшафту. По всему литературному полю разбросаны драгоценные осколки того романтического провинциального театра, который был вымечтан мальчиком из южного города Кропоткин, что на Кубани. Этот театральный ген пронесен сквозь годы ученичества у Фирса Шишигина в Ярославле, сохранен в Рижском ТЮЗе под крылом Адольфа Шапиро и Николая Шейко, в Ленинградском Театре Комедии фоменковской и голиковской поры, в товстоноговском БДТ, в театре М.Левитина, в спектаклях К.Гинкаса, в ефремовском МХАТе, наконец, в стенах Александринки у В.Фокина, куда недавно занесла Гвоздицкого причудливая кривая актерской цыганской судьбы.

Как видим, передвигался Виктор Васильевич не из Вологды в Керчь. Он побывал едва ли не в самых важных точках, в которых сотворялся русский советский режиссерский театр. Гвоздицкий воспитан режиссерским театром, понимает его законы и готов преклонить перед ним колено. Он готов признать подчиненность актерской профессии, готов стать послушной глиной в руках режиссеров-кудесников. Но про всех про них он знает что-то свое, мерит их своей актерской меркой, с большинством из них находится в содержательных конфликтных отношениях. Едва ли не самый рафинированный представитель современной актерской братии, он в глубине души сохраняет чувства мальчика из южного городка, для которого "настоящие артисты - это старые артисты". С неподдельной любовью портретированы провинциальные небожители волковского театра, что прятали свои будничные корявые фамилии под вывеской звонких сценических псевдонимов. Нельский, Рамаданов, Незванов... Вот они-то умели читать стихи, подчиняя действие стиховому ритму, они вставали непременно, если подходила дама, выставляли инициалы перед фамилией адресата, а не после, как это привилось в нынешнее время. "Победило повсеместно другое искусство", - печально заметит актер. И еще раз, про одного из избранных своих: он, мол, "из настоящих артистов, не из теперешних".

Хочу пояснить: в случае Гвоздицкого это не старческое брюзжание типа "раньше голубей было гораздо больше, но гадили они гораздо меньше". Это способ самозащиты современного актера, который пытается сознательно плыть против течения.

Именно поэтому Виктор Васильевич специализируется на "стариках". Он их, как антиквар, коллекционирует, он за ними записывает, готов про них беспрерывно говорить и вспоминать. Многослойные портреты "акимовцев", прежде всего Е.Юнгер, с которой автору довелось играть в Ленинграде. Манеры, речь, блеск непредсказуемых формулировок, возвышенный быт, которого как бы не касается "вульгарный демократизм сегодняшнего театра", - это все про "стариков". Интересно проследить, как литературное дарование актера, его приметливость и возвышенно-точный слог ощутимо меркнут, как только ему приходится по тем или иным причинам говорить о близких своих современниках. Нет, он и здесь остается верным и благодарным партнером, сценическим товарищем, только скрытого пафоса не сыскать.

Среди "последних" оказываются актеры "эксцентрической школы". Как Оля Волкова или Лия Ахеджакова - бывшие тюзовки. Или Катя Васильева (в транскрипции Гвоздицкого слитно - Катявасильева). Тут связь с "не нашим театром" наиболее очевидна. Чудесным осколочком сверкает рассказик Ахеджаковой о похоронах великой московской травести:

"Нас у могилы было немного, но собрались все. Постаревшие зайцы и лисы, Пети и Маши, Гавроши и Сыновья полков...Травести.

Все стояли и плакали.

Ушла Князева".

Актеры уходят и приходят, путешествуют из Петербурга в Москву и обратно. Гвоздицкий пришел в Художественный театр к Олегу Ефремову в самое трудное время. Тогда от Ефремова уходили. Гвоздицкий был одним из немногих, кто пришел. Он застал годы последних прозрений и годы упадка художника, который в студенческие годы мог расписаться кровью в верности основателю Системы. Гвоздицкий сыграл у Ефремова Тузенбаха, он прошел от начала до конца репетиционный период "Сирано де Бержерака", оборванный смертью. Едва ли не самые проникновенные страницы книги посвящены уходу Ефремова. Никто лучше не написал про томительные, зависающие на много минут ефремовские паузы, про эти как бы бессобытийные домашние сидения и медленные, в ритме сигаретных затяжек, разговоры, про застенчивое желание умирающего человека если не продлить репетицию, то оставить хотя бы одного актера рядом, чтоб было с кем помолчать. Гвоздицкий оставался помолчать.

Попав в Художественный в не лучшее время, Виктор Васильевич поразился, как мало осталось здесь от ритуальных сторон "другого театра", каким МХТ был по определению в сознании русского актерства. Сыграв премьеру, порой одиноко сидел в артистической уборной - никто не заглядывал, не поздравлял, не ругал. "У нас принято было в Ленинграде, что после премьеры товарищи-актеры заходят непременно и говорят какие-то слова. И если даже спектакль не понравился, то просто "благодарят за труд". Гвоздицкому, как и любому актеру, нужно душевное ободрение, потому что актерский труд, само существование актера в мире он воспринимает как напряженное подсознательное ожидание обиды. "Селезенка артиста поджидает неаккуратного слова", - обронит он в одном месте, и это довольно точный диагноз профессии, которой занимается наш автор. Меня поразило, честно говоря, как много прекрасных слов, иногда с перебором, нашел он по отношению ко многим своим партнерам в Камергерском переулке. Значит, что-то перемололось, наладилось в "старом милом доме", значит, успел он со многими войти в тайный заговор или сговор, в котором, может быть, секрет векового выживания актерства.

Давние корни профессии Гвоздицкий трактует своеобразно. Из мемуаров старого александринца В.Давыдова он вычитал, что в Великий пост, когда спектакли не игрались и денег не было, актеры ходили в церковь и писали записочки своим покровителям на небесах, а именно великомученикам Порфирию и Родиону. Эта информация поразила нашего автора. Ну не мог же Федор Михайлович этого не знать, когда придумал имена Родиона Раскольникова и Порфирия Петровича (следователя Гвоздицкий играл в спектакле Гинкаса). Романтическое соревнование палача и жертвы оказывается полем соревнования между двумя великомучениками и покровителями актерства: кто кого переиграет! Гвоздицкий обожает такого рода совпадения и случайности - они входят в состав "другого театра".

Несколько раз в книге возникают строки поэтов, на волне которых живет актер. "Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,/В буераки, к чужим атаманам!/Геометрию их, Венецию их/Назовут шутовством и обманом". Может быть, кому-то из читателей покажется, что эти набоковские арлекины есть лишь красивая поза или маска, которую с выгодой примерил современный мастер, понимающий толк в "геометрии" нынешней жизни. Ну как у Пастернака: "Если даже вы в это выгрались...". Он не просто выгрался - он так живет, так существует в театре, передвигаясь из одной точки российской земли в другую. Он не мелькает в мыльных операх и рекламе, не хватается за что попало. В сущности изгой, перекати-поле, и при этом - вернейший партнер и товарищ. Героически сохраняет лицо, которое, как ему кажется, уже никому не нужно.

Впервые я разглядел это лицо много-много лет назад в рижской "Чукоккале", где выпускник Ярославского училища играл некоего поэта начала века в манере и ритмах Александра Вертинского. Школу стиха он прошел с Романом Тименчиком, и тогда и сейчас крупнейшим знатоком Ахматовой и всего Серебряного века. Знаток сообщил, что стихи сочинялись Корнеем Ивановичем в поезде, что "мойдодыром" укачивали ребенка, что читать эти строки надо в такт движению, а в словах "одеяло убежало, улетела простыня" надо непременно удваивать "л", чтобы попасть в ритм поезда, сна, темноты и дремы, опутывающей ребенка. Те уроки не пропали. Что бы он потом ни играл, в каких театрах ни оказывался, слух на поэтическое слово и стилевая выправка сохранялись. Сохранялись в чудесном спектакле о Пушкине, сотворенном Гинкасом, в гиньольном уморительном Буланове, сыгранном в паре с Е.Юнгер в спектакле Фоменко, в "Записках из подполья", в "Играем "Преступление", в "Маскараде", в "Женитьбе", той первой, что была сыграна в Театре Эрмитаж у М.Левитина.

Попадая из одного театра в другой, Гвоздицкий научился ориентироваться на местности. Он знает, что каждая сцена обладает своей неповторимой энергетикой. Он пытается передать впечатление от шехтелевского зала, каким он видится со сцены Художественного театра. Виктор Васильевич не успел описать сцену Александринки, на которой он играет сейчас Голядкина в "Двойнике". Но мне пришлось выслушать монолог актера, посвященный великой сцене - он был записан для одного телевизионного проекта. Попробую передать этот монолог в более или менее связной форме, за неимением возможности опубликовать гораздо более впечатляющую звуковую стенограмму.

"Дух захватывает, глубина сцены больше, чем партер, понимаешь? Физически присутствуют тени прошлого: вот здесь, в этом помещении, Гоголь впервые репетировал "Ревизора", а вот здесь, прямо на сцене, отгороженные ширмами, гримировались Савина, Давыдов и другие корифеи. Окно репетиционной комнаты выходит прямо на зады коней из знаменитой квадриги, и эти хвосты лошадиные, кажется, вот-вот разобьют стекло, а в актерском фойе перед репертуарной конторой стоит гарнитур карельской березы из квартиры Юрьева, а рядом - подлинник портрета Веры Комиссаржевской в украинском белом троакаре, копия портрета в Русском музее... И когда кончается "Двойник", плунжер вместе со мной уходит вниз, в трюм, я исчезаю, проваливаюсь, и тут случается чудо, какое-то мистическое совпадение. Ведь В.Фокин требует смотреть вниз, чтоб не разбиться, а я случайно поднимаю глаза вверх, в наполовину освещенный зал, и вижу пять золотых ярусов и не могу от них оторваться, и уплываю от них вниз, медленно ухожу в темноту, и каждый раз охватывает предчувствие могучего театрального финала: и так горят эти пять красных с золотом, и люстры в вышине, и я исчезаю, и хочется кричать, что сегодня этого нету, что этот театр затаптывают, что театр останется все равно вот этот ... и хочется сказать то, чего нет в роли, что не написано, что если бы вот так умереть...".

Этот восхищенный вопль, этот прощальный взгляд из театральной преисподней обращен на "другой театр". Золотой зал увиден современным актером и литератором, опоздавшим на празднество Расина.

P.S. Все это было написано примерно год назад в качестве предисловия к книге Виктора Гвоздицкого, которую обещали выпустить со дня на день. Пока не выпустили. Он и на это празднество не успеет. Витя Гвоздицкий ушел из жизни. Ему не было еще и пятидесяти пяти. Сообщение пришло рано утром в понедельник, 21 мая. Я не позволил себе внести в текст ни единой поправки.

ПОД ЗАНАВЕС

• Он опоздал на празднество Расина
  Не стало артиста Виктора Гвоздицкого
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 24 по 30 мая
• Человек родился