Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 15 (7628) 17 - 23 апреля 2008г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Курсив мойГРИША БРУСКИН: "Мне интересно писать одинаково-разные книги"ПЕРСОНАПодготовил Александр ПАНОВ В издательстве "Новое литературное обозрение" только что вышла книга Гриши БРУСКИНА "Прямые и косвенные дополнения" - "своего рода четвертая серия многосерийного фильма и в то же время самодостаточное произведение", как атрибутирует само издательство изящный почти пятисотстраничный томик оригинального авторского дизайна, на разворотах которого тексты и иллюстрации сосуществуют на равных. Это уже четвертая книга Брускина, издаваемая "НЛО" (первая - "Прошедшеее время несовершенного вида" - появилась в 2001 году, вторая - "Мысленно вами" - в 2003-м, а "Подробности письмом" - в 2005-м). Но автор непроизвольно сложившейся тетралогии с отчетливо лингвистическими названиями - не писатель, а художник, один из самых известных российских деятелей изобразительного искусства, живущих ныне на Западе. Бывший подпольщик-нонконформист Брускин был рекордсменом перестроечного московского аукциона "Sotheby's" 1988 года, на котором его картина "Фундаментальный лексикон", монументальный памятник советской эпохе, была продана за астрономическую по тем временам сумму 416 тысяч долларов. С тех пор автор перебрался в Америку, открывает выставки по всему миру, делал специальный проект для оформления берлинского Рейхстага, часто бывает в Москве.
Гриша Брускин (вернее, Григорий Давидович Брускин, поскольку речь идет не о художнике, выступающем под полупсевдонимом, а о человеке) оказался не только успешным представителем contemporary art, но и блистательным литератором, залогом чему - вышедшие книги странного жанра. Это и не мемуары, и не дневники, и не арт-анекдоты, и не чистая лирика. Скорее, и то, и другое, и третье, сложившееся в определенное целое под условным названием "брускинский эпос". Сие "собранье пестрых глав" слито не авторской интонацией, как, положим, у Розанова, и не авторской эрудицией, как у Монтеня, а исключительно художественным чувством композиции, подкрепленным скрытым поэтическим даром, окончательно открывшимся лишь в последней книге. Брускина-писателя (в отличие от Брускина-художника с сильным концептуалистским заквасом) сложно объяснять: его нужно даже не читать, а слушать. После чтения своей новой книги в клубе "Апшу" автор ответил на вопросы нашей газеты и поделился фрагментами из "Прямых и косвенных дополнений".
- В редакционнной аннотации к книге сказано об авторе: "известный художник и писатель". Поскольку эта книга все больше и больше похожа на самоценное литературное сочинение, а не мемуарные опыты художника (в доказательство цитирую вашего друга и соавтора одного из проектов поэта Льва Рубинштейна, говорившего на презентации этой книжки в клубе "Апшу" о "лирическом утончении"), хочется спросить, кем же вы, Григорий Давидович, себя ощущаете: художником или литератором, "писателем"? - Мне, собственно, все равно, как меня называют, писателем или художником. Я бы себя назвал автором книг. Могу лишь повторить фразу из моей беседы с моим другом, живущим в Америке музыковедом и культурологом Соломоном Волковым, беседы, ставшей предисловием к "Прямым и косвенным дополнениям". Я тогда сказал: "В изобразительном искусстве и литературе похожие законы. Художнику не надо приобретать новую профессию, чтобы написать книгу. Лишь поменять (не променять) кисть на перо, а холст на бумагу". Это не значит, что я делаю то же самое как художник и как сочинитель, но использую похожие средства. Для меня как для художника очень важна идея книги и текста в собственно изобразительном творчестве. Мне хочется сделать книгу в виде картины и картину в виде текста - с одинаковыми средствами самовыражения. Просто в литературе я могу задействовать тот материал, который не работает в изобразительном искусстве, поскольку как художник я имею дело с мифологией, религией, с сакральностью и идеологией. А в книге остается "живая жизнь", как писал когда-то Викентий Вересаев. Один и тот же человек делает и то, и другое. В книгах выражается и проявляется то, что отсутствует в моих картинах и скульптурах. В книгах присутствуют родители, я, жена, друзья, а в искусстве - монструозные аллегории или религиозные символы. В одном случае - частное, в другом - обобществленное. Из книги Гриши Брускина "Прямые и косвенные дополнения":
Музыкальный мир Концерт Гидона Кремера в Карнеги-холл. Во время анктракта гуляем с Соломоном Волковым в фойе. Навстречу плывет цвет музыкального Нью-Йорка. Соломон кипит: - С этим негодяем я не разговариваю лет десять! С тем не здороваюсь лет пять! Вот этот - отъявленный мерзавец! Тот - моральный урод! Ну а вот с этой наглой парочкой отношения разорваны раз и навсегда! Возвращаемся в зал. Соломон с удивлением говорит: - Я и не думал, что у меня так много знакомых в музыкальном мире.
- В некоторых случаях в ваших литературных трудах частное сливается до неразличения с литературным. Вы с такой откровенностью вспоминаете драматические отношения с отцом, тут же признаетесь ему в любви, а дальше начинаются совершенно игровые монологи от лица вымышленных героев... - Я отношусь к своим книгам не как к частным запискам, а как к сработанным текстам, где форма не менее значима, чем содержание. Не хочу себя хвалить, но мне хотелось, чтобы все эти четыре хаотичные с виду книги воспринимались как нечто "хорошо сделанное" (ну или "плохо", если кому не понравилось, но все равно "сделанное"). У меня не возникало желания стать писателем. Я начал записывать всякие перестроечные события, в центре которых оказался после успеха на "Sotheby's" в 1988 году, поскольку тут же появилось слишком много слухов и сплетен. Чем больше я записывал, тем больше хотелось рассказать, что было "до" и "после", "до-до" и "после-после". Так и вошел во вкус. Какие-то фрагменты уже писались с литераторским удовольствием. Первая книга, "Прошедшее время несовершенного вида", была книгой воспоминаний, но уже там начал звучать "шум времени", который стал главным звуком "Мысленно вами", и автономизация, объективизация этого шума появляется в "Подробностях письмом", построенных уже как своего рода словарь, алфавитный указатель. Сейчас я суммирую все три предыдущие книги: новое вырастает из развития старого, как это происходит и в моем визуальном творчестве. Мне интересно писать одинаково-разные книги. У них один принцип: коллажа, лоскутного одеяла, где вымысел соседствует с исповедальностью, а юмор - с трагедией. Но эти книги все разные. Из книги Гриши Брускина "Прямые и косвенные дополнения":
Знакомый писатель Звонит знакомый писатель: - Кое-кто надеется на столетний юбилей. Не многие могут рассчитывать на двухсотлетний. Но самое важное, чтобы отметили твое трехсотлетие! Дело непростое. Я сейчас над этим работаю.
- На обложке "Подробностей письмом" написано, что это "третья заключительная книга трилогии". Но прошло три года - и выходят "Прямые и косвенные дополнения". Вы станете и дальше множить свой квазимемуарный сериал, дошивать бесконечное лоскутное одеяло, благо хватает реальных и измысленных лоскутков? Или все-таки проект завершился? - Тут очень просто. Если следующая книга все-таки получится, возникнет сама собой, то я ее издам. Если нет - то нет. Мне кажется, что будет. Но и эту, четвертую, я не придумывал специально. Книжки пишутся случайно: я что-то фиксировал на бумажке, одно цеплялось за другое, и так рождались мои сочинения. Я начинаю с накопившейся критической массы хаотичных записей - мемуарного, анекдотического, лирического, беллетристического (есть немало обманных текстов, написанных тем не менее от первого лица) порядков, которая кристаллизируется в структуру книги, всякий раз разную. Причем мне для композиции книги очень нужны и иллюстрации, которые сопровождают каждый текст. Это все-таки книга художника. И я пользуюсь своим колоссальным семейным архивом и своей артистической коллекцией. Вот так это все и выстраивается, по принципу пасьянса. То есть рациональный процесс у меня уравнен с эмоциональным и бессознательным. Я не обещаю выхода пятой книги, но и не зарекаюсь от ее появления. Пусть только пригласят издать. Из книги Гриши Брускина "Прямые и косвенные дополнения":
Приглашение на ужин № 1 Рейн вел семинар в Литературном институте. Пригласил Рубинштейна выступить. Предупредил, что заплатить не может. Но пообещал повести в ресторан поужинать. Семинар Рейн начал словами: - Друзья! У нас сегодня праздник! У нас в гостях ПОЭТ! В ресторане Рубинштейн заказал еду подешевле, переживая за кошелек Рейна. Руководитель же семинара ни в чем себе не отказал. Ближе к концу трапезы Рейн встрепенулся, заторопился, посмотрел на часы и воскликнул: - Совсем забыл, старина, опаздываю. И исчез. Оставив Рубинштейна платить.
- Григорий Давидович, если ваши тексты, собранные в книгу, - это все-таки карты пасьянса, вы могли бы их перетасовать? Поменять местами, несмотря на вроде бы декларируемую структурность? Какие-то выкинуть, какие-то добавить? - Теоретически, да. Для "Прямых и косвенных дополнений" принципиально важны начало и финал - вступительное обращение к отцу на первых страницах, а также стихотворение "ULTIMO" и мое послание покойному Дмитрию Александровичу Пригову (как и его прижизненные письма ко мне) - на последних. Это чтобы книга не казалась собранием анекдотов, если какому-то читателю она покажется таковой. Но в принципе ее можно читать с любого места, памятуя, что отдельные главы - разного размера, а каждый фрагмент надо читать с начала. Из книги Гриши Брускина "Прямые и косвенные дополнения":
Дружеское послание погибшему всерьез Пригову Дмитрию Александровичу от Брускина Григория Давидовича (фрагмент) Каждый раз, когда я заканчивал книгу, Вы откликались дружеским посланием. Так было бы и в этот раз. 5 июля позвонил Вам в Москву. Мы поболтали, и я отправил e-mail: "Драгоценный Д. А. Посылаю Вам рукопись. Книга, как всегда, будет дополнена сотней фотографий и именным указателем. С нетерпением жду Вашего очередного дружеского послания, без которого книга как бы и не дописана. Всегда Ваш, Г.Б." 7 июля Ваше сердце разорвалось. Десять дней боролись за жизнь. Казалось, Ваша воля и Ваша жизненная сила победят смерть. Казалось: одолеете. Казалось, потерять Вас невозможно. Казалось, Вы навсегда. В церкви казалось: Ваше лицо мелькнуло среди пришедших проститься. Потом на кладбище казалось, встанете из гроба и крикнете: "Это кит-а-а-а-йское!" Мы посмеемся. Отменим поминки по Вам. И пойдем пить Ваше любимое пиво в какой-нибудь "Маяк". Казалось... Пока не засыпали могилу. Также в рубрике:
|