Групповой женский портрет

Вспоминая Раису Орлову. Ей исполнилось бы 90 лет

ПЕРСОНА

Вячеслав Вс. ИВАНОВ

Раиса Орлова, переводчик, литературовед, публицист, вместе со своим мужем, Львом Копелевым, принадлежала к "обманутому" поколению, долгое время верившему в марксизм, но в конце концов пришедшему к его полному отрицанию. Об этом рассказано в ее книге "Воспоминание о непрошедшем времени" и написанных совместно с Копелевым мемуарах "Мы жили в Москве". Раиса Орлова - выпускница легендарного предвоенного ИМЛИ, специалист по американской литературе - до эмиграции в 1980 году была сотрудником журнала "Иностранная литература", на ее счету публикации Эрскина Колдуэлла, Эрнеста Хемингуэя, Эриха Марии Ремарка, Макса Фриша, Джона Апдайка, Жан-Поля Сартра. Это она принесла в "Новый мир" повесть неизвестного тогда Александра Солженицына под названием "З/К Щ 854", вскоре прославившуюся на весь мир как "Один день Ивана Денисовича".О Раисе Орловой вспоминает Вячеслав Всеволодович ИВАНОВ - известный литературовед и лингвист, академик АН СССР, академик РАН, профессор Калифорнийского университета.

Я дважды в жизни знакомился с Раисой Орловой. Расстояние между этими встречами было не астрономически большим - около десяти лет, но перемены, происшедшие в ней, были разительны. Говоря поверхностно, я знал двух разных женщин, красивых и ярких, с одним и тем же именем. Первую я увидел, когда был в самом конце 40-х годов студентом филологического факультета. Рая, тогда начинавший литературовед-западник, была членом официальной комиссии, проверявшей работу романо-германского отделения. На меня произвели впечатление ее внешность, молодость и живость, энергия, уверенность в себе и в том, что она делает. Она с увлечением рассказывала, как ей пришлось по-французски читать лекции в Румынии (там работал ее второй муж - высокопоставленный советский чиновник). Рая, как многие учившиеся с ней вместе в знаменитом ИФЛИ (в том числе и как ее первый муж - одаренный поэт Шершер, погибший в самолете, сбитом в середине войны), принадлежала к поколению, сформировавшемуся в годы первых пятилеток. Сколь бы зловещим ни представлялось это время мне и моим сверстникам, для Раи и ее друзей-ифлийцев это была пора радостного и бурного вхождения в жизнь. Рая была из числа энтузиастов. Мне и теперь кажется замечательным, что в Москве сохранилось Шоссе Энтузиастов. Ведь позади нас - целая эпоха Энтузиастов. При прикосновении к сменяющему энтузиазм разочарованию и цинизму сооружение, казавшееся колоссальным, съеживается, от вчерашнего пира остается похмелье. Вся Россия и все, пережившие войну, прошли через это испытание, которое на своем примере с беспощадной прямотой попробовала в своей мемуарной книге "Воспоминания о непрошедшем времени" воссоздать и понять Рая.

Второй раз с другой Раей Орловой (уже Орловой-Копелевой) я познакомился в начале 60-х, когда она входила в эту свою новую жизнь. В ее случае полное изменение ценностей стало необходимым и было в какой-то мере облегчено резким переломом внутри семьи - разрывом со вторым мужем и появлением той Большой Любви, которой вместе с самоотверженной литературной работой посвящается все оставшееся время существования. Я сказал уже, что представление о двух разных женщинах с одинаковыми именами мне самому кажется поверхностным. При любых переменах в глубине остается главное. У Раи сохранялась серьезность отношения к жизни. Ложными оказываются представления о социальной утопии и партии, ее проповедовавшей. Но Рая не позволяет себе хоть в какой-то степени поддаться тому циническому компромиссу, который составил содержание жизни многих в привилегированных кругах нашего общества в то позднее советское время (этим сходное и с нынешним). Все не истраченные за жизнь способности энтузиастического восхищения обращены на любимого ею человека. Копелев со своим огромным предшествующим жизненным и тюремным ("шарашкиным") - лагерным опытом, со всей пестротой своих интересов и знаний, бесконечным множеством дружб, привязанностей, знакомств вламывается в ее жизнь, многое разрушая, меняя все остальное в своем духе. Копелева можно было уподобить мощной судоходной реке, несшей на себе и целые корабли, и щепки и разделявшейся при впадении в жизнь на многочисленные ответвления - части дельты. Потребовалась Раина с юности воспитанная организованность и рациональная трезвость, чтобы ее собственная работа не пропала под обломками прежнего сушествования. Копелевы зажили совместной жизнью, пережив второе рождение: они вместе ездят по стране, обзаводятся новыми общими друзьями (очень многочисленными - как, например, в Тбилиси), вместе пробуют просвещать незнающих (иногда с опасностью для них и себя, если речь шла о преследуемых властями самиздатских и тамиздатских текстах) и помогать попадающим в беду. Когда требовалась целая серия продуманных действий, как в попытках вернуть Бродского из ссылки, облегчить участь арестованных Синявского и Даниэля или условия заключения генерала Григоренко, возможные шаги обсуждали с друзьями - часто дома у Раи и Левы, для многих служившего местом военного совета. Литературная среда в то время отличалась завидным единством, которое сковалось в борьбе с официальными властями. Все, что писалось в разных жанрах авторами, входившими в это невидимое объединение, сразу же после окончания читается другими его участниками, обсуждается, совместными усилиями редактируется, распространяется в рукописи и предлагается для издания в журналы (общеизвестна Раина роль в публикации "Одного дня Ивана Денисовича" в "Новом мире"), а после усиления цензурного гнета - преимущественно в заграничные (тамиздатские) издания. Когда-нибудь, когда перекипят последующие - не всегда достойные уважения - страсти, разделившие и обособившие многих, будет написана история литературы 1960-х - 1980-х как единого целого. В ней видное место займут Копелевы, и особенно Рая, умевшая поддерживать регулярные дружеские отношения.

Сеть Раиных литературных связей помогла ей в работе над книгой о Хемингуэе, который тогда был властителем дум не только русских читателей, но и многих русских писателей относительно молодого возраста. Рая обратилась к ним с вопросами о значении для них Хемингуэя. Соответствующий раздел в Раиной книге будет полезен будущим историкам. Я уверен, что в это время Хемингуэй больше значил для нашей словесности, чем для своей (работая в журнале "Иностранная литература", Рая участвовала и в многолетней успешной борьбе за издание русского перевода "По ком звонит колокол": ее статья, предпосланная этой публикации, появилась задолго до того, как оказалось возможным напечатать весь текст книги).

Освобождение нашей литературы после оттепели шло медленно. Сперва оказывалось возможным кое-что с трудом издавать в таких складывавшихся при участии Копелевых вольных сборниках, как "Тарусские страницы", потом эту форточку стали усердно заколачивать. Я помню несколько домашних обсуждений будущего в кругу близких к Леве и Рае людей. Одно касалось возможности оккупации Чехословакии.

40 лет назад Рае казалось, что "каждый из нас шел к своей Пражской весне". Вскоре одна из дочерей Копелева вынуждена была последовать за своим мужем Павлом Литвиновым в ссылку после его участия в демонстрации против вторжения. Лев и Рая к ним туда ездили.

Рая увлеченно писала, торопилась высказаться по-новому свободно, пока еще удавалось печататься. Она старалась найти точные выражения, по крохам собирала воспоминания детства и юности в автобиографических записках, пока еще не напечатанных. Все боялась, что не успевает, что времени не хватит. Но ей посчастливилось издать все же в России часть написанного, где (как в книге о Джоне Брауне) она пыталась решить мучившие ее общечеловеческие проблемы. Путь к читателю уже закрывался. Цензура свирепела. Большинство публикаций уходило на Запад. Связи с Западной Европой крепли. А связи с советской официальной жизнью рушились. От былых иллюзий не осталось и следа - уже не один Сталин, но и Ленин развенчивался. Стала невозможна работа лектора, обращавшегося к широкой аудитории, исключили из партии, исключили из Союза писателей. Рая и Лев оказались перед трудным выбором. Леве недвусмысленно угрожали физической расправой. После гибели Кости Богатырева, жившего в том же доме, разбитые окна, булыжник на тумбочке у изголовья в спальне и угрожающие вечерние телефонные звонки истолковывались однозначно. Генрих Бёлль, подружившийся с Левой и во время повторных приездов в Москву полюбивший Раю, пригласил их к себе погостить. Не сомневаюсь, что Лева понимал - власти воспользуются поводом, чтобы от него отделаться, он слишком их раздражал, они собирались кого посадить, кого убить, кого выгнать из страны, но покончить со всеми, кого обзывали диссидентами. Рая надеялась на возможность легальной поездки и возвращения. На самом деле она себя обманывала. Но что было делать? Рисковать жизнью Левы? Оставаться в тщетной надежде на то, что угрозы не сбудутся?

Проститься с уезжавшими к Бёллю Раей и Левой приходили сотни людей. Некоторые знали, что у них нет другого выхода. Иные из друзей сетовали на их отъезд, быть может, не до конца понимая, что сохранить их в России можно было бы только, если бы каким-то чудом - и при содействии всех тех, кто ничего для этого на самом деле не предпринимал, - в стране и в их положении в ней многое переменилось. Это произошло в конце концов. Но для Раи слишком поздно.

Когда Брежнев подписал указ, лишавший советского гражданства Раю, этот правивший страной полуразвалившийся старик (или те, кто водил его пером) с Раей расправился самым черным способом. Расставание с Россией, с русской литературой, с работой внутри нее было непереносимо. Так вышло, что - почти не сознавая до конца всего ужаса происходящего - она принесла любимому Леве в жертву все самое дорогое в жизни. Поэтому несколько лет, проведенных за границей без возможности видеть детей, внуков, даже говорить с ними нормально по телефону и обмениваться регулярно письмами, участвовать в повседневной борьбе друзей и товарищей по литературе за свободу русского слова здесь, на родине, стали трагическими, наступавшая неизлечимая смертельная болезнь - неизбежной.

Рая мобилизовала все недюжинные ресурсы своей натуры. Не подавая вида, насколько все это для нее мучительно, она занялась устройством жизни и быта в Кёльне, немецким языком, на котором она быстро научилась говорить и много читала. Она снова сосредоточенно работала над своими текстами, кое-что писала вместе с Левой (мне их литературные стили кажутся несхожими и попытка соединения их едва ли удачной, но самим пишущим продолжающаяся совместность в работе могла быть нужна), печаталась в немецких изданиях, участвовала в литературных встречах и конференциях. Всегда собранная, всегда деловая, на лице ни тени испытываемого постоянного страдания. В записях, сделанных в это время, все больше она горюет о том, как прервалась ее литературная работа в России.

Из многого написанного в то время (и все еще не до конца опубликованного) особенно удачной мне кажется небольшая ее книга о последних годах жизни Герцена. Этот человек - один из самых примечательных во всем невероятном созвездии русских гениев позапрошлого века - постоянно продолжал привлекать внимание Раи. Ее книга выделяется пониманием самых трудных сторон эмигрантского существования личности. У него не осталось "ни России, ни "Колокола". А он не позволяет себе раствориться в бессмертной пошлости толпы.

Вместе с Левой они побывали в разных странах Европы и дважды в Штатах, где она встретила старых друзей (как Лилиан Хелман, общение с которой, продолжавшееся в многолетней переписке, началось еще во время совместной поездки на фронт: Рая во время войны занималась связями с американскими писателями в ВОКСе). Хотя письма из Кёльна доходили преимущественно с оказией (иногда опасной для передававшего), их было много, и в них Рая старалась выразить главное из того, что она - часто с удивлением - открывала для себя в той Европе, которую раньше знала только по книгам и неполно. Но сердцем она оставалась в России. Все время была занята тем, что доставала и с трудом пересылала в Россию нужное друзьям - лекарства, книги.

Нам с ее старшей дочкой, а моей женой - Светланой, удалось, обманув бдительность советских стражей, провести несколько дней вместе с Раей в Венгрии через почти два года после ее изгнания. Было поразительно, насколько она жила всеми подробностями нашей российской жизни.

Хотя времена медленно менялись, ей все еще не давали вовремя визы (как во время Раиной болезни не давали визы Светлане). За последние два года жизни она сумела только дважды приехать на Родину. Смерть оборвала последние встречи Раи с друзьями, с которыми она могла делиться радостью от перемен, начавшихся в стране. Продолжения их и всего пережитого нами дальше она уже не увидела. Будем с благодарностью помнить о ней, о доставшемся ей счастье огромной любви, о принесенной ей жертве этой любви, об испытанной ею трагедии, обо всем, что от нее остается русским читателям.

ПЕРСОНА

• Групповой женский портрет
  Вспоминая Раису Орлову. Ей исполнилось бы 90 лет

NON/FICTION

• Соратники

ШЕРЛОКИАНА

• Холмс жил, Холмс жив, Холмс будет жить!

УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ

• Мечтание о русской поэзии

НОВИНКИ

• Интеллектуальная оптика