Не барышнями едиными

Владимир Боровиковский в Третьяковке

Елена ШИРОЯН Фото ИТАР-ТАСС

На выставке

Развернутая в ГТГ на Крымском Валу юбилейная ретроспектива Владимира Боровиковского (1757 - 1825) - из числа тех выставок, что принято величать "проект года". Ни Третьяковская галерея, ни прочие музеи прежде не демонстрировали столь полно наследие выдающегося живописца, одной из стилеобразующих фигур русского искусства конца XVIII - начала XIX века. Для первой в истории, при всей славе юбиляра (год назад ему исполнилось 250 лет), монографической экспозиции мобилизовали силы двадцати музеев, собрав воедино около 200 картин и икон.

Да-да, икон: поразить публику призвана именно эта грань творческой натуры мастера, который, мало сказать, популярен - отчасти превращен в символ китча. Наверняка вы помните коробки конфет с надписью "Третьяковская галерея" и барышней на крышке - той самой Марией Лопухиной, что теперь красуется на афише выставки и обложке каталога. Не будем осуждать кураторов, избравших для затравки как раз сей портрет, не просто известный, но и воспетый в конце XIX века весьма средним поэтом Яковом Полонским. Из виршей, сочиненных на ходу, в порядке импровизации, в московском доме потомков прелестной дамы, проистекает и название проекта "...Красоту ее Боровиковский спас". Не станем придираться - наверное, так и нужно привлекать на выставку широкие массы: на Крымском Валу не протолкнуться. Не для ученых же, в конце концов, реализуются столь затратные и пафосные проекты.

Нынешний гордо именуется международным: помимо музеев Киева, Еревана и Минска, задействовано собрание Лувра, где "проживают" две княжны Куракины, племянницы одного из главных персонажей, вице-канцлера и друга Павла I. Портреты кисти Боровиковского есть и в гамбургском Кунстхалле, но их привезти не удалось. Зато свои сокровища прислали в Москву Русский музей и Эрмитаж, дворцы-музеи Гатчины и Павловска; не поскупилась и российская глубинка - картины Боровиковского рассыпаны по стране от Вологды и Вятки до Краснодара.

Однако в зале, ради камерной атмосферы разделенном фальшстенами на "кабинеты", чьи стены обиты красным бархатом (ни дать ни взять футляры для ювелирных украшений), зрители сбиваются с толку. Опытные экскурсоводы ломают голову, как построить рассказ, чтобы не бегать из одного угла экспозиции в противоположный. Ведь соблюдать хронологию теперь не модно: холсты развешивают не по датировкам, а по "цветовым пятнам". Вдобавок самых именитых "сентиментальных барышень" вырвали из круга близких, поместив отдельно в центре зала. Будто юные прелестницы прибыли на смотрины и ждут своего часа в беседке. Там вы обнаружите и Лопухину, и Шидловскую, и Нарышкину, и Неклюдову - даму немолодую, но вдохновившую художника на одну из лучших работ. У портрета Елизаветы Темкиной стоит притормозить не потому лишь, что это дочь Екатерины Великой и светлейшего князя. В 1883 году сын ее, генерал-лейтенант Калагеорги, предложил Павлу Третьякову купить фамильный портрет, дабы тот не остался "в глуши Херсонских степей". Называя эту вещь драгоценной, он оценил ее в 6 тысяч рублей и послал из Херсона в Москву. Картина была выставлена Обществом любителей художеств, но явно не произвела впечатления: основатель галереи отказался ее приобрести, посчитав цену чрезмерной, и ответил владельцу, что портрет должен "уступить место произведениям современных корифеев искусства и сойти с выставки". Как видно, и тогда дорогу классикам переходили новаторы! Или аристократки были не в чести? И все же холсту, уже в 1907 году купленному московским собирателем Иваном Цветковым, было суждено попасть в Третьяковку после расформирования Цветковской галереи, собрание которой в 1925 году передали в ГТГ.

Эта история - лишь намек на то, как непроста судьба наследия мастера, которого исследователи считают гением. Впрочем, и судьба Боровиковского-человека была нелегка, но совершенно удивительна. Вот почему так важно, рассматривая выставку, следить за хронологией: каждый цикл работ связан с событиями биографии, пусть в отличие от художников поздних эпох наш герой не писал "дам сердца", а лишь добросовестно исполнял заказы высшего света, которыми в определенный момент был буквально засыпан. В конце осьмнадцатого столетия Боровиковский оказался наимоднейшим живописцем, доведя до совершенства канон сентиментализма (куда сильнее француза Греза, под стать англичанину Гейнсборо); на рубеж веков пришелся и его творческий расцвет. Звезда его взошла на петербургском небосклоне стремительно и внезапно. И хотя выдвижению скромного казака-иконописца из украинских степей способствовал его покровитель граф Капнист, знакомец по родному Миргороду, а вслед за ним гениальный дилетант Николай Львов, в чьем доме художник прожил почти десять лет, одним этим феномен Боровиковского не объяснишь. Вероятно, дело как в таланте живописца, так и в его поразительной обучаемости, как сказали бы сегодня. А равно в тонкости натуры и восприимчивости, шедшими рука об руку с прилежностью и трудоспособностью. Ну и, конечно, не обошлось без Его Величества Случая, что так свойственно XVIII веку.

Не кто иной, как Василий Капнист, поручил своему протеже написать аллегории для путевого дворца, где в 1787 году Екатерина II остановилась на пути в Тавриду. И если Киев ей не понравился, то комнаты в Кременчуге, где себя она увидела в образе Минервы, а также рядом с Петром Великим, пришлись по душе августейшей путешественнице. Автору росписей она велела прибыть в столицу, что он и сделал в конце 1788 года. А вскоре был приглашен пожить у Львова и без труда влился в его литературный кружок, оказавшись в самом центре интеллектуальной жизни Петербурга. Поэты Державин и Хвостов, зодчий Менелас, издатель и переводчик Лабзин - предстающие на портретах люди эпохи Просвещения - не просто модели художника, но его ближний круг. Кстати, в нем глубоко верующий Боровиковский стал масоном, в 1802 году вступив в ложу "Умирающий сфинкс"; впрочем, пробыл в ней недолго, но сохранял с масонами прекрасные отношения и много их портретировал.

Учителем и другом ему стал живописец Дмитрий Левицкий (поступить в Академию художеств в возрасте за 30 было невозможно). И потомственный богомаз быстро перешел от икон для храмов, которые строил и украшал Львов, к миниатюре, от религиозных композиций - к портретам кружка Львова, а затем и к живописи на холсте. В этом помог прибывший из Вены модный портретист Лампи: распознав талант, он не только давал малороссу уроки, но и добился для него в 1795 году звания академика. А в 1797-м, уезжая из России, оставил подопечному свою мастерскую на Миллионной улице. Там Боровиковский и жил до конца дней, на склоне которых бедствовал: помогая родным, не заламывая высоких цен в дни славы, он ничего не скопил, а в старости вышел из моды. И вновь писал иконы, в том числе для строящегося Казанского собора. Нам, привыкшим к древнерусской иконописи, эти образа (скорее в духе религиозной живописи Западной Европы) кажутся если не странными, то уж точно непривычными. В советскую эпоху видеть их мы никак не могли: то немногое, что уцелело из иконописного наследия мастера, вкупе с портретами церковных иерархов было спрятано в музейных запасниках и наглухо закрыто для публики. Меж тем в дореволюционной России религиозная живопись Боровиковского ценилась даже выше светских портретов; иконы его работы хранились в Румянцевском музее, в частных собраниях Прянишникова и Цветкова. Сегодня их хочется сравнить с творчеством Александра Иванова: эти композиции предвещают движение к "Явлению Мессии" и "Библейским эскизам".

Сопоставлять художников, проводить параллели, как ясно из ретроспективы Боровиковского, можно не только на "сборных" выставках. Трудно не заметить, как не похожа его Екатерина на образ монархини, увековеченный другими авторами. Портрет императрицы на прогулке в Царском Селе выдает индивидуальность и дерзость художника. А равно желание утвердить культ "частной жизни", господствовавший в львовском окружении. Написанный по совету друзей (возможно, ради места под солнцем) "Минерве на троне" портрет не понравился - ей не хотелось видеть себя стареющей матроной, представленной совсем не так, как полагалось коронованным особам. Хотя портрету не откажешь в сходстве и точности деталей, даром что не монархиня позировала художнику, а ее камер-юнгера Мария Перекусихина, надевая хозяйское платье. Она же помогла Боровиковскому проникнуть в царский парк, чтобы украдкой посмотреть на свою героиню.

Занятно, что за эту работу живописец был не наказан, а "назначен в академики" и мгновенно приглашен в Павловск: Павел Петрович привечал тех, кто не угоден матушке. Поэтому первым, входя на выставку, вы видите большой портрет Павла I, уже императора, в облике гроссмейстера Мальтийского ордена, а рядом - его многочисленных детей и супругу. Правда, переписав весь "малый двор", на глазах переросший в императорский, придворным портретистом Боровиковский так и не стал: он умел трудиться, но не льстить и приспосабливаться. А может, ему не хватало пафоса - слишком утонченный вкус привили этому провинциалу в кружке Львова.

ПАЛИТРА

• Не барышнями едиными
  Владимир Боровиковский в Третьяковке
• "Гори, гори ясно..."
  Заметки с юбилейной выставки Валентина Сидорова
• Личная тайна
  Константин Истомин в "Ковчеге"
• Полосатый марш
  Проект "Рядом" в галерее "Проун"
• На АРТбордаж!
  Торжество современного искусства на Волге