“Двойное лезвие” Оксаны Мысиной и Джона Фридмана

Беседу вел Павел ПОДКЛАДОВ
Фото ИТАР-ТАСС

Д.Фридман и О.Мысина

Эта семейная пара известна многим театралам Москвы. Оксана Мысина – воспитанница Щепкинского училища, талантливая актриса, игравшая на сценах многих театров Москвы – “На Красной Пресне”, “На Спартаковской”, МХТ, имени А.С.Пушкина, МТЮЗа, “Школы драматического искусства”. Одной из вершин ее творчества стал спектакль “К.И. из “Преступления”, поставленный в Московском ТЮЗе Камой Гинкасом по “Преступлению и наказанию” Ф.М.Достоевского, в котором Оксана играет главную роль. Спектакль сыгран уже больше трехсот раз и объехал с гастролями почти весь мир. Оксана много работала в кино, снялась в фильмах замечательных российских кинорежиссеров – Вадима Абдрашитова, Виталия Мельникова, Юрия Кары, Владимира Меньшова, Эльдара Рязанова и других. Десять лет назад она организовала свой театр, назвала его “Театральным братством”, в котором дебютировала как режиссер, поставив два примечательных спектакля. В юности параллельно с учебой в Щепкинском училище Оксана окончила Гнесинский институт по классу скрипки и с тех пор никогда не расставалась со своей второй профессией. В 2003 году она основала рок-группу “ОКСи-РОКс”, которая часто концертирует на разных площадках Москвы. В ближайшее время готовится к выпуску второй диск группы с записями песен Оксаны.

“Российский американец” Джон Фридман – известный театральный критик, пишущий о русском театре для американской газеты “Moscow times”, ученый, писатель, переводчик, а с недавних пор – драматург. В свое время его привело в Россию творчество Николая Эрдмана: Джон еще в США начал писать диссертацию о замечательном российском драматурге, а потом решил продолжить изучение проблемы в России. Приехав, он увлекся российским театром, да к тому же влюбился в одну из самых харизматичных русских актрис. С тех пор вот уже двадцать два года живет в Москве. Воспитанный на жестких законах “общества потребления”, Джон являет собой ярчайший пример воинствующего трудоголика. Более того, он категорически не терпит простоев в творческой деятельности своей супруги и заставляет ее работать не покладая рук. Впрочем, Оксана никогда не сопротивляется этому давлению и готова трудиться от зари до зари даже в Америке, куда чета летом уезжает в отпуск. Так произошло и в прошлом году, когда Оксана приняла участие в спектакле экспериментального Театра “Double edge”.

– Оксана, какие эмоции подарила вам Америка на этот раз?

О.: Я приехала оттуда с ободранной шкурой и душой. Потому что мне пришлось сдирать с себя остатки прежних жизней и ролей. До этого мне казалось, что я – опытная актриса, много повидавшая в профессии. Но после работы в Театре “Double edge” я была готова начинать все с нуля, как в достуденческое время.

– Я-то надеялся, что вы выступите в роли миссионера, насаждающего на Диком Западе основы системы Станиславского, а тут – “ободранная душа”…

О.: Я тоже думала, что приеду и научу их русскому театру. Но в результате произошло, скорее, взаимопроникновение двух разных школ. Не знаю, чему я смогла научить их, но они показали мне, как работают в Америке. Там никто никогда не говорит, что что-то знает в профессии: в каждой новой работе ты, образно говоря, раздеваешься догола и доказываешь, что имеешь право находиться на сцене. Это было и потрясающе интересно, и ужасно трудно! Я рыдала каждый день.

Дж.: Скажи честно, сколько раз ты собиралась возвращаться в Москву?

О.: Каждый день по нескольку раз в течение двух месяцев. Да, это был адский труд. Но мы сыграли двадцать три спектакля при полных аншлагах. Успех был полный!

Дж.: Это был спектакль по мотивам “Жар-птицы”, навеянный впечатлениями от произведений Марка Шагала.

– Насколько типичен этот театр для Америки?

Дж.: Театр “Double edge”, что в переводе означает “Двойное лезвие”, очень не похож на остальные американские театры, и делать на его основе какие-то обобщающие выводы нельзя. “Double edge” имеет давние связи с польским театром и прежде всего с традицией Ежи Гротовского. Театр тесно сотрудничал с ведущей актрисой Гротовского Реной Мирецкой. А метод “Double edge” берет свои истоки у итальянского мастера Эудженио Барбы. Главный их принцип: театр – это жизнь. Когда ты попадаешь туда, нет привычного ощущения, что ты попал в театр. Расположен он на ферме, в крошечном городке Эшфилд, в двух часах езды от Бостона. Люди, которые работают в этом театре, там же и живут в полном смысле этого слова: ночуют, готовят, едят, репетируют и играют. То есть включены в работу театра круглые сутки.

– Отличие “Double edge” от остальных американских театров только в этом?

Дж.: Не только. В других театрах действуют железные правила профсоюза, например, не репетировать больше каких-то там положенных часов, без перерыва. Оксана же вставала в восемь утра, была на ферме в одиннадцать и работала там порой до часу ночи. Правда, там очень хорошо кормили – с 15.00 до 16.00.

– Как произошла ваша встреча с этим театром?

О.: В 2009 году они пригласили нас посмотреть их спектакль. Мы приехали туда практически прямо с самолета. И потом смотрели тот же спектакль подряд в течение трех дней. К нам подошла руководитель театра Стейси Клайн и спросила, понравилось ли мне. “Конечно!” – ответила я. На что она сказала: “Завтра ты будешь у нас играть!” Меня вызвали к 11 утра, дали скрипку и показали все скрипичные партии в партитуре спектакля. Вместе с остальными музыкантами мы стали что-то разучивать. И я, в конце концов, каким-то чудесным образом “впрыгнула” в этот спектакль. Мне было безумно страшно: помню, что меня в темноте хватали музыканты и тащили по каким-то кустам, потом мы взбирались босиком на гору, мокли под дождем и т.д. Переизбыток счастья и адреналина. И Стейси предложила мне совместную работу на следующий год. Кроме того, она предложила Джону написать с ней книгу об их театре. Поэтому в 2010-м мы оба вкалывали все лето.

– Почему американский театр решил взяться за “Жар-птицу”, да еще навеянную шагаловскими аллюзиями?

Дж.: Дело в том, что у Стейси Клайн предки – евреи, выходцы из Польши и Украины, ее бабушка говорила с ней по-русски, так что славянская культура у нее в крови. Она очень любит Шагала, и его творчество так или иначе присутствовало во всех ее спектаклях, начиная с первого, поставленного двадцать восемь лет назад. Но она никогда не ставила спектакли по картинам Шагала так, как это в свое время сделал, например, Кама Гинкас. Просто картины Шагала прямо или косвенно влияли на то, как выглядел спектакль. В прошлом году она решила сделать цикл шагаловских спектаклей. В 2009-м они поставили “1000 и одну ночь” (Шагал в свое время делал иллюстрации к этой книге), а в 2010-м – “Жар-птицу”, так как художник делал декорации к балету Стравинского. И в будущие пять-семь лет ее спектакли тоже будут навеяны творчеством Шагала.

– Как проходила ваша работа с режиссером над книгой?

Дж.: Стейси – человек немногословный. Ей легче всего проявлять ее творческие силы в театре. А для написания книги ей нужен кто-то, кто помог бы ей раскрыться. Я провоцировал ее вступить со мной – и с собой – в диалог.

– Почему эта работа была предложена именно вам?

Дж.: Может быть, она видела “Провоцируя театр”, книгу, которую я написал с Камой Гинкасом. Она вышла в 2003 году в США на английском языке. В ней мы рассказали об истории жизни и творчества Камы Мироновича. Так вот, все лето мы со Стейси встречались почти каждый день, я задавал вопросы, иногда полемизировал с ней. И все это записывал на пленку. Думаю, что в результате на бумаге будут не просто наши разговоры, это будет что-то другое. Я с радостью продолжаю работать, потому что это – уникальный режиссер уникального театра. Она занимается тем, чем в Америке не занимается никто. Это не карьера и не коммерция. Она и ее артисты относятся к себе как к художникам, и это для них очень высокое звание. Творческие люди приезжают на эту ферму со всего мира, просто чтобы заниматься искусством. Это совсем не по-американски. И это мне интересно. Кроме того, я уже двадцать два года живу в России, пишу исключительно о российском театре, но у меня накопилось много того, что мне хотелось бы сказать об Америке. И благодаря этой книге у меня будет возможность, наконец, высказаться о своей родине.

– Как мне помнится, после приезда из Америки вы говорили не только о книге, но и о пьесе?

Дж.: Да. Но, наверное, надо сказать, что этот театр никогда не берет готовые пьесы или тексты. Они сами придумывают все свои спектакли в ходе этюдов и импровизаций, “накладывая” тексты на эти этюды. И на этот раз накопились разрозненные тексты и сюжеты, собранные актерами Мэттью Глассманом, Дженнифер Джонсон и другими актерами труппы. Кто-то должен был эти фрагменты причесывать, приводить в порядок и связывать драматургически. Этим человеком стал я. Отбросил книгу на две недели и занялся пьесой. Ходил на репетиции, слушал, записывал, потом обрабатывал.

О.: Надо было видеть, как горели его глаза! Когда ночью я возвращалась с репетиции, Джон говорил: “Послушай, я написал монолог! Веду полемику с Шекспиром, с Бобом Диланом! Кроме меня, никто не догадается, но какой это кайф!”

Дж.: Не могу не сказать, что в работе мне очень помогал мой любимый Николай Эрдман. Я все думал: а как бы он построил диалоги, особенно юмористические? И писал порой, как бы имитируя его. И как же мне было приятно, когда народ смеялся на этих репликах! До сих пор улыбаюсь, когда об этом думаю.

– Что же представлял собой этот спектакль с точки зрения актрисы и автора-зрителя?

О.: Это музыкальный спектакль – сновидение, где зрители перемещаются в фантазии актеров в прямом и переносном смысле. Примитивистские цирковые зарисовки в стиле Феллини сменяются путешествием зрителей по райским кущам, где высоко в ветвях прячется Жар-птица. Вместе с ней и Волком принц Иван пытается спасти страну от злодея, похитившего волю ее народа и обрекшего народ на молчание и покорность. Одна из сцен спектакля происходит у настоящего горного ручья. Принц Иван становится свидетелем колдовства, превращения человека в волка. Чтобы добиться

любви Жар-птицы, Иван проходит все круги ада. Зрители оказываются гостями в царстве зла у монстра Кащея, там, где джаз играют на расстроенных инструментах, а в темнице томятся мученики. А позже, ночью, под звездами и настоящей луной публика становится свидетелем магической сцены в пруду, где Иван летит над водой в своей последней схватке с Кащеем. Иван внезапно срывается в воду, но в полете Жар-птица подхватывает его. Это – современная притча о свободе и цене любви. Финал спектакля – бегущая в ночи Жар-птица с огромными, объятыми пламенем крыльями, она исчезает на вершине холма, и многоголосные хоралы древнерусских песнопений уносятся в небо.

Дж.: Это игра с предельной, почти детской простотой, а при этом в глубине это очень серьезная игра. Король и свита, на глазах у которых страна разворовывается. Семья, которая распадается на врагов из разных лагерей. Честная, но суровая природа, которая способна творить добро. Изощренное зло, которое, в конце концов, утомляется своей собственной злобой и в ней тонет. Сюда, в этот текст, входили стихи и проза Анны Ахматовой, Збигнева Херберта, Антона Чехова, Боба Дилана, Уильяма Батлера Йейтса, Артюра Рембо и твоего покорного слуги. Веселый, азартный, музыкальный, сатирический спектакль, в котором сталкивались и решались большие, вечные проблемы с помощью поэтического слова, поэзии движения и магии природы. Артисты же играли под цирковым тентом, в поле, в реке, в огороде и в большом пруду. Зрители просто ахали, когда артисты исчезали под воду и заново воскрешались в огне.

– Говоря о работе “Double edge”, Джон сказал, что это совсем не по-американски. Но это, судя по всему, и не по-русски, и вообще “не по-каковски”. Оксана, в чем отличие методов работы этого театра от тех, к которым вы привыкли за годы работы в России?

О.: Приведу пример. У нас никогда не карают актера за то, что он задает вопросы. Наоборот, многие режиссеры любят вступать в диалог с актерами. Там же, на одной из первых репетиций, когда я сказала, что мне что-то непонятно, Стейси на меня посмотрела таким огненным взглядом, что я была буквально парализована. И актеры на меня посмотрели так, будто я бросила в них камень. Через огромную паузу Стейси мне сказала: “Оксана, мы не задаем вопросы. Это не репетиция, это – лекция!” Это означало, что у них другие условия игры. Я закрылась, затаилась и стала потихоньку внедряться в новый для меня метод работы. И поняла, что вопросы надо задавать прежде всего самой себе. И пробовать, порой не осознавая, куда идешь. Мы делали очень много всяких этюдов, из которых в спектакль вошли лишь крупицы. Но вся эта работа была нужна прежде всего для нашего собственного развития.

– Была ли интересной команда актеров?

О.: Безусловно! Это удивительные люди. Они все умеют летать в полном смысле этого слова. Актриса Хейли Браун, играющая Жар-птицу, в юности была чемпионкой штата по гимнастике. Она творила чудеса “на шелках”. В помещении, где мы репетировали, были развешаны шелковые ткани. И актеры передвигались на них от одной до другой стены, висели на них, держась мизинцами за какие-то крючки, падали с большой высоты в расслабленном состоянии и, нисколько не ударившись, продолжали свою работу. Они владеют собственным телом, как кошки или как тигры, что в нашем российском театре встречается очень редко.

Дж.: В “Double edge” очень сильно ощущается влияние уличного театра. Наверное, благодаря аргентинцу Карлосу Уриона – известному уличному артисту. Теперь, кстати, он муж Стейси Клайн и один из ведущих артистов театра. Актер потрясающей органики и достоверности, с мощной харизмой.

– Как я понял, там собрался настоящий Вавилон. Как вы уживались друг с другом?

О.: Нас всех сближал театр. Мы очень дружили. Например, Карлос рассказывал об истории своего уличного театра в Буэнос-Айресе, “Театро мундо”, о том, как они играли спектакли в метро и публика вовлекалась в действие, сама того не подозревая. Это происходило во время так называемой “грязной войны” в Аргентине, когда любое публичное собрание каралось арестом. Была там девушка из Болгарии Милена Дабова, танцовщица, которая раньше драматическим театром не занималась. И вдруг проявила удивительные актерские способности, прекрасно пела и играла. Она принесла в нашу компанию болгарские песни, наговоры, которые мы с удовольствием пели. В спектакле было много музыки, поэтому американцы научились не только говорить по-русски, но и петь на несколько голосов.

– Оказала ли работа в этом театре какое-то влияние на вас как на актрису и режиссера?

О.: Как актрисе эта работа мне была очень полезна. Прежде всего потому, что я поняла: нужно уметь забыть весь свой прежний опыт, быть самой собой и делать то, на что ты способна сегодня. Тем более что в Америке меня никто не знает и ничего от меня не ждет. А о режиссуре мне сейчас сказать трудно. Может быть, это проявится потом. Режиссерский дар Стейси очень мощный. Это были не те условия, где я могла бы себя проявить как режиссер. И я сказала себе: “Мысина, забудь о режиссуре, ты здесь только актриса!”

Дж.: Оксана сказала, что ее никто в Америке не ждал. Но на самом деле это не совсем так. Некоторые зрители, узнав из газет, что будет играть Оксана, приехали на премьеру из Нью-Йорка. А это три часа езды на автомобиле! Они видели “К.И. из “Преступления” Гинкаса на Бродвее пять лет назад и с тех пор следят за ее творчеством.

– Позволю себе отвлечься от главной темы разговора и спросить о Бродвее. Оксана, как вам там игралось?

О.: Мы тогда сыграли наш спектакль двадцать восемь раз зимой в двух шагах от “Times square”, то есть в самом центре Нью-Йорка. Это было тяжело. И потрясающе. В Нью-Йорке было очень холодно, мне казалось, что я нахожусь в каком-то ледяном мешке. Потому что, во-первых, там рядом океан, а во-вторых, между этими огромными зданиями, которые я очень люблю, такие страшные сквозняки! Я никак не могла согреться и, в конце концов, заболела гриппом. Но мы работали. Это было испытание!

– Вернемся в наши дни. Вам, Оксана, судя по всему, понравилось “впрыгивать” в спектакли и недавно вы это сделали в Театре “Школа драматического искусства” в спектакле французского режиссера Кристофа Фетрие “Оперетта понарошку”. Как это произошло?

О.: Главный режиссер театра Игорь Яцко предложил мне вскочить в идущий поезд. Работа над этой пьесой французского драматурга Валера Новарина уже шла полным ходом. Мне предложили сыграть автора, метафизического персонажа по имени ЁНемоё, сочиняющего абсурдистское действо у нас на глазах и вступающего в диалог с собственными персонажами. Пьеса – сгусток иронии и сарказма, разбивающая устои психологического театра. Режиссер, прекрасный остроумный Кристоф, мне понравился с первой секунды знакомства и до самой премьеры, тонкий художник, легкий человек. Я счастлива, что встретилась и с ним, и с этим интригующим материалом.

Дж.: Я в восторге от этого спектакля. Дерзкий, смешной, красивый. Я сидел и смотрел его, разинув рот.

– Оксана, это второй ваш спектакль в ШДИ после “Тарарабумбии” Д. Крымова. Но, как мне известно, там же зреет еще один ваш проект?

О.: Да, я сейчас репетирую в этом театре пьесу ученика Анатолия Васильева – Клима – “Театр Медеи” с режиссером Владимиром Берзиным. Над этим я каждый день ломаю голову. Это потрясающая поэтическая драматургия из разряда абсурдистской. Там очень много всяких загадок: пьеса в пьесе, театр в театре и т.д. Абсолютно непонятно, каким ключом открывать эту драматургию. Безумно страшное, но интересное плавание.

– В чеховский год вам повезло соприкоснуться с его драматургией, не так ли?

О.: Да. Полгода мы с режиссером Рузанной Мовсесян – ученицей Камы Гинкаса – работали над чеховским “Медведем”. Надеюсь, что мы продолжим работу над ним. В одном из московских театров был показ, и мы ждем от них признаков жизни. Думаю, что это можно назвать авангардом. Наш вариант можно назвать триллером, кровавой историей и даже эротическим сном.

– Но этот “Медведь” – не первый в вашем послужном списке. Помнится, на фестивале в Мелихове спектакль Костромского областного театра кукол по этой пьесе произвел фурор. В нем главных героев озвучили вы и Сергей Гармаш.

О.: Да, это было особое прочтение пьесы. Режиссер Владимир Бирюков решил свой спектакль в мелодраматическом ключе. Я рада, что смогла тогда прикоснуться к этому тексту, поиграть с ним, послушать какие-то новые вибрации. Кстати, этот спектакль выдвинут на “Золотую Маску” в четырех номинациях. Очень радостно за прекрасную труппу Костромского театра кукол.

Дж.: А “Тарарабумбия” тоже выдвинута на “Маску” в конкурсе “Эксперимент.” Значит, Оксана занята в двух “золотомасочных” спектаклях. Неплохой год работы.

– Вас обоих можно видеть на всех премьерах Москвы. Джона понять можно: долг службы. А вас, Оксана, что влечет в театр как зрителя?

О.: У меня такая натура, я всю жизнь так делала. Мне интересно знать, в какой среде я нахожусь. Еще в студенческие годы я пролезала на спектакли в здании МХАТа через женский туалет. Мы подставляли друг другу плечи и пролезали через все преграды на спектакли Роберта Стуруа. Как-то раз, проникая в Театр Моссовета, я жутко порвала штаны, так и просидела весь спектакль. Но на некоторые спектакли не попала, хотя пробовала десятки раз. Например, на “Вагончик” Камы Гинкаса. Поэтому, когда мы играли “К.И. из “Преступления” в Бразилии и зрители, которым не досталось билетов, понуро стояли под тропическим дождем, я сказала: “Пускайте всех!” Гинкас пытался меня образумить: “Тогда вам негде будет повернуться!” А я ответила: “Кама Миронович, я уже никогда не увижу “Вагончик”, потому что меня тогда не пустили. Поэтому пустите людей, мы играем в Бразилии в последний раз!” И он, “умыв руки”, пустил всех.

– Чего нам ждать от рок-группы “ОКСи-РОКс”?

О.: Выпуска второго альбома. Ну и концертов, конечно, каждый из которых для меня – событие.

– Джон, можно ли ожидать, что та пьеса, которую вы написали в Америке, будет сыграна у нас?

Дж.: Ответ короткий: нет. Летние спектакли Театра “Double edge” играются только в летнее время и не повторяются. Следующим летом публику ждет следующий экперимент.

ПОД ЗАНАВЕС

• “Двойное лезвие” Оксаны Мысиной и Джона Фридмана
• Иконы 90-х
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 17 по 23 марта
• Человек родился