Дни шакалов,

или размышления о терроризме в контексте эпохи

Андрей ФУРСОВ
кандидат исторических наук
директор Института русской истории РГГУ
зав. отделом Азии и Африки ИНИОН РАН

Одним из страшных слов, активно шагнувших в нашу жизнь в уходящем году, стало слово "терроризм". Но что мы знаем о терроризме? Ведь нередко за одним и тем же термином скрывается разное содержание, за внешне одним и тем же явлением - разные причины. Действительно ли то, с чем Россия столкнулась в последние несколько лет на Кавказе и в Таджикистане, - это терроризм?

Если "да", то практические действия должны быть одни. Если "нет", то такие действия контрпродуктивны и нужны другие.

Современность как эпоха пережила несколько волн терроризма. Первая покатилась с Великой французской революции (кстати, сам термин впервые появился в 1798 году) и затухла в карбонариях в 1820-е годы. Вторая стартовала в последней трети девятнадцатого века и была представлена радикально- националистическим терроризмом в Ирландии, Македонии, Сербии и ряде других стран (цель - создание национального государства); анархистским терроризмом во Франции, Италии, Испании (цель - разрушение государства); революционно-демократическим терроризмом партий "Народная воля" и "Социалистов-революционеров" в России (цель - подтолкнуть революцию).

В 1910-е годы вторая волна спала: "длинные 20-е" (1914 - 1934), мировая война и "славное тридцатилетие"(1945 - 1975), насыщенные "чудесами" (итальянским, немецким, японским), заставили на полстолетие забыть о терроризме.

На рубеже 60 - 70-х годов началась новая волна политического терроризма, причем захлестнула она именно те страны, где произошло послевоенное "экономическое чудо" - Италию, Германию, Японию - и где социальные структуры и институты не поспевали за экономическими изменениями. "Красные бригады", "Фракция Красной Армии" (РАФ), "Японская Красная Армия" и многие другие левоэкстремистские организации (правоэкстремистских было намного меньше) серьезно дестабилизировали политическую обстановку в своих странах. В принципе от деятельности этих организаций можно провести линию к Французской революции, все это - в основном Модерн. Террор этих организаций связан с моделью, выработанной Французской революцией, которая институциализировала терроризм как средство идейно-политической борьбы, воспитания-устрашения, населения и, что еще важнее, средство достижения гуманных целей - "свободы, равенства, братства".

Террор исламистов

Если этносепаратистский терроризм двух последних десятилетий в Европе (Ирландия, баски, Корсика) внешне кажется возвращением в конец XIX в., то терроризм исламских фундаменталистов, старт которому, по сути, дала иранская революция 1979 г., может показаться провалом в еще большие глубины истории, триумфом консерватизма и традиции. Однако это ошибочное впечатление. Начать с того, что традиционализм и фундаментализм - явления не просто различные, но противоположные. Если традиционализм направлен на "подморожение" общества, то фундаментализм ориентирован на возвращение к истокам, искаженным традицией, поэтому фундаментализм динамичен и многообразен. Теоретики исламизма ставят задачу преодоления "глобального модернизма", национальное государство - один из главных его элементов и одна из главных ценностей, отсюда - борьба против Запада, с одной стороны, и государства в своих собственных странах - с другой.

Ясно, что такая форма отрицания государства как института и фокуса коллективной идентичности возможна лишь в эпоху глобализации и формирования постиндустриального, постсовременного, информационного общества и выступает в качестве реакции на него.

Здесь уместно вспомнить, что не кто иной, как Мишель Фуко приветствовал хомейнистскую революцию в Иране в качестве первой постмодернистской революции нашего времени. В принципе, с Фуко можно было бы и поспорить: в известном смысле первой постмодернистской и постиндустриальной, по крайней мере по направленности, революцией нашего времени, началом "великого перелома" конца XX в. была так называемая "студенческая революция" 1968 г. и связанный с ней всплеск вооруженного насилия в ядре капиталистической системы. Тем не менее Фуко прав в том, что иранская революция носила "постмодернистский" характер; она действительно стала "мартовскими идами" Модерна в Третьем мире - первая антиимпериалистическая периферийная революция не просто, не под универсалистскими, марксистскими лозунгами, но и вообще не под светскими.

В то же время иранская революция была именно городской, а не сельской, как афро-азиатские (и латиноамериканские) революции трех "волн" (1917 - 1920, 1944 - 1962, 1974 - 1978) революций XX в. Это естественно: город - узел современных коммуникаций, и прав Э.Хобсбоум, когда пишет: революции в конце XX в., чтобы победить, должны быть городскими. Эпоха "окружения городов деревнями кончилась" , как это ни парадоксально, вместе с индустриальным миром. В любом случае иранская революция стимулировала развитие исламского и международного терроризма.

Другим фактором-стимулом, но несколько иначе, стали события в Афганистане - как ввод туда советских войск, так и вывод, возникновение политического вакуума, а затем гражданская, точнее - племенная война. Уже в 1992 г. серьезные люди, в том числе и в афганском руководстве, начали высказывать опасения в том, что с точки зрения терроризма и наркоторговли Афганистан может превратиться в супер-Ливан. Несбывшиеся надежды на суннитскую революцию в самом Афганистане, невозможность найти работу в разрушенной войной стране, анархия - все это подтолкнуло моджахедов к продолжению боевых действий за пределами страны. Одни делали это по идейным соображениям, другие - по материальным.

Исламизм, исламский фундаментализм - это, помимо прочего, ответ мусульманского мира на упадок Модерна и формирование Постмодерна. Это исламский ответ на НТР и, по-видимому, исламский путь в эпоху "информационного постиндустриального общества". Неважно, что сами эти общества страдали от отсутствия индустрии, а ныне не могут похвастаться развитым постиндустриальным сектором - Ленин назвал бы это логикой "слабого звена", а Маркс откликнулся бы афористически - "язычники, страдающие от язв христианства" . Похоже, в своих обществах исламисты быстрее других становятся людьми XXI в., как в России, Италии и Германии, в начале XX в. первыми людьми этого века, пусть и по "негативу", оказались большевики, фашисты, нацисты, но это уже другая тема. Здесь ограничусь лишь замечанием, что будущее, как правило, приходит как негатив, как "ощущение зловещего превосходства" (К.Поланьи) одних над другими, и проявляется только со временем - получите 10х15.

Борьба террористов против государства как фокуса коллективной идентичности и за иной фокус (например, умма - сообщество верующих) - далеко не худший по своим результатам вариант "постмодернистского" отрицания государства на практике. Бывают случаи и хуже, когда нового надгруппового фактора идентичности нет. Например, крушение государства в центре Африки, торжество этноплеменного футуроархаизма (или архаифутуризма) уже стоило жизни миллиону хуту и тутси в войне, которую нельзя назвать иначе чем анархическая бойня-мятеж.

"Серые зоны"

Другой случай "обретения" постгосударственной, коллективной идентичности - "серые зоны". Этот термин предложил французский журналист Ж.-К.Рюфэн для обозначения зон, которые находятся, по сути, вне реального контроля легальной власти и о ситуации в которых мало что известно. "Серых зон" много и становится все больше по мере глобализации, отступления и ослабления национального государства. Такие зоны есть в Африке, Южной Америке, в Азии и даже в некоторых промышленно развитых странах (США, Италия, Испания, Франция и др.).

"Серозональность" ядра капиталистической системы от таковой полупериферии и периферии отличается тем, что носит не столько геотерриториальный, физическо-пространственный характер (хотя и это есть - например, Южный Бронкс в Нью-Йорке), сколько социопространственный. "Серой зоной" (а надо помнить, что сам термин пришел из аэронавтики, где он обозначает участки местности, недоступные контролю радаров) здесь оказываются некоторые "этажи" или части некоторых "этажей" социального небоскреба; например, с 1- го по 16-й "этаж" - все нормально, а вот 17-й и часть 18-го - серые зоны; а с 19- го - все опять нормально. Пожалуй, именно "социопространственные" "серые зоны" бывший премьер-министр Франции Э.Баладюр называл "зонами неправа", то есть социальными участками, принципиально нерегулируемыми правом, а значит, и государством. Удачная метафора.

Геопространственные "серые зоны", как правило, контролируются либо криминальными сообществами (например, зона Медельина в Колумбии, целые районы Боливии и Перу, "золотой треугольник" в Юго-Восточной Азии на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса), либо "приватизировавшими" государственную власть племенами и кланами (зона в Африке, расположенная вдоль "минеральной дуги" от северных границ ЮАР почти до экватора, Афганистан, отчасти Таджикистан), повстанческими движениями (Перу). Наркобизнес, торговля оружием, терроризм - вот тройственный лик "серых зон". Например, 7 процентов активного населения Перу и до 25 процентов активного населения Боливии занято в производстве и транспортировке наркотиков.

"Серые зоны" ныне - такая же реальность, как "государство", вот только натренированные Модерном государствоцентричные глаз и ум (даже "статистика" происходит от слова "государство" - staat, state) отказываются их замечать, видя в них и понимая их как временное отклонение, криминализацию, полагая их не социальной, а полицейской проблемой, делом "закона и порядка". Это ошибка: новому миру нужны новые карты, новая социальная география, которая должна занять место геополитики. Агентами (субъектами) того передела мира (или пересдачи Карт Истории, как сказал бы Ф.Бродель), который происходит на наших глазах и, продлившись еще 15 - 20 лет, определит значительную часть XXI в., выступают далеко не только государства. Ах, как прост и по-своему уютен З.Бжезинский - эдакий андерсеновский Оле Лукойе, если бы не недобрые, антирусские глаза - с его "Великой шахматной доской". В переделе ведь участвуют далеко не только государства. Здесь и международные организации, и транснациональные корпорации, и "силовые" ведомства, и просто ведомства (например, сырьевые), вышедшие из-под контроля государства и "взбесившиеся", словно раковые клетки; здесь племена и кланы, "серые зоны", криминальные сообщества различных типов (мафия, ндрангета, каморра и т.д., и т.п.), этнические диаспоры, принципиально новые группы буржуазии ("гипербуржуазия", "космократия" по терминологии Д.Дюкло) и даже постбуржуазии. Для такой ситуации "шахматы", пожалуй, неточная и старомодная ассоциация и аналогия, требуется нечто более архаифутуристичное. Например, "го" "Большое мировое го". Это будет точнее. И в духе времени - японское, восточноазиатское, неевропейское - гулять по Постмодерну, так гулять! Ну а тем, кто все же больше склоняется к ассоциациям с евроамериканским опытом, можно предложить "Dungeons and Dragons". Эта ролевая игра фантастически точно отражает суть нынешнего мира.

Интересы агентов постсовременного (и в этом смысле постмодернистского) передела и перелома взаимопереплетены, сплетаются и расплетаются, превращая "друзей" во "врагов", и наоборот, в зависимости от краткосрочных и среднесрочных интересов. Все это запутывает картину, делает ее трудной для адекватного ей социального и политического анализа. "Новый мировой беспорядок", "хаос", "мир у точки бифуркации" - эти пригожинские или навеянные его теориями термины хорошо фиксируют суть глобализации, ведь "серые зоны" - это один из ее закономерных результатов.

Есть "серые зоны" и на территории России. Крайний и экспериментально наиболее чистый вариант - Чечня с ее бандформированиями, терроризмом и террористами. Чечня, что бы ни говорили "идеологи Ичкерии", - не государство, как не являются государством "серые зоны". Это не мафия. И не кланово-племенной союз, сходство внешнее, а отчасти даже сущностное есть, но не оно главное. Мы уже привыкли говорить о чеченском терроризме, привыкли к ярлыку и, похоже, даже не интересуемся социальным содержанием, которое за ним скрывается или, точнее, которое он искажает. Терроризм басаевых, радуевых - только по форме терроризм. Содержание здесь иное, чем у обычного терроризма. В чем же суть?

"Коллективные хищники"

В свое время исследователи преступности в крупных американских городах, например, в Лос-Анджелесе, предложили формулировку "банда как коллективный хищник", "банда как малое общество" и заговорили даже о "населении банд" как "островов улицы" (кстати, "остров улицы" - это близко к "серым зонам"), то есть эдакие асоциальные таинственные (и не очень) острова. Городской бандитизм - устойчивый феномен, по определению специалистов - это "сгусток, структура вызывающего индивидуализма" . Я бы добавил: индивидуализма, коллективно организованного и опирающегося на определенную социальную среду, на определенную популяцию, являющегося лишь ее крайним, асоциальным выражением.

В условиях "разделяемой бедности", скудости ресурсов, нередко сопровождающихся социальной инволюцией и аномией, коллективное социальное хищничество становится нормальным способом существования части "улицы", да и улице в целом кое-что перепадет. Целые районы в мегаполисах, таких, как Лос-Анджелес, Рио-де-Жанейро, Мехико, Манила, Лима, Киншаса и др., - это царство "коллективных хищников", "банднаселений" (а не просто бандформирований). И социализация здесь с 6-8 лет приобретает асоциальный характер жизни в юношеских бандах "генералов песчаных карьеров". И все же внутри городов ситуация более или менее (хотя чаще менее, чем более) контролируется. Хуже обстоит дело в сельских местностях, особенно лесистого или горного типа, более или менее изолированных от мира. В XIX - XX вв. целый ряд таких местностей во всем мире (Мексика, Центральная и Южная Америка, Сицилия, Ирландия в Европе и др.) оказался в тяжелом экономическом и социальном положении. Оставаясь сельскими, эти местности перестали быть крестьянскими: это еще аграрный, но уже посткрестьянский мир, где основная масса населения - бесправные и едва способные прокормить себя затерроризированные арендаторы или мельчайшие "призрачные" собственники, чья жизнь - борьба за выживание, перманентная виоленсия. (Эта реальность хорошо отражена в латиноамериканской литературе, причем не у Г.Гарсиа-Маркеса, чьи романы, похоже, изначально спланированы-скроены под успех у европейского читателя, а у несколько менее известных авторов, таких, как X. Рульфо с его "Педро Парамо", А.Роа-Бастоса, М.А.Астуриаса).

Традиционные ценности, формы социальной организации и идентичности в таких районах, как правило, в той или иной степени ослабляются и их место занимает то, что Э.Бэнфилд назвал "аморальным фамильизмом". Однако если такие сельские сообщества смогут организоваться в качестве коллективного грабителя или эксплуататора по отношению к более или менее развитым соседям, то они не только получают экономически-внеэкономическую основу существования, но эта основа становится дополнительным фактором как сохранения или даже усиления коллективного (этнического, социального или территориального) единства, так и ослабления "аморального фамильизма". Хотя последний благодаря "социальному хищничеству", присущему всем формам бандитизма ("вызывающего индивидуализма"), все равно развивается и так или иначе подтачивает кланово-племенную структуру. Еще один фактор ослабления последней и ее иерархии (в банды чаще всего сбиваются бедные и незнатные) - само наличие банд и функционирование бандитского промысла. Иными словами, взаимодействие коллективно-асоциальной и клановоплеменной структур носит противоречивый характер, в него встроен потенциальный конфликт, который и надо в определенных ситуациях (стратегия "святого Амвросия") использовать.

В любом случае "социальный бандитизм" становится коллективным средством для того, чтобы вырваться из социального ада, причем средством, безусловно, адским.

Одним из главных средств воздействия "бандитских сеньерий" на соседей, особенно более богатых, чем они, является террор, терроризм, главная задача которого - запугать жертву, сделать ее объектом коллективной асоциальной эксплуатации. И единственный адекватный краткосрочный ответ здесь - сила, устрашение, чтобы, как сказал бы Вилли Старк из "Всей королевской рати" Роберта Пенна Уоррена, "их внуки писались, сами не зная, почему они это делают".

В XIX - XX вв. развившееся по восходящей национальное государство такую силу имело и теснило "банднаселения" городов и сел, загоняло их в углы в прямом и переносном смысле этого слова, множило на "социальный ноль". Однако после того как в последней трети XX в. начался процесс ослабления и отступления государства, "коллективная внеэкономическая эксплуатация" как средство существования бедных районов и(или) районов с традициями "социального бандитизма" стала все более частым явлением. Более того, в глобализирующе-локализирующемся мире Постмодерна эта эксплуатация нашла, обрела, создала себе адекватную форму "серой зоны" и уже в этом качестве вступила в борьбу со слабеющим государством как его грабитель, конкурент, как альтернативная форма организации власти, как эксплуататор, комбинирующий черты хищника и паразита.

Мы словно вернулись в XIII - XIV вв., когда в Европе возникающее государство боролось с конкурентными и альтернативными ему формами организации власти - папством, епископством, торговыми союзами (типа Ганзы), городами, рыцарскими орденами, рыцарскими бандами. В ходе Великой капиталистической революции (1517 - 1648) государство устрашило всех конкурентов во внеэкономической (а капитал - в экономической) сфере и отпраздновало свой триумф созданием международной государственной системы (сначала - Вестфальской, затем - Венской, Версальской, Ялтинской). Ныне эта система рушится вместе с государством как институтом. И рушат его как отдельные государства, так и надгосударственные структуры - НАТО. Устанавливая свой порядок в одной части мира и на одном уровне, США и НАТО ослабляют его в других частях и на других уровнях, создавая благоприятные условия для "серых зон" и, возможно, наивно полагая использовать их против отдельных государств (например, против России; например, в кавказско-прикаспийской зоне). Так порядок порождает хаос. Думаю, расплачиваться рано или поздно придется и тем, кто его порождает. Как говорил Блаженный Августин, наказания без вины не бывает.

В формировании "серых зон" и их укреплении, как правило, соучаствуют и коррумпированные чиновники различных государственных структур. Так оформляется социальный союз продуктов и агентов разложения, гниения государства, да и просто легальной власти, с одной стороны, с агентами процессов внелегализации и асоциализации, приватизации власти - с другой. Социопространственные "серые зоны" объединяются с геопространственными в целях дальнейшего разрушения государства, бесконтрольного проедания "общественного пирога" и отсечения от него населения, которое становится объектом социального хищничества, паразитизма, "вызывающего индивидуализма" и аморального фамильизма.

Банднаселение живет за счет населения.

Ну а главная форма устрашения населения и легальных структур, борьбы с последними, а равно с криминальными и "серозональными" конкурентами у банднаселений, как уже говорилось, - террор. Однако это уже нечто другое по содержанию и целям, чем "Красные бригады" и РАФ. И дело не только в том, что "бригадисты" и "рафики" - просто чайлд-гарольды по сравнению с чеченскими и другими террористами подобного типа. Дело в том, что это не терроризм, а война асоциально организованного населения (банднаселения) против социально организованного. Это столкновение двух принципов социальной организации.

Дни шакалов

Недавно я где-то прочел, что чеченские боевики - это в основном выходцы из незнатных, занимающих низкое место в социальной иерархии тейпов "собака" и "шакал". Это кажется мне очень символичным. У Фредерика Форсайта есть роман "День шакала" - о попытке покушения нанятого ОАС профессионального киллера по кличке "Шакал" на генерала де Голля.

"Шакал" - очень удачное прозвище для террориста. Символично, кличка одного из самых известных террористов второй половине XX в., - Ильича Рамиреса Санчеса, арестованного пять лет назад в Хартуме, - "Шакал". У нас, похоже, наступили дни "шакалов". Одни "шакалы" взрывают мирных людей, другие борются за власть, используя в своих "играх непатриотов" шакалов-террористов прямо или опосредованно как "слепых агентов", как марионеток. Впрочем, в нынешней смуте порой трудно сказать, кто хозяин, а кто марионетка: "кукла" вдруг оказывается "кукловодом", и наоборот. Ситуации меняются, и непросто решить, кто кого использует: чеченские бандиты своих покровителей в Москве, или наоборот. Да и так ли уж это важно в общем смысле? Россию рвут на части и те, и другие, используя друг друга. И уничтожая друг друга. Почти по Киплингу: схватка волков и рыжих псов - Большая охота, после которой, как сказал старый мудрый Каа, "не останется больше ни человечка, ни волчонка, останутся одни голые кости" . Почти - потому что не в сказке, а на самом деле часто кто-то все же остается. И очень часто это худшие и наиболее алчные из людей-псов в союзе с несчастными и задавленными нуждой, которых используют в качестве "пушечного мяса". "Серые зоны" - это, бесспорно, игровая площадка людей-псов, людей-шакалов, людей-гиен. Зоологизация и энтомологизация социальной жизни, торжество дочеловеческих форм социальности, право силы и бессилие права - вот черты серозональности.

Повторю: в связи с тем, о чем сказано выше, представляется очевидным: "чеченский терроризм" (и прочие терроризмы этого типа) - терроризм лишь по форме. По сути же это характерная для глобализирующе-локализирующегося мира постмодерновая война, с одной стороны "серой зоны" - сильного, сплоченного и хорошо организованного коллективного хищника, коллективного бандита, бандсоциума, сумевшего подмять под себя все или, по крайней мере, многое некриминальное в своем, этносоциальном организме или заручиться его нейтралитетом, а то и пассивной поддержкой, хищника, стремящегося стать коллективным эксплуататором и выступающего в таком качестве, с другой - слабеющей, разрушающейся под ударами извне и изнутри неповоротливой и кадрово бездарной, продажной квазицентрализованной, квазигосударственной властью.

Речь идет о схватке двух структур, представляющих собой различные формы, продукты и варианты разложения мира и общества Модерна (как когда-то противостояние Московии, Крыма и Казани представляло собой борьбу принципиально различных форм, продуктов и вариантов разложения двухсотлетнего мира Золотой Орды, с той лишь разницей, что противостояние России и Чечни - это противостояние легальной и внелегальной структур). Схватка, о которой идет речь, не уникальна - аналогичные процессы идут везде в мире, где "серые зоны" и другие негосударственные структуры бросают вызов слабеющему национальному государству. Вопрос в том, сможет ли (и если да, то как и как скоро) население противопоставить "серым зонам" и банднаселению постгосударственную форму легальной властной организации. Ну и, естественно, сохраняющиеся государственные формы необходимо задействовать на полную мощь.

Война - мировая или всемирная?

Когда-то, в эпоху "холодной войны", мир пугали (и он сам себя пугал) третьей мировой войной - всеобщей, охватывающей весь земной шар схваткой блоков и государств. На самом деле период "холодной войны" оказался уникальным по своей стабильности временем в истории человечества (единственный аналог, который приходит на память, - период 1815 - 1853 гг.). А вот окончание "холодной войны" ознаменовало вступление мира в эпоху нестабильности. И если уж говорить о новой мировой войне, то она должна быть по счету уже не третьей, а шестой или пятой, в зависимости от того, включаем мы в список мировых войн вместе с наполеоновскими и Семилетней Тридцатилетнюю или нет (думаю, нет). Однако на самом деле, полагаю, говорить нужно не о третьей мировой и вообще не о мировой , а о принципиально новой - всемирной .

Мировые войны в капиталистической системе были выяснением отношений между претендентами на гегемонию - Великобританией и Францией, США и Германией. При этом одни претендент был державой континентальной, а другой - морской, он-то и становился победителем. Правда, победа эта бывала обусловлена, и я подробно описал этот механизм в "Колоколах Истории", союзом морской державы с такой континентальной державой, как Россия/СССР. Россия/СССР не боролась за гегемонию в капиталистической системе (СССР вообще сам был антикапиталистической мировой системой), а решала в мировых войнах свои задачи, перетирая своим пространством и (или) людской массой армии континентальных государств, унимая "широко шагающих молодцов" - Фридриха, Наполеона, Гитлера: "Едут-едут по Берлину (Парижу) наши казаки".

Мировые войны охватывали мир в целом как целостность. Всемирная война - это война, которая может идти повсеместно в мире, во многих точках, между многими агентами, но, не охватывая мир в целом, не затрагивая вопрос общемировой гегемонии и не между двумя агентами (или блоками).

Такая всемирная, точечная, "пуантилистская" война уже идет. Это не война- целостность, а война-совокупность локальных конфликтов, точнее, мятежей неких зон, районов против центральной власти. Направлена она на то, чтобы, помимо прочего, либо отобрать у этой центральной власти право распоряжаться местными ресурсами, либо чтобы насильственным, чаще всего террористическим путем заставить эту центральную власть согласиться с тем, что локальный хищник будет в той или иной форме эксплуатировать подконтрольные ей ресурсы и население. Это, на мой взгляд, и есть всемирная война XXI в., война эпохи позднего капитализма (и, как знать, возможно, и посткапитализма, со всей очевидностью возникающего на наших глазах в качестве намного более жестокого, "эксплуататорского" и неэгалитарного общества, чем буржуазное).

Так же, как война на "входе" в капитализм - Тридцатилетняя - представляла собой череду, диахронную цепь локальных войн в европейской мир-системе, война на "выходе" из капитализма может представлять собой (историческая симметрия?) совокупность локальных войн на всем пространстве глобализирующейся мировой системы . Субъектами в этой войне - и это тоже ее отличие от мировых - выступают не только государства, но и другие агенты - "серые зоны" корпорации, спецслужбы, племена и т.д. К сожалению, о вероятности такой войны, по сути, ничего не сказал О.Тоффлер в своей книге "Война и антивойна: выживание на заре XXI столетия", хотя логически подобный вывод из его материала вполне возможен. Хороший термин для всемирно-пуантилистской войны - "мятежевойна" - предложил Е.Э.Месснер (см.: "Независимое военное обозрение", 1999, N 43). К сожалению, Месснер, автор великолепных работ, ошибочно отождествляет "мировой" и "всемирный" тип войн.

Это, однако, не умаляет значения предложенного термина. Всемирные войны приходят после мировых, они - явление постмодерновое, то есть глобально- локальной эпохи.

Мятежевойна как явление эпохи НТР, глобализации и локализации (глокализации) мировой системы неизбежно приведет к существенным изменениям в военном деле, в организации армии. Более того, она уже ведет к ним, как показала, например, война в Персидском заливе (подр. см.: Фурсов А.И. Залив // Арабо-мусульманский мир на пороге XXI в. М., 1999. с. 155 - 195).

Как это ни парадоксально на первый взгляд, но НТР и Постмодерн, продуцируя всемирную мятежевойну, как бы возвращают организацию армии в конец поздней античности и начало средневековья (IV - VII вв. н.э.), с одной стороны, и в эпоху, предшествующую "железной революции" (Х - VIII вв. до н.э.), с другой. Речь идет о ведении боевых действий не массовыми армиями, а небольшими мобильными соединениями "дружинного" типа. Мы теперь называем это "коммандос".

В такой ситуации, "если завтра мятежевойна, если завтра в поход", резко возрастают роль и значение физической (и психологической) подготовки. Как заметил Ф.Форсайт, "к концу войны (в Персидском заливе. - А.Ф. ) стало ясно, что для решения некоторых задач в определенных регионах земного шара пока не существует равноценной замены... человеческому глазу и человеческому разуму".

Война в Заливе, а также войны во Вьетнаме, Афганистане, Чечне, антинаркомафиозные операции США в Центральной и Южной Америке и т.д. показали, что приборы, техника далеко не так всемогущи, как полагают многие, в частности, те же американцы. На мировом Юге (а именно он пока что главная арена мятежевойн) в борьбе с терроризмом техника хороша и работает только до определенного предела, за которым решающую роль играют профессиональные, морально-волевые ("В бою терпит поражение тот, кто первым опускает глаза". - Тацит ), психологические, физические качества.

Это - добрым молодцам урок и информация к размышлению о том, какой должна быть будущая армия, которой, как и нам всем, скорее всего предстоит жить в состоянии перманентной мятежевойны; какой должна быть реформа, направленная на создание такой армии. Для России все это важно вдвойне или даже втройне потому, что все великие реформы в русской истории удавались в той степени, в какой удавалось создать принципиально новую армию (и флот). Кто-то из русских царей XIX в. заметил, что в России у власти только два союзника - армия и флот. В ситуации мятежевойны, которую мы до сих пор продолжаем воспринимать как "терроризм бандформирований", это замечание имеет крайне важное значение. Армия, флот, спецвойска, спецслужбы - вот военные средства активного противодействия таким явлением, как мятежевойна, возрождение архаических форм социального хищничества, нововарваризация экономики и общества, причем не только у нас, но и во всемирном масштабе.

А каковы средства невоенные? Есть ли они?

Уже упоминавшийся Ж.-К.Рюфэн считает, что у "неоимперии" (так он называет Запад и Россию) есть только три стратегии по отношению к "неоварварам" (термин тоже его): "стратегия Клебера" (попытка привить неевропейцам европейские, то есть буржуазные ценности, но она уже провалилась, и ее добивает Постмодерн с его партикуляризмом и мультикультурализмом, в которых политически заинтересованы формирующиеся группы новых хозяев мира - гипербуржуазии и постбуржуазии); "стратегия барона Унгерна", ведущая в конечном счете к захвату Севера союзом сил Юга и отчасти Севера и Юга; "стратегия Марка Аврелия" - "лимес". Именно этому последнему отдает предпочтение Рюфэн. Речь идет о проведении черты - лимеса, создания вдоль нее буферных государств ("государств-тампонов"), которые заблокируют распространение "мятежевойны" ("терроризма") на Север. У этой стратегии, однако, свои минусы. Сокращение (или прекращение) миграции, даже если забыть, что, с одной стороны, оно противоречит многим краткосрочным экономическим интересам, а с другой, скорее всего вызовет истерику со стороны некоторых политических сил - социал-демократов, всяких "зеленых", "голубых", "розовых" и т.п., в той или иной степени потребует демонтажа ряда демократических институтов, завоеванных трудящимися в эпоху после революции 1848 г., что, безусловно, изменит сам Север на небуржуазный лад. Но большее ли это из зол? Думаю, нет, когда речь идет о цивилизационной идентичности и физической безопасности. Иначе рано или поздно Север и Россия будут зоной такой мятежевойны, по сравнению с которой то, что мы ныне называем "терроризмом" и "криминализацией", может показаться играми бойскаутов. Ну и, разумеется, речь должна идти не только о сдерживании терроризма, но и его отбрасывании, включая обязательное физическое уничтожение террористов везде и всегда, пусть двадцать лет спустя, как это делают израильтяне. "Хороший террорист - мертвый террорист". Надо улучшать жизнь.

Это - теория и большая политика. А как лучше всего конкретно бороться с терроризмом? На этот же вопрос должны ответить специалисты, профессионалы. На мой взгляд, действовать надо так, как это делал генерал Верлинов из трилогии моего любимого Д.Корецкого. По крайней мере, это может принести моральное и профессиональное удовлетворение: штык в горло и два поворота - чтобы не мучился. Но, к сожалению, это не решает проблему. Суть дела в том, что у нынешнего терроризма - особо нетеррористические корни, что сам терроризм - не столько причина, сколько следствие. За одним и тем же явлением - терроризмом - в 1970 - 1990 гг. скрываются разные сущности и, следовательно, разные причины. А раз так - нужны разные стратегии борьбы и предупреждения Не who is alarmed is armed.

Нынешний терроризм сам по себе не есть проблема, он элемент новой проблематичной реальности , которую можно сформулировать как триаду "Глобализация. Постмодерн. Безопасность". Терроризм - лишь один из ее ликов, лишь один из элементов (и одно из средств) нынешнего Большого передела, Великого перелома, Всемирной смуты, Мирового Булгачного времени. До тех пор, пока мы не научились понимать это время в целом, мы не сможем ни противостоять этому времени и его "героям", ни справиться с частностями. Как говорил В.И.Ленин, тот, "...кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя "натыкаться" на эти общие вопросы". Главными общими вопросами сегодняшнего дня мне представляются развитие (умирание?) нынешней капиталистической системы и место России в этом процессе. Но это уже другая тема.

    

Настоящая статья представляет сокращенный вариант фрагментов из двух книг, над которыми сейчас работает автор "ХХ век" и "Сумеречная зона".

РОССИЯ. КОНЕЦ ВЕКА

• Дни шакалов,
  или размышления о терроризме в контексте эпохи