Драма затянувшегося ожидания

"Три сестры". Берлинский театр "Фольксбюне"

Виктор ГУЛЬЧЕНКО

Время "многоуважаемого шкафа" - контрольное время в пьесах Чехова.

Сто лет минуло с тех пор, как философствующий подполковник Вершинин впервые помечтал о жизни через каких-нибудь двести, триста лет.

Кристоф Марталер, поставивший "Трех сестер" в берлинском "Фольксбюне", вычел из этой мечты не какие-нибудь, а реальные сто лет, снабдил Ферапонта, совершающего бесконечный марш-парад по огромным лестницам многоэтажного доходного дома, книжкой с текстом пьесы, и тот зачитал из нее вершининские же слова: "То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, - придет время, - будет забыто или будет казаться неважным. (Пауза.) И интересно, мы теперь совсем не можем знать, что, собственно, будет считаться высоким, важным и что жалким, смешным...".

Вершинин, то бишь Чехов, как в воду глядел. Ферапонт, то бишь Марталер, это предположение подтвердил.

Режиссер открыто продекларировал свои намерения и тут же их осуществил в своем тонком и стильном спектакле, своего рода этюде на тему "Время в пьесах Чехова".

Постановки Марталера походят на фильмы покойного Кесьлевского, в особенности на его "Три цвета". Оба режиссера оказались способны услышать и передать музыку жизни современной Европы, Восточной Европы конца ХХ века. Оба они, по существу, и ведут речь о закате Европы , и было бы странным полагать, что их сценические и экранные откровения обретут только благодарных зрителей.

Что бросилось в глаза: со спектакля Марталера "Убей европейца!" уходило больше зрителей, чем с нынешней его постановки "Трех сестер", показанной на первой чеховской сцене в Камергерском.

Очевидно, восточноевропейская публика привыкает к Марталеру, к неторопливым ритмам его повествования, к той соразмерности и гармонии, которыми дышат театральные его сочинения.

Можно сказать: дышат на ладан - ведь в его "Трех сестрах" едва теплится жизнь, в его "Трех сестрах" еще безнадежней становится само ожидание героями перемен, сделавшееся окончательно туманным. Иначе, кажется, и быть не могло: пафос чеховских персонажей изрядно поубавился за прошедшие сто лет.

Да, бездействующие в "Трех сестрах" Марталера лица - герои нашего , и никакого иного, времени.

Мысль о значительном повзрослении сестер Прозоровых уже давно занимала автора этих строк, и вот, пожалуйста, в спектакле Марталера они даны в яви: три старые девы - Ольга Сергеевна (Хайде Кипп), свободная от забот о сохранении талии; Мария Сергеевна (Сюзанна Дюльманн), выглядящая пострашнее и постарше старшей своей сестры, с окрашенными в огненно-рыжий цвет волосами, что, в частности, тоже вполне отвечает нашему времени Рыжих ; Ирина Сергеевна (Оливия Григолли), уже ко дню своих именин немолодая, а к концу, в парике и безвкусном "гэдээровском" синем костюме, тоже вполне соответствующая типу соцлагерной женщины - женщины восточноевропейских кровей. Военных тут нет: им давно пришла пора выйти в отставку. Все - лица зрелого и даже выше зрелого возраста, гвардии пенсионеры. Признаки молодости сохраняются лишь в Наталье Ивановне (Жанетт Спасова), которая намного милее трех сестер, и в наипластичнейшем Федотике - Родэ (Маттиас Мачке), физкультурный фанатизм которого довел его с течением времени до положения человека танцующего .

За танцами, между прочим, маячит прошлое, былая любовь и бывшая когда-то настоящей жизнь. Вот почему Марию Сергеевну, оказавшуюся почти буквально у смертного одра Вершинина - Петера Фитца (это, между прочим, в знаменитой лирической их сцене, где звучит "Трам-там-там"), кидает вдруг в танец - и в этих ее конвульсиях оживает само прошлое. И вот почему в IV акте, в присутствии Тузенбаха Федотик - Родэ вовлекает Ирину Сергеевну в еще более откровенный танец, на котором здесь лежит нагрузка, не меньшая, чем у военных маршей.

В эти мгновения призрачная, иллюзорная и откровенно выморочная жизнь героев окончательно становится зрелищем не утраченного до сих пор (и потому весьма замедленного) прошедшего времени , - зрелищем со своим тапером (Клеменс Зинкнехт), самозабвенно наигрывающим прелюды Шопена. Герои Марталера, пленники собственного прошлого и позавчерашних уже надежд, буквально погрязли в нем, словно в болотной топи. Они увязли в нем не по самые уши, а по самые души - и оттого взаимодействуют не столько друг с другом, сколько с самим временем, едва удерживающим их на поверхности.

"Всех нас убивает время", - когда-то безжалостно заключил Ионеско, рассуждая как раз о героях Чехова. Кристоф Марталер с исчерпывающей наглядностью продемонстрировал, как это происходит.

Время настолько распоясалось, что обкорнывает в этом спектакле сам сюжет, где дело просто не доходит до финальных монологов сестер. Незадолго до конца Ферапонт (Ульрих Фосс) роняет книжку с пьесой на пол и потом долго силится нагнуться, чтобы поднять ее. Но, увы! Время так поизносило его, что поднять книжку Ферапонт уже не сможет никогда...

Где-то на самой обочине уходящей жизни постаревшие сестры Прозоровы поют песни своего невозвратимого детства. На стене их пустеющего дома висит расписание поездов, в том числе и на Москву. Но поезда тут давно не ходят.

Дом Прозоровых все сильнее напоминает уже не доходный дом и не дом престарелых, а зал ожидания почти обезлюдевшего вокзала. Он давно заперт, наглухо заколочен этот дом, и покинуть его можно, разве что спустившись куда- то вниз - под землю, в могилу, в преисподнюю. Туда уходит Тузенбах, туда роняет часы дряхлый Чебутыкин (Клаус Мертенс), туда сигает Федотик - Родэ...

Век назад в этой пьесе военные могли прийти в город, похожий на Воскресенск или на Пермь, и могли потом уйти в царство Польское или в Читу, а где-то за горизонтом там непременно маячила Москва.

У Марталера миражным сделалось само существование чеховских персонажей. Их присутствие сродни их отсутствию.

Комизм этого присутствия отсутствия, этого промежуточного - между этажами бытия - их положения неотрывен от трагизма. Вот почему возможность смеяться или плакать существует тут в одинаковой степени.

Последний поэт старой драмы и первый драматург нового времени, пионер "театра абсурда" Чехов предстает в данном спектакле уже его патриархом.

"Три сестры" берлинского "Фольксбюне" - классическая постановка "театра абсурда".

Сюжет чеховской пьесы не исчерпывается, разумеется, и спустя столетие, обретая все новые и новые смыслы. Но никому не суждено продраться сквозь преграду финала, невозможно дописать его. В связи с чем ироничному жизнелюбу Марталеру только и остается снять шляпу перед великим мастером драмы ожидания.

ТЕАТР

• Драма затянувшегося ожидания
  "Три сестры". Берлинский театр "Фольксбюне"
• Пи, который классно ходит на шпильках
  Труппа "Л'Энконвеньян де Бутюр", Париж
• Мужской театр Отара Джангишерашвили
  На соискание Государственной премии
• Юрий Яковлев в зеркале домашнего альбома