Что за милашка этот Горовиц!

МУЗЫКА

Перевод Сергея ГРОХОТОВА

В.Горовиц на концерте в БЗК (1986 год)

В издательстве "Классика-XXI" готовится к выходу в свет книга Дэвида Дюбала "Вечера с Горовицем". Автор - истинный профессионал, окончивший фортепианный факультет Джульярдской музыкальной школы. Дюбал более чем два десятилетия возглавлял нью-йоркскую радиостанцию классической музыки WNCN, а с 1983 года он читает в Джульярде курс истории фортепианного искусства. Автор журнальных и газетных статей, книг "Беседы за клавиатурой" (написана по материалам интервью с известными пианистами), "Фортепианное искусство: исполнители, репертуар, записи", "Разговоры с Менухиным", "Вспоминая Горовица", создатель видеофильма "Золотой век фортепиано" (1993), повествующего об истории инструмента и крупнейших пианистах, Дэвид Дюбал не только выступает с лекциями у себя на родине и за рубежом, но и ведет профессиональную концертную деятельность, участвует в жюри международных конкурсов, в мире выходят диски с его записями. Дэвиду Дюбалу довелось довольно тесно общаться с Горовицем в последние годы жизни маэстро. Благодаря энциклопедической эрудиции Дюбал вел беседы с великим пианистом на равных. Из встреч и разговоров родилась книга, с фрагментами из которой мы предлагаем познакомиться нашим читателям.

Мой первый визит к Маэстро

В начале ноября 1979 года редактор журнала "Тоника" Седжвик Кларк спросил меня:

- Не подошло ли время взять у Горовица интервью? Я попробую позвонить Джеку Пфейферу со студии RCA и закинуть удочку. (Пфейфер уже много лет был звукорежиссером Горовица.)

Горовиц согласился, и интервью было назначено на 16 ноября у него дома.

- Приходи точно в девять тридцать, ни минутой позже, Боже упаси! - предупреждал Джек. - Тебе предстоит трудный вечер. Горовиц - это тот еще капризуля, да и Ванда тоже. Желаю удачи, она тебе пригодится!

Пфейфер открыл мне и еще один секрет - во что одеться.

- Не забудь пиджак и бабочку.

Я промолчал: бабочки были мне ненавистны. Я привык носить галстуки, и считал, что этого вполне достаточно. Посмотрим, неужели Горовицы действительно выставят меня вон, как, я слышал, они поступают со всяким, явившимся к ним без бабочки, этого знака респектабельности.

Я и звукоинженер Ричард Козел подъехали к дому по меньшей мере на пятнадцать минут раньше назначенного срока. Пока мы убивали время, прогуливаясь вокруг квартала, Ричард вслух размышлял о том, как нас примут. Он суетился, надевая бабочку, и мы оба гадали, буду ли я вышвырнут из-за моего шелкового галстука. Горовицы славились своим темпераментом. Всем было известно, что они воистину королевская пара от мира музыки и что темперамент миссис Горовиц унаследован от ее отца, Артуро Тосканини.

С угла улицы мы высматривали Джека. Перед тем как позвонить в дверь, он аккуратно причесался и вскоре был впущен. Это стало для нас сигналом. Как ни странно, я не волновался и был готов ко всему, что бы ни произошло.

Когда мы вошли в гостиную, Джек, сидевший там в одиночестве, поднялся нам навстречу. Ричард подсоединил к розетке магнитофон.

Скоро появилась миссис Горовиц - крепкая, красивая женщина, небольшого роста, очень бледная, в дорогом костюме. У нее были каштановые волосы - прямые, жесткие, блестящие и безукоризненно уложенные. Своим пронзительным взглядом она удивительно походила на отца. Хотя Ванда Тосканини-Горовиц и называла себя бесталанной, она, безусловно, была звездой. Она была одновременно и боязливой, и бесстрашной - эта женщина, целиком посвятившая себя карьере мужа. Многие деятели музыкального бизнеса называли ее "Ванда-ведьма" за яростный характер и сверхъестественную способность устраивать "скандалы". Короче говоря, миссис Горовиц считалась женщиной грозной и опасной. Джек приветствовал ее с огромным почтением.

Неожиданно, словно из-под земли, появился сам Горовиц. В то время великому пианисту было семьдесят шесть лет. Он показался мне выше ростом, чем я себе представлял. Одет Горовиц был пестро - при яркой бабочке, в полосатом жилете. Улыбаясь, он подошел ко мне, протянул руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. В отличие от многих пианистов, Горовиц не боялся, что кто-нибудь повредит ему пальцы.

- Сегодня я слушал ваше радио, оно звучит прекрасно, - сказал он.

- Мне придется согласиться с общим мнением, мистер Горовиц. Не могу выразить, сколь я счастлив встретиться с вами и вашей супругой. Позвольте представить вам главного звукорежиссера WNCN Ричарда Козела.

Разговор начался. Поначалу Горовиц чувствовал себя не совсем уверенно, отвечая на мои вопросы. Он то и дело спрашивал Джека: "Не так ли? Вы согласны?" И Джек всякий раз отвечал с подчеркнутой определенностью: "Конечно! Разумеется!" По ходу разговора миссис Горовиц не могла удержаться от комментариев. Характерно, что это произошло как раз в тот момент, когда пианист хотел показать себя в самом выгодном свете.

Нам предстояло в полной мере оценить драматический талант Ванды Горовиц. Как раз в тот момент, когда пианист начал собираться с мыслями, я заметил, что ноздри миссис Горовиц пришли в движение. Наша беседа шла дальше, но она продолжала принюхиваться и наконец вмешалась:

- Володя, сегодня на прогулке ты не наступил случайно на собачью какашку?

Уж этого я никак не мог ожидать, прося Горовица поделиться своими мыслями о Шопене. Он посмотрел на Ванду, пожал плечами и осмотрел подошвы своих ботинок. Таким тонким обонянием, как миссис Горовиц, не обладал никто из нас - ни я, ни Джек, ни Ричард.

- Нет, Ванда, я ни на что не наступил, - сказал он.

Мы не сомневались, что всем нам предстоит проверка. Повисло тяжелое молчание. Наконец Джек с трепетом поднял ногу.

- Нет, ботинки чистые, - объявил он громко.

У меня не хватало решимости взглянуть на подошвы своей обуви, и я умоляюще посмотрел на Ричарда. Он был следующий.

- Тоже не я! - произнес он со вздохом облегчения.

Путей к отступлению не было. Я поднял ноги одну за другой:

- Нет, нет, не я!

Я не верил собственным глазам, я был убежден: именно мне суждено оказаться виноватым. Казалось, этот абсурд длится целую вечность. Но подошел черед миссис Горовиц. Осмотрев свои высокие каблуки, она сказала с радостной застенчивостью:

- Ах, оказывается, это я. Господа, извините, пожалуйста!

Она вышла, а я продолжил свое интервью. Когда минут через десять она вернулась, в комнате царила более демократичная атмосфера. Горовиц чувствовал себя свободно и давал хорошее интервью - мы говорили о композиторах. В то время Горовиц разучивал "Scherzo а Сapriccio" Мендельсона. Хотя это произведение длительностью шесть минут занимает важное место в творчестве композитора, оно незаслуженно забыто.

- Никто не играет это сочинение. Никто! Это я открыл его, - сказал Горовиц.

Я мягко возразил, заметив, что, хотя оно исполняется редко, среди пианистов каждого поколения находятся люди, которым оно нравится.

- Кто же это? - вскричал Горовиц.

- Например, не кто иной, как Антон Рубинштейн, играл его на своих знаменитых "Исторических концертах".

Это известие взволновало Горовица и заинтриговало Ванду. Имя Антона Рубинштейна, этого величайшего русского пианиста XIX столетия, было для Горовица священным. Ванда выбежала из комнаты и скоро вернулась с биографией Рубинштейна, включавшей также программы его "Исторических концертов".

- Вот здесь, Володя, - показала она место в книге.

Поначалу я подумал, что она проверяет мои знания, но потом понял: Рубинштейн был для нее символом авторитетности. Если уж великий Антон благословил своей игрой Мендельсона, значит, это действительно хорошая пьеса. Горовиц был в восторге. Однако я понимал, что мое известие все-таки несколько омрачило ему радость первооткрывателя. Горовицу явно не понравилось, когда я упомянул далее несколько записей пьесы Мендельсона, в том числе лучшую, на мой взгляд, сделанную Антоном Куэрти.

- Он хороший пианист, - заметил Горовиц, - но несколько сухой.

Я понял, что выбор произведения для публичного исполнения или записи был для Горовица долгим, мучительным процессом. Пианист хотел, чтобы пьесы как бы полностью ему принадлежали. Мне кажется, он в душе отказывал кому бы то ни было в праве играть "его" репертуар. Если уж он играл сочинение, оно должно было стать его собственностью.

К сожалению, наше интервью было прервано служанкой, принесшей кофе и пирожные. Я боялся, что после кофе с нами попрощаются, но не осмеливался намекнуть о своей надежде услышать игру Маэстро в домашней обстановке.

Словно прочитав мои мысли, Горовиц схватил ноты Мендельсона и протянул мне:

- Вот, мистер Дюбал, посмотрите, как я подправил и переделал некоторые пассажи.

Мои мечты осуществились: Горовиц заиграл "Scherzo а Capriccio" Мендельсона.

- Смотрите, я для большего эффекта добавил здесь октавы, а здесь я играю двойные ноты. Поглядите, тут я кое-что выбросил. Это придает музыке больше легкости.

Он играл с обезоруживающей непринужденностью, все время говоря и глядя на меня. Он был совершенно раскрепощен и пригоршнями бросал фальшивые ноты. Горовиц явно наслаждался, показывая мне свои трюки. Когда он играл, я чувствовал себя с ним абсолютно свободно.

Разыгравшись, Горовиц решил оказать мне особую честь и исполнил Вторую сонату Рахманинова. Он любил это сочинение. Рахманинов опубликовал сонату в 1913 году, но она казалась композитору затянутой, и позднее он сократил ее. Вот что поведал Горовиц:

- Я сказал Рахманинову: "По-моему, соната стала слишком короткой". "Господин Горовиц, - ответил он, - вы хороший музыкант. Возьмите то, что вы считаете лучшим, из обеих редакций". Я так и сделал и заслужил одобрение Рахманинова.

Был уже второй час ночи, а Горовиц играл ярко, словно в концертном зале. Я блаженно слушал бы его игру всю ночь напролет, но бдительная Ванда, вышедшая из комнаты часом раньше, появилась снова:

- Володе надо поспать, - сказала она Джеку деликатно. - Завтра он должен заниматься.

Мы попрощались. На улице я поблагодарил Джека, сделавшего возможным это интервью. По дороге домой в такси у меня в ушах все еще звучали гулкие басы рахманиновской сонаты.

Приглашение от президента

В среду 1 октября 1986 года Горовиц праздновал свой день рождения. Я посетил его на следующий вечер. Разговор вращался вокруг предстоявшего ему выступления в Белом доме.

Когда пианист вернулся из турне, президент наградил его медалью Свободы. Перед получением ее Горовиц сказал мне:

- Америке нет дела до хорошей музыки. Это страна поп-культуры. Я не люблю играть для американцев.

Однако после присуждения медали он на неделю или две сделался сверхпатриотом.

- Я много даю своей приемной родине, - говорил он. - Вы знаете, я очень хороший американец. Меня все знают в лицо. Я не могу пройти и квартала - меня то и дело останавливают. Раньше я говорил: "Нет, я не Горовиц". Но теперь это не помогает. Я больше не могу сесть на скамейку в парке...

Охотники за автографами всегда в равной мере и докучали Горовицу, и льстили его самолюбию. Но в поздние годы от них не было спасения. Во время его пребывания в России журнал "Тайм" поместил на обложке его фотографию, а это, как известно, конец для всякого приватного существования.

- Маэстро, - сказал я, - как-то раз я ехал в лифте дома на Шестой авеню. Там были две молодые женщины, одна из которых держала в руках экземпляр журнала с вашим портретом. Она сказала другой: "Не правда ли, милашка!"

Горовиц пришел в восторг:

- Я - "милашка"! Слышишь, Ванда, девушки до сих пор считают меня "милашкой".

Я продолжал:

- Но еще лучше сказала другая женщина: "Однажды воскресным утром я переключала телевизионные каналы и услышала, как он играет в Москве. Я не думала, что люблю классическую музыку, но это было прекрасно".

- Люди думают, что им не нравится хорошая музыка, - сказал Горовиц, - но как только они по-настоящему услышат ее, они ее сразу полюбят.

- Когда я играл в Белом доме для президента Картера, он был со мной очень мил, - сказал Горовиц. - Он настоящий любитель музыки. Знаете, Картер, по-моему, хороший человек - он за народ. Я играл для Картера в семидесятые. Не слишком удачно. Я себя тогда неважно чувствовал.

- А вы знаете, что он играл в Белом доме для президента Гувера? - спросила Ванда. - Мистер Дюбал, вы слышали об истории, которая приключилась, когда он играл для Гувера?

- Нет. Расскажите!

- В 1930 году я почти не знал английского языка, - начал Горовиц. - По дороге в Белый дом мне сказали, что после концерта предстоит прием, на котором мне надо будет по очереди пожать всем руки. При этом мне нужно говорить одно: "I am delighted" ("Я счастлив"). Я старался запомнить эту фразу, повторял ее снова и снова. После концерта была встреча с президентом и многими другими важными лицами, главным образом с дипломатами и их женами.

Ванда, не выдержав, выпалила:

- Знаете, что он говорил тогда президенту и всем присутствовавшим?

- Что?

- I am delightful ("Я очарователен"). Можете себе представить: "Я очарователен".

Я захохотал.

- Гувер ни черта не смыслил в хорошей музыке, - сказал Горовиц.

- Но зато Трумэн и Никсон играли на фортепиано.

- Для всего мира было бы лучше, если бы они занимались на инструменте по двенадцать часов в день, - Горовицу самому понравились свои слова. - Я доверяю музыкантам больше, чем кому-либо. Они слишком много занимаются, чтобы причинять людям вред < ... >

Горовиц и рок-н-ролл

В поздний августовский вечер 1987 года я приехал, когда Горовицы смотрели по телевизору документальный фильм о ягуарах. Маэстро очень заинтересовали эти великолепные тропические животные.

- Можете себе представить, они обречены на вымирание в течение нескольких лет! - воскликнул он. - Только подумайте, такая красота и изящество навеки исчезнут с лица земли!

- На днях я интервьюировал Иегуди Менухина, - сказал я. - Мы говорили о проблемах животного мира, и я рассказал ему, что киты очень музыкальны. Он высказал весьма интригующую мысль.

Что более достойно сохранения: последняя дюжина китов или сотня тысяч людей где-либо? Это очень сложный вопрос, ответ на который никак нельзя дать машинально. Мы разбрасываемся миллионами людей: они умирают от голода, от холеры, рака, от душевных расстройств - так заведено. Все эти люди все равно будут уничтожены, и стоят ли они дюжины здоровых китов? Я не знаю, кто тот Соломон, который решит эту задачу.

- Как вы думаете, Соломон был мудр? - спросил Горовиц.

- Я сомневаюсь, мистер Горовиц. Но только старики могут быть мудрыми. Это не значит, что они все таковы; если в юности люди бестолковы, то обычно и в старости остаются такими же.

- Эрик Эриксон говорил: для того чтобы быть мудрым, надо быть старым, и все общества, кроме нашего, западного, инстинктивно понимали это. Теперь нет шансов найти мудрость, потому что молодежь навеки зомбирована самой ужасной пропагандой всех времен - рок-н-роллом. Он иссушает мозг и высасывает из ребенка жизненные соки. Дети могут дожить до старости, но они не достигнут мудрости. Их мозг выжжен, их уши глухи. Я читал скандальную книгу Алана Блума под названием "Конец американского мышления". Там есть глава о рок-музыке, которая ужасает. Блум называет рок постоянным половым стимулятором, который основан на ритме сексуального соития. Единственную параллель року в классической музыке составляет равелевское "Болеро" с его непрерывным оргиастическим ритмом.

- Кстати, о "Болеро", - вступила Ванда. - Мой отец играл его в Париже, и Равель в страшном гневе явился к нему за сцену сказать, что он дирижировал слишком быстро. С тех пор они перестали разговаривать.

- Может быть, ваш отец сделал его слишком сексуальным, - сказал я.

- Возможно, вы правы, - ответил Горовиц. - Я знал Равеля, и он, по-моему, не слишком интересовался сексом.

- Знаете, кого Блум считает великой героической фигурой последних пятнадцати лет, человеком, сыгравшим ту же роль, что Наполеон, в жизни молодежи в XIX веке?

- И кого же? - выпалил Горовиц. - Разумеется, не меня: молодежь меня совсем не знает.

- Нет, Маэстро, не вас, а Мика Джаггера. - О боже! - задохнулся Горовиц. - Это даже хуже, чем я предполагал. Даже я знаю, кто он.

- Блум обнаружил: студенты, которые хвастались тем, что не имеют героев для подражания, втайне хотят быть, как Мик Джаггер, жить, как он, прославиться, как он. Блум называет это "феноменом плебейства".

Горовиц продолжал:

- Надо вам сказать, когда я был молод, легкая музыка не была такой отвратительной.

Он подошел к роялю и начал наигрывать забытые мотивы из песен и оперетт, словно для того, чтобы продемонстрировать, каким он был славным парнем. Ванда снисходительно улыбалась, пока ее супруг совершал небольшую прогулку за пределы горних высот великого искусства.

Остаток вечера мы проговорили о положении бездомных и трагедии наших городов.

- Скоро бездомных будет полмиллиона. Если города - это цивилизация, то значит, она приходит в упадок. Может быть, Нью-Йорк умрет еще до того, как умрет музыка.

- Я сам умру раньше, чем Нью-Йорк, - перебил Горовиц. - Сегодня мы все настроены очень пессимистически. В следующий раз давайте говорить о музыке: это никогда не вызывает депрессии.

МУЗЫКА

• Что за милашка этот Горовиц!