ИРИНА АНТОНОВА: "Музейный сотрудник - существо эзотерическое"

Беседу вела Анна КОРНДОРФ
Фото Степана РАПЧЕВСКОГО

И.Антонова

Пытаться застать Ирину АНТОНОВУ, директора Государственного музея изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, в декабре - дело весьма хлопотное. Устроенный ею совместно с С.Т.Рихтером 21 год назад музыкальный фестиваль Декабрьские вечера и по сей день является одним из самых крупных событий московской художественной жизни. Череда открывающихся выставок, ежевечерние концерты, постоянные переговоры с их участниками, организационные хлопоты - все это стало для музейных сотрудников уже традиционным атрибутом наступающей зимы. Но, безусловно, возможностью увидеть и услышать все это великолепие стойкие счастливцы этого года (билеты на все концерты были распроданы задолго до их начала, а попасть на выставку К.Моне можно, лишь проведя в очереди на морозе не меньше часа) обязаны почти исключительно личным усилиям и договоренностям директора музея.

    

- Ирина Александровна, расскажите, пожалуйста, в чем заключается концепция нынешних Декабрьских вечеров?

Очередь у входа в ГМИИ

- Наш фестиваль тем и отличается от других музыкальных фестивалей, что это не просто концерты, а непременно и приуроченные к ним выставки, связанные своей темой с темой Декабрьских вечеров. У нас были фестивали, посвященные Моцарту, Баху, даже Пастернаку, Шостаковичу, и мы каждый раз придумывали какую-то выставку, которая должна была им соответствовать. Но это не значит, что выставка иллюстрирует концерты - мы, скорее, создаем ассоциативный ряд, позволяя нашему зрителю-слушателю додумывать, придумывать, фантазировать на эту тему. Вот, скажем, тема этого года - Марсель Пруст. Это конец XIX - первые десятилетия ХХ столетия, время рождения новых форм в музыке, живописи, литературе. Пруст, принципы его искусства, его художественная форма дали очень много импульсов ХХ столетию. Литераторы и сейчас живут этим наследием, во многих странах мира настоящая прустомания - все пишут книги о Прусте, много всякого рода публикаций, конференций. Кстати, у нас тоже будет очень интересная конференция, посвященная не только Прусту, но и всем тем явлениям, которые происходили вокруг: в музыке, живописи. Так возникла идея проведения выставки Клода Моне. В нашем музее, в Эрмитаже очень порядочная и очень представительная коллекция К.Моне, но мы к ней еще прибавили: наши партнеры, коллеги из США, Германии, Швейцарии и, конечно же, Франции, предоставили экспонаты для этой выставки. Мы вообще часто обращаемся к литературе, что очень понятно, ведь мы все-таки Музей имени Пушкина - это имя нам дорого, и поэтический нерв, безусловно, в музее присутствует, кроме того, память дочки Ивана Владимировича Цветаева, великой нашей поэтессы Марины Цветаевой, которая очень любила Пушкина и много о нем писала, тоже нас как-то к этому подвигает. Кроме того, Пруст был одним из самых любимых писателей Святослава Рихтера. Уже очень больной, за несколько месяцев до возвращения в Россию пианист поселился на улице Амлен, 44 в Париже - это тот дом, где умер Пруст. Так что последнее пристанище Рихтера за границей - это был дом Пруста.

    

- Вам удалось привлечь такое большое число зарубежных участников выставки. А как вообще складываются контакты с зарубежными музеями, помимо Хьюстона, с которым, как известно, у ГМИИ запланировано долгосрочное сотрудничество?

- Мы только что открыли выставку африканского золота из музея Хьюстона, а вообще мы сотрудничаем с западными музеями весьма широко: например, сейчас в Амстердаме будет выставка, посвященная периоду совместного творчества Ван Гога и Гогена, для которой мы предоставляем свои произведения, а, в свою очередь, получаем необходимые нам картины для выставок. Но если вы спросите меня, не готовится ли на Западе какая-нибудь большая выставка из фондов нашего музея, то на сегодняшний день нет. Хотя обменные планы очень обширны. В тот же Хьюстон мы пока еще не послали большой выставки, но ждем от них натюрморт Гойи "Рыбы", который должен сменить представленную сейчас в музее картину Гейнсборо. Такие обмены происходят постоянно.

    

- Какова коммерческая сторона всех этих контактов? Кто оказывает финансовую поддержку и на каких основаниях?

- Мы бюджетная организация, а создание крупномасштабных проектов, издание так называемых "каталогов резоне", то есть научных каталогов, требует привлечения дополнительных финансовых средств. Так, например, издание двухтомного каталога обходится более чем в 120 тысяч долларов, и, конечно, это очень трудно сделать самому музею. Тем не менее мы издаем их за счет того, что зарабатываем сами: от проведения экскурсий, лекций, отчасти от сдачи в аренду принадлежащих музею помещений. Этих денег не так уж много, но мы стараемся их не проедать, а вкладывать в какие-то важные проекты. И все же крупные выставки мы, конечно, без помощи спонсоров сделать не можем. Это исключено. В последнее время нам очень много помогают Альфа-банк, немецкая газовая компания "Рургаз", которая уже не первый год предоставляет средства на проведение Декабрьских вечеров.

    

- Известно, что у Эрмитажа есть несколько проектов по развитию собственных филиалов в других странах (Англия, Голландия, США), а как складывается ситуация в ГМИИ?

- Начало нашей работы с американским городом Хьюстоном строится приблизительно на таком же основании. Возможно, со временем там будут открыты залы, где мы в течение года или нескольких месяцев сможем показывать какие-то части наших коллекций, но это во многом будет зависеть от успеха той первой выставки, которую мы в декабре 2002 года откроем в Хьюстоне. Других планов такого рода пока нет. Нас очень просил об открытии филиала Ульяновск, где сейчас проходит выставка скульптуры Майоля и Родена из собрания ГМИИ. Если им удастся отреставрировать свое основное здание, мы могли бы открыть там залы и систематически показывать части наших коллекций. Почему не делать этого в России, на Волге? Там своя аудитория не только этого города, но и близлежащих и даже отдаленных поволжских городов.

    

- Как пополняется собрание музея? Участвует ли ГМИИ в зарубежных аукционах?

- На зарубежных аукционах нам иногда удавалось кое-что покупать, это касалось, главным образом, рисунков и вещей, которые нам были необходимы для заполнения пробелов в наших коллекциях. Но, конечно, на равных участвовать в зарубежных аукционах для нас абсолютно нереально. Мы покупаем в России у частных владельцев, какие-то суммы нам выделяет Министерство культуры, какие-то мы находим сами, где-то нам помогают спонсоры. Тот материал, который мы приобретаем сегодня, очень разнообразный - античные, византийские, восточные монеты, графика самая разнообразная, русская, американская, российская, советская, включая японскую, - картины, скульптуру. Возможно, скоро мы сделаем выставку новых поступлений.

    

- Как складываются отношения музея с фискальными органами - Счетной палатой и казначейством, влияют ли они на закупочную политику?

- На закупки они не влияют, на закупки влияют те ассигнования, которые дает Министерство культуры. Счетная палата имеет целью просто инспектирование использования бюджетных денег. Что касается казначейства, то нам очень трудно работать с ним, потому что сейчас все наши счета находятся там и длительность процедуры их прохождения очень затрудняет получение денег и их использование. И мы, и другие музеи об этом многократно говорили, участвовали в совместных заседаниях Министерства культуры и Министерства финансов, обращались в Госдуму, но пока безрезультатно.

    

- Как вы относитесь к ситуации со Счетной палатой, возникшей полтора года назад в Эрмитаже?

- Я знаю, что там были обнаружены какие-то упущения в работе. Однако ведь нам нигде в общем-то не объяснили, какие именно недостатки там нашли, и мы не знаем выводов и результатов. Многие из этих недостатков есть и у нас - в частности, некоторые коллекции как бы безнадзорные, не имеют хранителя. Это связано вот с чем. Была у нас, скажем, коллекция античных монет, умер хранитель, сразу найти нового специалиста невозможно. И тогда коллекцию консервируют, к ней никто не имеет доступа, ею никто не занимается, и она не находится непосредственно на чьем-то личном хранении. Такие случаи бывают, и они связаны в основном с неожиданным уходом, отъездом за границу или со смертью сотрудника. Потом, насколько я знаю, Эрмитажу инкриминировали то, что он предоставляет свои вещи для показа за границей и иногда не берет за это арендной платы. Я их очень хорошо понимаю. Мы порой тоже не берем арендной платы, когда в обмен за это получаем вещи. Кстати, на этой выставке Моне есть целый ряд произведений, полученных по бартерному обмену. Это дает нам возможность что-то показать, чего бы мы другим образом не показали. Иногда за предоставление картин нам издают каталоги. Почему же этим не пользоваться?

    

- Как вам удается реализовывать в музее, задуманном когда-то как учебный (и по собранию, и по его размещению), программу деятельности, соответствующую статусу крупного современного музея изобразительного искусства, предполагающую введение в экспозицию новых научно обработанных частей коллекций?

- Особенность нашего музея в том, что он был все-таки создан профессорами Московского университета и эта научная жилка всегда здесь присутствовала начиная от Цветаева, затем эту эстафету приняли Мальмберг, Романов, у которого я училась, здесь работали в качестве заместителя директора знаменитый византолог и специалист по западноевропейскому искусству и Древней Руси Лазарев, Виппер. Научная направленность музея, который создан учеными, а не собирателями, не императором, не купцом, всегда определяла его "лицо". У нас проходят ежегодно в течение 35 лет, наверное, самые престижные в искусствоведческой среде Научные чтения памяти Виппера. Потом, у нас ведется работа с детьми (сейчас открылась выставка рисунков кружковцев музея). Наш музей всегда открыт новациям. Мы, собственно говоря, осуществили идею Цветаева создать университетский музей для учебных целей, когда два года назад открыли отдел при Российском государственном гуманитарном университете. Там 6 залов, куда мы передали более тысячи слепков произведений искусства от Древнего Египта до Ренессанса. И сейчас РГГУ предоставляет нам еще один зал, где мы планируем разместить экспозицию живописи, разумеется, не из экспозиции, а из фондов, - у нас в запасниках второй такой же музей. Хочу подчеркнуть, что это не университетский музей - это университетский отдел нашего музея. Есть еще такое подразделение, как Музей личных коллекций. Это совершенно особый уникальный организм, и в свое время - сейчас это даже не очень понятно нынешнему поколению - он сыграл удивительную роль в реабилитации интереса к коллекционированию. До этого коллекционеров почитали только за разбойников, людей, занимающихся какой-то нечистой, темной деятельностью. На самом деле в собирательской деятельности присутствует все, ведь это страсть, а страсть окрашивается в разные тона. Но самое главное, что эта страсть заставляет коллекционера разыскивать какие-то вещи, до которых музей никогда не дойдет, и история показывает, что все крупные коллекции когда-то создавались людьми, страстно любящими это дело, тратящими зачастую последние деньги для того, чтобы приобрести любимую вещь, иногда им приходилось прибегать и к каким-то не самым прозрачным методам приобретения. Поэтому я придаю собирательству такое большое значение и сразу охотно откликнулась на пожелание Зильберштейна создать Музей личных коллекций и найти под него отдельное здание.

    

- Что касается зданий, то музей ведь выиграл судебный процесс и получил в свое распоряжение здание Дворянского собрания. Каковы перспективы его приспособления под музейные и экспозиционные нужды?

- Мы все выиграли и ничего не получили. Давно все ясно, есть постановление правительства - мы должны владеть этим домом, но судебные тяжбы продолжаются. Вот сейчас снова подали на апелляцию, двадцать восьмая или какая-то, мы их выигрываем, и тем не менее появляются новые инстанции, и мы не можем понять, на каких основаниях принимаются протесты. Есть опасность, что в последней инстанции мы можем проиграть. Государство, на мой взгляд, не должно выбрасывать прежних владельцев - Дворянский союз. Не надо никого никуда выкидывать, надо им просто предоставить маленький особняк, маленькое помещение, в которое они спокойно переедут. У них нет прав, да они и не могут осилить этот дом. Это здание - бывший Музей Маркса и Энгельса - музеефицированное, с прекрасными хранилищами, доведенное в последние 6 лет до ручки в буквальном смысле слова, в том плане что там и ручки все сворованы и все разрушено, они в конце концов погубят дом и ничего не добьются. Это дикое состояние.

    

- Как складываются отношения с церковью, ведь часть фондов музея размещается в церкви Св. Антипия в Колымажном переулке?

- Мы ее получили в 1961 или 63-м году. Она была абсолютно разрушена, сквозь нее росли деревья. Мы ее привели в порядок, отреставрировали, отремонтировали, но бедственное положение с помещениями - музей увеличил свои коллекции уже больше чем в 55 раз - заставило нас использовать церковь как хранилище для произведений прикладного искусства и отчасти картинной галереи. Мы совершенно не держимся за церковь, мы уедем оттуда, я об этом многократно говорила, как только нам дадут, куда переехать. Если мы возьмем все к себе - там около 20 тысяч экспонатов, то придется закрыть целый этаж. Москва лишится музея.

    

- В Эрмитаже есть опыт индивидуальной договоренности о передаче спецхрановских витражей из Мариенкирхе немецкой стороне в обмен на реставрацию церкви в Новгороде. Не может ли возникнуть подобный прецедент в ГМИИ?

- Закон не запрещает продолжать переговоры. Среди материалов спецхрана - они же все-таки достаточно многочисленны - могут оказаться какие-то предметы, которые, скажем, принадлежали учреждениям религиозным, благотворительным и прочим. В городе Шаржпаток в Венгрии была религиозно-благотворительная библиотека, она оказалась в Горьком - Нижнем Новгороде, и сейчас достигнута договоренность о возвращении этой библиотеки. Это закон предусматривает. С Мариенкирхе примерно та же самая история, это церковь. Это нормальное явление, не какая-то закулисная работа. Но музейные работники, пройдя через целый ряд разных нелепостей, которые имели место в прошлом, должны быть настороже, чтобы просто так кто-то не запускал руку в музейные хранилища. Потому что никогда нельзя забывать, хотя у нас очень много друзей в Германии, того беспримерного ущерба, который отечественной культуре был нанесен в годы Великой Отечественной войны. Нельзя быть такими забывчивыми, я думаю, что это полезно даже для новых поколений немецких граждан, которые, конечно, не в ответе за гитлеровские бесчинства, но зарубка в памяти должна оставаться. Мы и Эрмитаж передали немцам около полутора миллионов экспонатов, всю Дрезденскую галерею и ничего не получили взамен, кроме претензий и недовольства. Они сейчас даже сняли табличку, где было написано, что экспонаты были в свое время спасены, сохранены и переданы им. Нехорошо с их стороны - вытравлять память об этом жесте. Все должно оставаться в памяти. Ведь на нашей территории стерли церкви, музеи, Новгород, Киев... Не надо быть мстительными, но помнить надо, уж очень часто мы такими беспамятными бываем.

    

- Как идет подготовка кадров научных сотрудников и осуществляется ли преемственность от старшего поколения к младшему?

- Конечно, преемственность есть, хотя бы потому, что наша alma mater - университет. Цветаев из университета, Виппер из университета - и эта линия не прерывается. Мы работаем с профессорами университета, которых я хорошо знаю, - Гращенковым, Сарабьяновым, представителем более молодого поколения - Турчиным. К сожалению, сегодня молодежь очень редко специализируется на классическом искусстве. Большинство начинает свою жизнь в науке сразу с постмодернизма, многие уходят из музея в галереи, на телевидение, в газеты. Однако у нас есть молодые ученые, и хотя везде обновление очень сильное (людей моего поколения вообще практически не осталось или очень мало, 7 - 8 человек), нам их все-таки не хватает. С одной стороны, конечно, финансовые трудности имеют значение - в музее традиционно мало получают, но, с другой стороны, дело не только в этом. Соблазняет жизнь менее углубленная, в музее ведь очень много рутинной работы: каталоги, инвентари - не всякий имеет то, что называется по-немецки sitzfleisch, - способность долго сидеть. Но, с другой стороны, моменты радости, озарений, каких-то находок - они очень высоки. И потом музей - это все-таки прежде всего работа с памятниками, а университет не приучает к такой работе, и я знаю многих ученых, которые предпочитают работать с репродукцией, а не с памятником. Памятник их смущает, так как в нем всегда может оказаться что-то такое, что из книжек не вычитаешь, какие-то совершенно новые качества. Им мешает подлинник, они предпочитают слайд. Но есть, есть молодые специалисты, я буду несправедлива, если скажу, что их нет.

    

- Изменился ли общий уровень музейных сотрудников за прошедшие 20 - 30 лет?

- Изменился. Очень изменился. Давайте скажем так: в музеях работают подолгу, иногда всю жизнь. Такие люди у нас есть. И все же бросается в глаза, как в последние годы понизился уровень ответственности, но это, к сожалению, происходит во многих областях, не только в музее. Прискорбно думать, что эта ответственность в более старших поколениях была связана со страхом, не хочется так думать. Но иногда жизнь заставляет думать именно так. И тем не менее я знаю людей, что называется, беззаветных в отношении к музею. Такие люди есть, поскольку сам по себе музейный сотрудник - это такое странное существо, понимаете, немного эзотерическое, что ли. Нас, во-первых, не так много, а во-вторых, мы избрали себе такую особенную стезю, на которую пойдет не всякий. Но кто пойдет, тот все-таки уже, наверное, от нее не откажется.

ПАЛИТРА

• ИРИНА АНТОНОВА: "Музейный сотрудник - существо эзотерическое"
• Звезда "Арт-Манежа" Дмитрий Налбандян
  VI Московская ярмарка современного искусства