Вечеринка в Освенциме

Женский оркестр у ворот смерти

Елена СОЛОМИНСКАЯ
Дюссельдорф - Карлсруэ

В лагере смерти Освенцим

Глубокой ночью, когда вся Германия мирно спит, я смотрела по немецкому телевидению страшный фильм. Не скрою, была потрясена. Казалось, уже все известно о немецких концлагерях и гетто Второй мировой войны. Но кто из нас сегодня знает, что даже в нечеловеческих, поистине безумных условиях лагерного молоха люди из последних сил пытались не потерять того, что составляло для многих из них смысл жизни? В Терезиен-гетто действовала школа детского рисунка. Строки Пауля Целана, пережившего Черновицкое гетто, стали символом послевоенной немецкой поэзии: "...сладко о смерти играть нам велит смерть маэстро немецкий// скрипки мрачнея чтоб голос ваш дымом густым воспарил// тогда в облаках обретешь ты могилу там где не тесно...". Слышал ли кто воспоминания Коко Шумана, виолончелиста-виртуоза, игравшего сольные концерты в Бухенвальде? И многие ли знают, что массовые уничтожения людей в лагере Освенцим-Биркенау сопровождались музыкой двух оркестров - мужского в Освенциме и женского в Биркенау?

А. Розе со своим оркестром "Девчонки венского вальса" (довоенный снимок)

"Женский оркестр Освенцима" - так назывался тот документальный фильм - показывали очень поздно, и это не случайно. Ведь большинство лент о нацизме предпочитают ныне в Германии показывать именно по ночам. Немецкие школьники зачастую имеют весьма смутное представление об Освенциме. Иные вопрошают: "А был ли он, Освенцим?" Нет предела цинизму тех, кто отвечает: "Да, был, нормальный трудовой лагерь..." А ведь они остались, эти люди, пережившие самое страшное.

А.Ласкер-Вальфиш. Берлин, 1938 г.

И я отправилась на их поиски. Темой женского оркестра в Освенциме заинтересовался в 80-е годы знаменитый американский драматург Артур Миллер, и в фильме по его сценарию "Игра на время" главную роль сыграла Ванесса Редгрейв. Но это все-таки художественное произведение... А документальные свидетельства, воспоминания? В 1976 году в Париже вышла книга Фани Фенелон "Женский оркестр в Аушвице". Она выдержала 15 изданий. Но Фани уже нет в живых. Зато жива Анита Ласкер-Вальфиш, опубликовавшая в 1996 году свою книгу, которая так и называется: "Вы должны унаследовать правду. Воспоминания виолончелистки из Освенцима".

А.Ласкер-Вальфиш. Лондон, 1996 г.

Я позвонила Аните в Лондон, и мы встретились в отеле "Ренессанс" немецкого города Карлсруэ. Мы сидели при свечах, тихо звучала классическая музыка... Тема Освенцима, воскресшая в страшных рассказах очевидца, так не вписывалась в атмосферу этой романтической ночи...

Аушвиц - Освенцим

В этом польско-еврейском городке была когда-то своя тихая, мирная жизнь. Лагерь возник недалеко за городом в 1940 году, когда сначала евреи из Кракова, потом цыгане, а позже миллионы людей самых разных национальностей свозились сюда эшелонами со всей оккупированной Европы. Массовая машина уничтожения уже не справлялась, что и вызвало необходимость строительства в октябре 1941 года еще одного лагеря - Биркенау. Лагерь представлял собой каменную пустыню, над которой и птицы не отваживались пролетать.

Немецкая статистика тех времен была безошибочна: объем работы печей и вмещаемость газовых камер подсчитывались ежедневно, пересчеты заключенных на плацу длились часами в зной и мороз. Дабы эти многочасовые поверки не были так скучны для начальства, в 1942 году в Освенциме создали из заключенных мужскую музыкальную капеллу, основной репертуар которой составили бодрые военные марши. Руководительница женского лагеря Биркенау Мария Мандель, не знавшая пределов в усердном служении фюреру, предложила коменданту лагеря Крамеру создать женский оркестр. Да, это был тот самый Крамер - ценитель искусств, жена которого так гордилась сумочкой из изысканно татуированной человеческой кожи.

Оркестр маленькой надежды

Идея создания оркестра возникла у Мандель, вероятно, по аналогии со столь популярными женскими оркестрами предвоенного времени. Это она перед отправкой узников в газовые камеры учтиво интересовалась, чего не хватает музыкантам, и могла самолично принести не только ноты, но и пару теплых башмаков. По ее же приказу был организован специальный барак для оркестранток, в котором не еврейкам позволялось находиться рядом с еврейками (подлинное равноправие... несовместимое с идеалами рейха!). И это она, Мария Мандель, будет несколько дней играть с двухлетним мальчиком, кормить его и баловать, прежде чем собственноручно отнесет его в газовую камеру, после чего, слегка взгрустнув, попросит оркестранток сыграть арию из "Мадам Баттерфляй"... Оркестр онемеет от ужаса, но будет играть...

Поезда с заключенными приходили днем и под вечер. Ликвидации же происходили по ночам. Особенно интенсивно "работали" машины смерти в 1943 - 1944 годах, когда уничтожение немецкого и восточноевропейского еврейства в Освенциме приняло массовый характер. Гул поездов был постоянным фоном в оркестровом бараке. Слышались не только звук колес, удары засовов на дверях... был слышен человеческий стон, крики прощания и отчаяния... От запаха дыма было невыносимо тяжело дышать... Но они играли... Два раза на плацу и по нескольку раз в день у себя в бараке. Ежедневные репетиции длились по 17 часов. Вальсы и парадные марши, попурри из Дворжака и Сарасате, инструментальные обработки модных мелодий того времени и даже запрещенного тогда в Германии Мендельсона-Бартольди - кто из надзирателей знал, что это именно его произведение? Они играли, чтобы выжить, ибо принадлежность к оркестру давала не только примитивные материальные блага, такие, как туалет, душ и чуть лучший рацион еды, но и зыбкое ощущение связи с реальным миром прошлого, с осознанием собственного достоинства. В Германии закон 1933 года запретил всем лицам еврейской национальности концертную деятельность, в 1938 году был объявлен запрет на посещение ими концертов. Помня жизнь в гетто, в лагеря евреи брали с собой самое дорогое: скрипки, виолончели, мандолины, баяны... Музыкальные инструменты, лишенные своих хозяев, медленно заполняли оркестровый барак.

Оркестр, который начал свое существование как музыкальная маршевая капелла, рос по своей численности: в 1943 году его состав пополнился певицей, виолончелисткой и ударными. В это же время возникла целая группа переписчиц нот, ибо, готовя все новый и новый репертуар, музыканты делали и собственную аранжировку исполняемых произведений. У оркестра была своя форма: белые косынки на головах, полосатые пиджаки и голубые юбки. К январю 1944 года оркестр представлял уже единую группу, в состав которой входили 30 исполнительниц, 5 певиц, 8 переписчиц нот - выходцы из Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Венгрии, Греции, Польши, России и Украины. Кто были эти "русские" - Броня, игравшая на мандолине, гитаристка Ольга и пианистка Соня, назначенная гестапо в 1944 году руководительницей оркестра? Броня и Ольга в начале войны участвовали в украинском подполье... Как сложились их судьбы? Пока это лишь тайна истории.

Была и своя трагическая ирония судьбы в том, что фамилия старшей по оркестровому блоку была Чайковская - учительница музыки из Польши, "славившаяся" особой жестокостью и цинизмом, она при случае любила упомянуть своего великого русского однофамильца.

Но в Освенциме-Биркенау была и другая "русская" история... История о непокорившихся 16 тысячах русских военнопленных, привезенных в лагерь осенью 1941 года, - ее знал здесь почти каждый... Из 16 тысяч выжили несколько десятков человек. Рассказывали, что остальные отказались работать на немцев. "Мы не работники, мы - солдаты!" - был их ответ врагу... Мужественность одних стала лагерной былью, поддерживающей дух других.

Игра юных девочек, а было оркестранткам от 16 до 25 лет, игра на плацу перед обреченными людьми, но еще более перед их убийцами была, без сомнения, актом мужества. Их пугала даже не смерть. Более всего они, узницы, боялись смотреть в глаза других, боялись прочесть там презрение, боялись получить плевок в лицо... Не менее страшно бывало им подчас видеть и улыбку на лицах узников, улыбку радости и благодарной памяти о последней встрече с музыкой.

Девочки в оркестре были очень разные и в лагерь попадали по разным причинам: прежде всего, конечно, за происхождение, но также и за политику, за то, что их родители прятали партизан. Среди них были те, которые пользовались успехом у офицеров СС, и те, кто подобных историй избегал. Хлеб был там золотом, на которое разменивалось все, в том числе совесть и честь... Но таких, к счастью, было немного. Незнание языков сводило общение до минимума. Их общим языком стала музыка. Для себя они играли по ночам, если надзирателей не было рядом. Играли забытые мелодии мирного времени, модные песни и танцевали, вспоминая ту, другую жизнь. Они читали сказки младшим и стихи Бодлера тем, кто постарше... И отчаянно мечтали - о белой сирени, о пении птиц, о любви и нежности... Лишь самые верующие из них становились на вечернюю молитву, каждая в своем углу. Чей Бог допустил эту странную жертву избранности, избранности... для газовых камер? Кто-то читал по-русски "Живый в помощи Вышняго...", иные на распев по-польски "Мария, матерь божья", и в рыданиях затихала заупокойная еврейская молитва "Кадиш"...

Дирижер - это судьба

...Отель "Ренесcанс" в Карлcруэ. Вот так же, при свечах, вслушиваясь в тихую классическую музыку, в одном из номеров этой гостиницы почти шестьдесят лет назад сидела после концерта усыпанная цветами Альма Розе. Это о ней, знаменитой "девчонке венского вальса" и руководительнице женского оркестра Аушвица, написал сценарий Артур Миллер. И о ней теперь рассказывает мне Анита Ласкер-Вальфиш. Альма Розе, племянница композитора Малера по материнской линии, в лагерь попала осенью 1943 года. Отличная скрипачка, она дирижировала известным в 30-е годы в Европе женским оркестром "Девчонки венского вальса". Ее отец, Арнольд Розе, многие годы служил концертмейстером Венской филармонии. Слова Альмы Розе: "Мой отец был бы этим доволен..." были высшей оценкой для оркестранток... И ее, как и многих других, спасла музыка: когда узнали, кто она, ее перевели из "медицинского" барака в оркестровый, где она заменила Чайковскую за "дирижерским пультом". Именно Альме Розе удалось сделать из маршевой капеллы настоящий оркестр, исполнявший позже в лагере и Бетховена, и Пуччини. Выпускница Парижской консерватории, она была не просто первоклассным музыкантом, но и необыкновенной личностью. Она поняла, что на маршах они все долго не продержатся и будут уничтожены, что нужны новые мелодии, оркестровки, концертные программы. Она уходила в музыку, будто в иной мир, требуя от оркестранток того же: певица уже не только пела, но и занималась оркестровкой, пианистка бралась за аккордеон, виолончелистка осваивала ударные...

Альма была строга и неумолима, за малейшую ошибку она могла больно пройтись смычком по пальцам виновницы или заставить мыть полы в бараке. Она знала возможную цену их ошибкам. В свободные минуты она закрывалась в своей комнате и почти ни с кем не разговаривала. Вся ее жизнь - до и во время войны - была связана с музыкой: родители готовили ее к большой карьере, ее брак с известным музыкантом был их выбором и ее молчаливым согласием. Все закончилось профессиональной ревностью с его стороны: "Ты всего лишь племянница знаменитости, но не музыкант...", ужасными сценами, травлей в прессе и ее разбитой скрипкой. Потом были годы постоянного тяжелого, порой страшного труда: девочки в оркестре на свободе, девочки в оркестре в лагере. Она так и не поняла, кто на нее донес и за что ее схватили. Лишь за то, что она еврейка? Но ведь она была знаменитой артисткой... Еще большей тайной окутана ее смерть. Ее оркестром в лагере восхищались, ей покровительствовало начальство. Как-то однажды Альма сообщила, что ее должны освободить...

Оркестру это показалось невероятным, но вероятность в Освенциме была относительна, как и сама жизнь. И прежде чем новость облетела весь лагерь, с Альмой произошло нечто странное: легкое недомогание, температура, боли. Смерть наступила через несколько часов. Экспертиза показала несколько причин ее смерти, так и не найдя единственной: нервный спазм, пищевое отравление или убийство...

На похороны скрипачки-еврейки собрался весь персонал лагеря - редкий случай в истории Освенцима, где статистика велась в тысячах и без траурных речей. Что это - лагерный миф, апокриф? Кто знает. Очевидцы по крайней мере утверждают, что было именно так. Стояли в задумчивости, глядя на смычок Альмы Розе и ее черную повязку с белой лирой - отличительный знак дирижера лагерного оркестра.

Виолончелистка Анита

Но вернемся в Карлсруэ, в отель "Ренессанс". Увлекшись рассказом моей собеседницы, я еще толком не представила вам ее. Анита Ласкер-Вальфиш - обычная пожилая дама, каких много. Только на левой руке у нее цифры 69388 - номерной знак бывшей узницы Освенцима. Она описывает пережитое со сдержанной четкостью документалиста - такой сдержанной, что кажется совсем закрытым человеком. Меня же не оставляет ощущение, что я говорю с целой эпохой.

Она не любит отвечать на вопросы о своих страхах, избегает разговоров о тогдашних эмоциях. Даже своим близким она не считала нужным рассказывать о днях в лагере. Анита, пожимая плечами, уточняет: "Зачем? Никто не спрашивал. Было много дел и мало времени на воспоминания".

Человеческая память обладает загадочной способностью - отбросив пережитые давно эмоции, сохранить лишь суть фактов и явлений. Десятилетия молчания подобно волнам вымывают из берегов памяти песчинки деталей, оставляя лишь осознание того, что будущие поколения должны унаследовать правду прошлого.

"Вы должны унаследовать правду" - появившиеся в 1996 году воспоминания Анита посвятила детям и внукам, чтобы они знали, как все было... Она не согласна ни с версией Артура Миллера, ни со многим, что написала в свое время Фаня Фенелон.

Почти 50 лет она не говорила на немецком языке, и если бы не ее гастроли с Лондонским камерным оркестром, она так и не побывала бы в Германии, которую покинула в 1946 году, оставив здесь прах родителей и разоренный дом. Много лет она повторяла: "Как я подам руку убийцам моих родителей?" С грустью и удивлением констатирует Ласкер-Вальфиш, что и сейчас проблема инородцев, антисемитизма в Германии своей актуальности, увы, не потеряла. "В Англии никогда не было темой разговоров, какой национальности человек", - уточняет она.

О том, что она еврейка, Анита впервые узнала в 1935 году, когда ее оскорбили на улице. Она чувствовала себя немкой, воспитанной на двух языках, немецком и французском, в либеральной и высокообразованной семье. Отец - известный адвокат, награжденный за заслуги в Первую мировую войну Железным крестом, мать - скрипачка. Политикой они не интересовались и эмигрировать не собирались, недооценивая, как и многие, всю опасность национал-социализма. После известного погрома 9 ноября 1938 года эмигрировать было уже некуда: все страны были для евреев закрыты. Усилия ее дяди в Америке, шахматиста Ласкера, вывезти семью из Германии оказались тщетными. Родители Аниты были депортированы в 1942 году и погибли в Люблине. Она и ее сестра Рената работали на фабрике, сортировали мусор. Обе сестры делали фальшивые документы для французских рабочих. Они были схвачены гестапо в сентябре 1942 года. Перед судом хотели отравиться, но вместо цианистого калия в их семейном тайнике оказался сахар... В Освенцим сестры попали по приказу 1943 года "О чистке всех немецких тюрем от евреев". Аните было 17, когда она подписала документ, что отправляется в Освенцим по своей воле. Она знала, что это означает: смертный приговор. У нее хватило мужества бросить тюремному врачу: "Не теряейте времени на обследования..." С Ренатой они нашли друг друга в Освенциме. Среди десятков тысяч людей они бежали друг к другу с криком: "Мама..." С той минуты и последующие сорок лет они расставались редко...

Итак, мы сидим при свечах, и я вновь слушаю Аниту.

Последние аккорды оркестра

...Офицеры СС, будто ненасытные вампиры, приходили в оркестровый барак и требовали музыки, концертов, веселья... Чем больше сжигали, тем больше требовали. Они уничтожали евреев и требовали модный фокстрот, автором которого был (кстати!) американский еврей, они расстреливали цыган и восторгались чардашом, исполненным в бодром маршевом духе... Они истребляли жизнь, но просили сыграть "польку-улыбку". Захлебнувшиеся в ненависти к другим народам, они желали сладости тихой, сентиментальной любви в темпе вальса...

Вечеринка в Освенциме... От этих слов мороз проходит по коже. И это было тоже.

"Из-за дождя оркестр будет играть в сауне" - так гласило объявление в тот вечер. Абсурд, ставший реальностью... Как и вынужденные улыбки оркестранток, исполнявших польку и с ужасом оглядывающих зал, черный от форм надзирателей в первых рядах и полосатый от одежд узников, стоявших у стен.

Игра оркестра имела свою цену и свой объем: ведро кислой капусты на всех!

Он играл и в карантинном бараке для больных, и в бараке для умалишенных... На приемах высоких чинов СС оркестр становился чуть ли не визитной карточкой лагеря. Посетивший в 1944 году лагерь Гиммлер отметил высокую "трудовую" активность персонала и положительно отозвался о женском оркестре, который исполнил для него попурри из "Веселой вдовы" Легара и "Соловья" Алябьева. Особым ценителем музыки был д-р Менгеле - врач, ученый, куда более известный своими страшнейшими опытами над людьми. Он предпочитал лирические вальсы, зажигательный фокстрот и веселые марши. Это тот самый Менгеле, который мог подолгу держать живых людей в ледяной воде, изучать силу удара тока на тело, потом сравнивая реакцию людей разных национальностей. Он любил цирковую музыку. По его желанию оркестр аккомпанировал выступлению цирка лилипутов. Этот всемирно известный коллектив был доставлен в Освенцим из Венгрии. В ярких костюмах, масках, во фраках и украшениях, они танцевали, пели и играли весело и вдохновенно, как и положено артистам. Когда лилипуты Менгеле надоели, он самолично отвел их в газовую камеру.

В конце 1944 года женский оркестр из Освенцима был переведен в лагерь Берген-Бельзен. Точнее - женщины были вывезены в лес, где позже был создан лагерь. Союзники были все ближе, и немцы отступали. Отступали не только войска, эвакуировались лагеря: сжигались трупы, документы, следы преступлений, разбегалась охрана. Оркестрантки были уверены, что их последний час настал. В палатках, без воды и пищи, окруженные тысячами трупов, они не жили - тлели. И только приближавшийся гул артиллерии и моторов самолетов - эта новая музыка - давал им слабую надежду на спасение.

Спаситель - британский солдат - прибыл 15 апреля 1945 года на танке.

В реальность его они не поверили. Так же как и он в увиденное. Английские военные оказались не готовы к страшной картине лагеря. Они говорили, что лучше воевать, чем видеть подобное. Для них, солдат-освободителей, девочки из оркестра пели "God save the King", и чуть позже вместе с русскими заключенными для русских - "Интернационал"... Музыка медленно возвращала их к новой жизни.

Вплоть до 1946 года Берген-Бельзен оставался для многих из них единственным домом. Европа была разрушена, их дома уничтожены, в другие страны, как Америка или Англия, попасть было непросто. Бывшие оркестрантки становились переводчицами, секретарями или медсестрами. Иногда они выступали с концертами, в том числе и в других освобожденных лагерях.

Анита Ласкер-Вальфиш дала свидетельские показания о массовых убийствах в Освенциме и Берген-Бельзене. Она живет сегодня в Лондоне. Ее сестра Рената, многие годы проработавшая продюсером и журналистом на телевидении, - со своей семьей на юге Франции.

Решением суда Кремер и Мария Мандель были приговорены к смертной казни через повешение. "Доктор" Менгеле мирно закончил свои дни в Южной Америке.

Девочки из оркестра разлетелись по всему миру. Многие уехали в Палестину, кто-то вернулся в Польшу, Бельгию, Францию и Голландию.

Сегодня их осталось 12. Милые бабушки и прабабушки, они охотно музицируют в кругу своих семей и предпочитают о своей молодости не рассказывать.

Вместо финала

В Освенциме сегодня цветут цветы, растет трава и поют птицы. Большой современный музей и такой же большой архив.

Наибольший поток посетителей в Освенцим, как и в израильский мемориальный комплекс Яд Вашем, и в американский Музей холокоста в Вашингтоне, прибывает из Германии. Явление это становится обычным, и фразы типа "завтракали вчера в кафе Музея холокоста", "дозвонились руководителю Освенцима" уже не режут слух. Музеи становятся виртуальными, память, растворяясь в новых поколениях, - пунктирной. Отношение к памяти у каждого поколения немцев свое: фотографии дедов и отцов в военной форме можно и сейчас увидеть во многих домах, а среднее поколение не хочет вспоминать о военном детстве, оставшемся в памяти благоговением перед американскими консервами и страхом перед русскими солдатами. Младшее же поколение историческими дискуссиями попросту не интересуется. В процветающей стабильной демократии каждый, как говорится, имеет право на свое мнение. Если бы... Если бы не удручающая в последние годы статистика роста неонацистских и - особенно - антисемитских выступлений, если бы не растущее число осквернений мемориальных мест и кладбищ, не участившиеся случаи поджогов синагог, избиения иностранцев... Правые идут на левых, левые обвиняют правых, зеленые призывают к миропорядку, родители обвиняют школу, школа, в свою очередь, родителей... Все ищут виновных... Дискуссии вокруг строительства самого большого в мире памятника жертвам войны, только на обсуждение проекта которого ушло десять лет, превратились в постоянный спор: делать ли памятник сразу всем жертвам войны или ставить отдельные памятники евреям и цыганам и где найти в Берлине место памятникам жертвам других национальностей, сексуальным меньшинствам и душевнобольным людям.

Память не камень. Память должна быть живой...

Моя память живая. Память о 20 миллионах русских людей и память о шести миллионах евреев, уничтоженных в годы той страшной войны, людях, которых я никогда не видела, жива во мне, как жива моя любовь к этим людям. И музыка женского оркестра из Освенцима тоже жива во мне... Ослепительный свет прожекторов памяти не дает мне уснуть. Я с ними там, между бараком А и бараком Б, с теми, кого уже не вернешь, и с теми, кто лишь приходит в этот мир... Мы вместе, на плацдарме, в вечном сражении за правду истории.

О них всех - павших и живых - да будет неустанна молитва моя...

MEMORY

• Вечеринка в Освенциме
  Женский оркестр у ворот смерти