ОТАР ИОСЕЛИАНИ: Самые противные - положительные герои

Олексий-Нестор НАУМЕНКО
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

Знаменитая плеяда режиссеров-философов, чьи имена произносятся с особым почтением, оставила человечеству нетленные образцы кинематографического искусства. Фильмы Ингмара Бергмана, Микеланджело Антониони, Андрея Тарковского, Федерико Феллини уже давно стали классикой. Свое место в этом ряду занимает и грузинский режиссер, выпускник Тбилисской консерватории, житель Парижа, наследник традиций Луиса Бунюэля Отар ИОСЕЛИАНИ. 2 февраля ему исполняется 75 лет. Иоселиани родился в Тбилиси в 1934 году. "В тбилисской школе, где я учился, преподавательницы ходили в жабо, а все учителя были при галстуках", - вспоминает Отар Иоселиани. Особая атмосфера довоенного Тбилиси, где суета и раздраженность еще не сменила старые привычки и традиции и где "умение жить на этом свете еще не выветрилось", наложила неизгладимый отпечаток на юного Отара: "Я помню, в детстве в Тбилиси из каждого окна звучала музыка: фортепиано, виолончель, скрипка, пение. Музыка считалась неотъемлемой частью жизни человека. Причем музыка живая, ведь ни проигрывателей, ни магнитофонов тогда еще не было". Иоселиани окончил Тбилисскую консерваторию, математический факультет МГУ и режиссерский факультет ВГИКа. Но именно кино стало его профессией. Почти все его фильмы, снятые в Советском Союзе, были вначале запрещены к показу. Каждая его картина выходила с большими трудностями.

О. Иоселиани - 75

- Батоно Отар, выбирая профессию кинорежиссера, вы могли предположить, что ваши фильмы окажутся на пресловутой "полке "?

- По крайней мере, я знал, что, занимаясь кино, не буду работать на уничтожение людей. Учась в МГУ, я понял, что математика - это вещь прикладная, работающая на военно-промышленный комплекс. И когда я это понял, мне пришлось удирать. Узнал о ВГИКе. Тогда на режиссерский факультет был дикий конкурс, курс набирал Александр Довженко.

- Чем вас привлекает жанр притчи ?

- Басня и притча - очень древние формы выражения мыслей. Так же, как и поэзия, эта форма наиболее емкая, мускулистая. Басня создает модель всеобъемлющую, более отстраненную, но содержащую при этом некое зерно. Грузинский метод охвата явлений построен на древней традиции баснеписания. Когда большевики пришли к власти, этот метод стал очень распространенным.

- Однако именно притчевый способ выражения мыслей предопределил место ваших фильмов - на "полке "...

- В то время было много "придумщиков", которые расшифровывали фильмы. Герой моей картины "Листопад" противится тому, чтобы из бочки разливали "дурное" вино, которое еще не настоялось. Это картина о том, как важно молодому человеку не совершить первый проступок против совести. Фильм запретили: кому-то пришло в голову, что испорченное красное вино в бочке № 49 - это не что иное, как антисоветская аллегория в канун 50-й годовщины Советской власти!

Потом я снял фильм "Жил певчий дрозд", который тоже запретили. В случае полного запрета для союзного экрана существовала надежда на республиканский показ. Но с моими фильмами произошло хуже, поскольку сперва их запретили в Грузии, а потом этот запрет поддержало Госкино.

Когда было уже невмоготу, я стал работать горновым в доменном цехе металлургического завода. А когда ушел оттуда, то снял про это фильм. Партком киностудии документальных фильмов сказал: "Если бы фильм был снят в Италии, все было бы правильно. Но ты же про наших рабочих снимаешь! А они у тебя усталые..." Я говорю: "Ну, извините, ошибся..." И положили фильм на "полку".

А фильм лежит на "полке" и, как вино, зреет. И если ты не наврал, то когда откупоришь такую бутылку, это вино можно пить - оно созрело.

Третий мой фильм, "Пастораль", был напрочь запрещен потому, что в нем присутствовала обычная советская тоска, беспомощность, непонимание между крестьянами и приезжими интеллигентами, которые занимаются музыкой. Эта идея была взрывоопасной.

Когда в Грузии председателем ЦК стал Шеварднадзе, он вызвал меня и сказал: "Может быть, вы все-таки снимете фильм о положительном герое?" Я ответил, что сделаю это с удовольствием. Только вот для того, чтобы герой стал положительным, его должно окружать столько мерзости, что снимать такой фильм вы все равно не разрешите. К примеру, Гоголь, опустивший Чичикова в разные слои общества, как лакмусовую бумажку, на самом деле вывел положительного героя. И я создаю персонажей, отражающих наш противоречивый мир. Откровенно говоря, самые противные - положительные герои. Терпеть их невозможно, но иметь приходится.

- Насколько вы отождествляете себя с вашими персонажами ?

- Вполне, даже с самыми мерзкими. Очень люблю разбойников, поскольку люди, соблюдающие приличия, не очень симпатичные. Все мы, в той или иной степени, заблудшие. В каждом из нас есть такой орган, который в простонародье называется совестью, а это именно то, во что люди верят, то есть Бог. И эта совесть нас грызет, мучает, не дает что-то совершить. В основном я снимаю фильмы про заблудших людей. Правда, персонажи мои все же возвращаются на истинный путь. Больше всего меня интересует человек, потерявший функцию, - потерявший власть, привычки. Интересно, какие качества в нем откроются?..

- Вы снимаетесь в собственных фильмах. Это тяга к лицедейству или авторский знак ?

- Я совсем не лицедей, и у меня нет желания им быть. Но когда я не нахожу нужного актера на роль, тогда прибегаю к недозволенным для режиссера приемам. Думаю, так же поступали Жак Тати и Орсон Уэллс, игравшие в своих фильмах. Поскольку в моих картинах надо играть человека заблудшего, но при этом хорошего приятеля, человека утонченного, а таких в Грузии я видел немало, но во Франции не нашел, то приходится играть самому. Но, как правило, это небольшие роли, не имеющие особого значения.

- В ваших фильмах много сюжетных линий, которые каждый зритель читает по-своему. Существует ли в них какая-то главная мысль ?

- Мысли, высказанные вслух, - уже ложь. Мои картины - это тексты, пусть и не написанные или сказанные. Я пользуюсь уже довольно старым - ему больше ста лет - языком кино, на котором я и мои коллеги как-то умудрились изъясняться и быть понятными. Всегда советую не читать субтитры в моих фильмах, потому что надеюсь, что они будут понятны и без перевода. Любая фраза имеет мелодию и интонацию, которые должны прояснять смысл.

- В вашем творчестве немало документальных фильмов. Как вы относитесь к этому виду кинематографа ?

- Никакого документального кино не существует. Как только вы поворачиваете камеру в ту или иную сторону, это уже ваш собственный выбор, не имеющий никакого отношения к объективности или документу. Когда мы склеиваем два куска пленки и выбрасываем то, что нам не нравится, это уже наша воля. Значит, это не документ. Сегодня можно снимать на видеокамеру бесконечные панорамы, но это будет так скучно, что перестанет быть документом.

В моих так называемых документальных фильмах нет Катрин Денев и Бондарчука, но люди все равно ходят так, как я им сказал, делают то, что я им говорю, например: "Повторите, пожалуйста, то, что вы давеча сделали", "Сделайте, пожалуйста, так, чтобы я вас видел с этой стороны", "Поверните голову направо". А что вытворял Дзига Вертов! Разве это документальное кино? Это его фантазии. Не верьте никаким документальным фильмам - их не существует на свете!

- Тридцать лет вы живете в Париже. Какие изменения за это время произошли в культурном центре Европы ?

- Я приехал в Париж поздно, в конце 70-х годов. Никого не застал: многих уже не было, Жак Тати и Рене Клер состарились, спектакли в "Мулен Руж" доведены были до автоматизма, афиши Тулуз-Лотрека потеряли всякий смысл. Стены заведений, ранее расписанные завсегдатаями, теперь были отделаны пластиком. Люди стали более замкнутыми, осторожными, у них не хватает времени на то, чтобы жить. А ведь после войны Париж жил совсем другой жизнью. Из-за отсутствия ванных, собственных клозетов и кранов, находившихся либо во дворе, либо на лестничной площадке, люди выходили из своих квартир и шли навстречу общению. Но после того как у каждого появился свой телевизор перед носом и собственный водопровод, на этом все и закончилось. Я застал Париж уже разобщенным, но еще живым. И со временем мне становится все грустнее. Многие из традиций забыты. Когда быть бедным и беспечным станет почетно, тогда, может быть, что-то изменится. А пока "временщики" строят себе дворцы - это значит, что они не помнят о конечности жизни, что все на этом свете кончается плохо. А, не помня об этом, они думают, что настоящее, которое они проживают, будет длиться вечно. Основное же, что человек может передать будущему, материальными мерками не измеряется.

- Легко ли быть гостеприимным в современном Париже ?

- Сложные механизмы запирания дверей придуманы от страха, а может быть, и от греха. Если человек что-то наскреб или наворовал, то о гостеприимстве и речи не может быть. Но, по-моему, самый балдеж ощущаешь тогда, когда остаешься один в чужом доме. Даже робеешь, когда понимаешь, что хозяин все тебе доверил. Кстати, у грузин это в порядке вещей. Есть даже поговорка такая: "Грузин вором не бывает: взял - значит, надо было".

- Как вдали от родины вам удалось остаться самим собой ?

- Я никогда не проявлял упорства в этом. Когда лопнула советская система, вдруг выяснилось, что все изменились. И когда я хотел навестить кого-то из близких мне людей, другие говорили: "Ай-ай-ай, ты к нему не ходи - он изменился". То есть совершил что-то необратимое. Из-за подобных вещей я долгое время не разговаривал с Параджановым. Очевидно, после тюрьмы он переживал последствия сильного стресса. Но когда Параджанов серьезно заболел, то Георгий Шенгелая сказал мне: "Ну хватит валять дурака - сердиться!" И мы пошли к больному. Увидев меня, Параджанов воскликнул: "Ах, ты пришел?! Значит, я умираю". Мы помирились.

Важно, чтобы перед лицом смерти человек оставался самим собой. К примеру, жизнь Булгакова окончилась гармонично. Он никогда не становился другим Булгаковым, не похожим на себя. А вот жизнь известного режиссера Михаила Ромма, к большому сожалению, сломалась пополам. Сняв замечательные картины "Пышка"

и "Мечта", он стал делать фильмы о Ленине, о чем потом сожалел. К концу жизни он опять стал самим собою, но кино уже не снимал. Я стараюсь не совершать поступков, которые будут меня мучить потом.

- Кино во Франции снимать легче ?

- Во Франции нет необходимости избегать цензуры. Здесь нет никакого давления, контроля за содержанием. Тем не менее я продолжаю снимать притчи, потому что это емко, весело и близко к философствованию. А философствовать я люблю, потому что безответственно. Хотя метод иносказания трудно воспринимаем, ведь кино - конкретное искусство, фотографически конкретное. Чтобы нарисовать какую-то картину окружающего нас мира, подчеркнуть какие-то узловые проблемы, которые меня интересуют, я должен опираться на эту конкретность - на конкретность изображения и звука. Поэтому задача заключается в том, чтобы, поначалу убедив зрителя в реальности происходящего, постепенно увести его в сторону, сменить акценты и рассказать ему басню, похожую на настоящую жизнь.

- Насколько изменились ваши взгляды на кинематограф от 70-х годов до нашего времени ?

- В мире всегда производилось огромное количество фильмов, но достойных нашего внимания осталось немного. Снимать картины - тяжелое занятие, и я никому не рекомендую этим заниматься. Но тех людей, которых уважаю в кинематографе, я считаю рыцарями. Они оберегали и защищали свое хрупкое, не входящее ни в какие рамки дитя. Сегодня делать кино стоит очень дорого. Сегодня мощной цензуры нет, но есть публика, дурно воспитанная, которая диктует свои правила людям, вкладывающим деньги в кинематограф и оттого идущим на поводу у этой публики - молодежи, воспитанной на телесериалах или голливудской халтуре. Почему я так говорю? Потому что любой голливудский фильм предсказуем - он сделан по классическим законам греческой мифологии, когда один герой побеждает все существующее на свете зло. Это даже не романтика, а просто безобразие. А так убедительно и захватывающе делать безобразие - раньше это называлось "сделать из дерьма конфетку".

- То есть современный кинематограф вас разочаровывает ?

- Кинематограф - это "макаронная фабрика", коммерческое предприятие. Трудно сегодня определить то, что однажды исчезнет навсегда. Спрос на кровожадность и порнографию, царящий в современном кино, воспитан долгими усилиями Голливуда. Чем жесточе и бесстыднее ситуация на экране, тем больший урожай собирает поставщик этого барахла.

В нашей памяти остались произведения Данте, Рабле, Шекспира, Гомера, Софокла, Аристофана, а о том, сколько было замарано бумаги, все уже забыли. В погоне за выгодой люди часто забывают о той миссии, которая на них возложена. Они думают когда-нибудь потом вернуться к этой миссии, но это "потом" почему-то не наступает. Я хорошо помню фразу Александра Довженко: "Совершайте каждый ваш поступок, как последний в жизни".

- Куда, по-вашему, движется цивилизация ?

- В Вавилоне думали, что мир меняется в дурную сторону. Так же думали и в Древнем Египте. И действительно, мир постепенно становится хуже: мы становимся дикими, перестаем читать книги, теряем какие-то слова и понятия, в нашу жизнь вторгся телеэкран, который делает плоским все, происходящее вокруг нас. Усталый человек - ученый, инженер, хирург, профессор - приходит домой, ложится, смотрит эту белиберду и засыпает. А мир медленно меняется.

КИНО

• ОТАР ИОСЕЛИАНИ: Самые противные - положительные герои
• Гульфара, открой личико
  Эдуард Тополь напомнил нам о настоящем человеке
• Ода городу
  "Вики Кристина Барселона" и "Мститель"

СНИМАЕТСЯ КИНО

• Сокуров поставит трагедию Гете
• Зачем Борису Грачевскому крыша?