Тени Нуреева
Выставка в Шереметевском дворце Петербурга
Ирина ГУБСКАЯ
Фото Екатерины ЛИФАНТОВОЙ
Санкт-Петербург
 |
| На выставке |
Экспозиция "Рудольф Нуреев. Нити времени", занявшая всего один дворцовый зал, весьма титулованная. Она входит в программу Года Франции в России, среди ее организаторов Комитет по культуре правительства Петербурга, Французский институт в Санкт-Петербурге, агентство "Culturesfrance" и собственно те, кто предоставил материалы: основной - Французский национальный центр сценического костюма (Мулен), Санкт-Петербургский музей театрального и музыкального искусства (предоставивший и экспозиционное пространство), Парижская Опера, Римская Опера, Академия русского балета имени Вагановой, Башкирский театр оперы и балета. Атмосфера экспозиции - театральный искусственный свет. Безостановочно повторяется выход теней - музыка звучит во всем объеме концертного зала, а видеоряд спрятан в глубине черного кабинета, где, если подойти ближе, за боковыми занавесами-кулисами гирлянды балетных костюмов женского гардероба - все же балет с акцентом на балерину. Все костюмы разукрашенны аппликациями, вышивками, стразами-бусами. Этот стиль, близкий в костюме Нурееву, до сих пор сохраняется во многих балетных театрах с "большим" репертуаром - своеобразный контраст лаконичному оформлению Баланчина. Тени на экране тоже далеки от привычных российских. Корсажи из более плотной, чем пачки, ткани, расшитые, диадемы в волосах. В проемах между витринами своеобразные фотогобелены - словно в дымке времени и сепии силуэты лебединого строя (предполагал ли здесь автор дизайна экспозиции Эмиль Капелюш напомнить про парижскую "войну лебедей", когда редакция Нуреева заменила прежнюю, тоже российскую, или просто применил к теме символику отечественного балета - выбирать зрителю). В противоположной стороне - "фотокабинет", где перед огромным портретом танцовщика - словно жертвенный алтарь или вечный огонь - балетные туфли танцовщиков обоего пола. Хотя этот алтарь, пожалуй, логичнее было бы переместить к теням, а симметричную проекцию измученной стопы танцовщика - сюда, где его портреты, его жизнь, его роли. Но тема теней на выставке звучит безусловно. Костюмы в витринах - тоже тени. Тени артиста, роли, исполнения. Да и на сцену выходит тоже не человек, а артист в образе, нечто эфемерное, то есть артист, несущий собой тень персонажа, другой личности. Может, потому на фото так пронзительно страдает недовоплощением Петрушка. И как растерянно выглядит этот юноша рядом с нахальной и независимой, неотразимой Зизи Жанмер. Неясно, где Нуреев, как и большинство актеров, строящий свою жизнь как роль, был настоящим. Он весь как не собираемый пазл из нестыкующихся и странных кусочков. Его биография - цепь нелогичностей и несоответствий. И родившийся-то на ходу, в поезде, неприкаянный, а потом покоривший мир. Но, по сути, этот поезд неприкаянности так и сопровождал его всю жизнь. Потому и последние слова - к маме, выбившаяся в минуту откровения тоска по дому. В его роду - слившиеся нации: татары и башкиры, которые сосуществовали не слишком миролюбиво (башкиры добровольно-принудительно переписывались в татары). Папа - военный политрук, из поколения тех деревенских парней, которых в партию привлекало то, что "там дают оружие", а это придавало легкий, без усилий, авторитет. Вообще его живучесть, пробивной и наглый характер - еще и от типажа лимиты. В Ленинграде он лишь в семнадцать лет, когда пора на выпуск. Дорвался до той культуры, которую предполагается осваивать с детства. Три года в Вагановском, еще три - в Кировском. В театре он начал в "Лауренсии". Тот прорыв в мужском танце, который на Западе связан с его именем, здесь уже был отмечен именем Чабукиани, который, кстати, был постоянным партнером Наталии Дудинской. Нурееву, при всем его вздорном характере, везло с партнершами - Алла Сизова на выпуске, Наталия Дудинская в Кировском, Марго Фонтейн в Лондоне.
 |
|
Собственно балетные российские корни Нуреев, пожалуй, дополнял уже в эмиграции. После знаменитого побега начал работать в труппе маркиза де Куэваса. Его прорыв - и на интересе к русскому балету, уже не единичная Марина Семенова, отодвинувшая в тень Лифаря, а триумф русского балета в Лондоне. И интерес к выглянувшему из-за железного занавеса миру - этот занавес приоткрылся ненадолго. И начавшийся ручеек эмигрантов. Англия, куда попал затем Нуреев, вообще в истоках своего балета числит русский, Париж - тоже не без русского балета (после руководства Лифаря Нуреев - почти традиция, если учесть долговременность и непререкаемость правления). Но школа Нуреева шлифовалась не в России - у русской эмиграции, а затем у датчан - с их технической и стилистической точностью. С приблизительностью танца молодого Рудольфа Нуреева вряд ли приняли в систему каллиграфии парижской школы. Работоспособность Нуреева - легенда. Но и самореклама. А лучшая реклама - скандал, попса, гастроли и телешоу. А еще кинокарьера и попытки присмотреться к танцу модерн. Но это - и на износ - не работа, а нечто, чему, пожалуй, названия так и не придумали. Самый надежный способ угробить себя. Так не беречь себя мог только человек, которого ничего не держит. И это не есть свобода. Нуреев брался за все - и его редакции балетов признаны, хотя, по сути, это типичный китч. Эта традиция внедрена в Запад, как русские матрешки и медведи, и от нее там не скоро освободятся. Костюмы - одна из таких бережно хранимых стилистических "матрешек". Костюмы, представленные на выставке, танцевальны и внимательны к своему содержимому, то есть артисту, - только собственно нуреевские. В собственных он ограничивался в украшениях, облегчая силуэт, создавая элегантный контур фигуры, зрительно удлиняющий ноги и шею, подчеркивающий посадку головы, тонкую талию. Громоздкий головной убор Голубой птицы: в таком порхающий и летящий танец - как преодоление. Но костюм Флорины рядом - это только для соперницы: ярусный, в кренделях оборочек, бус и прочего. Костюмы Дезире из "Спящей красавицы", Абдерахмана и Жана де Бриена из "Раймонды", Принца из "Щелкунчика", Ромео. Для сравнения: два костюма Солора из "Баядерки" - ленинградской 1960-го и европейской - 1974-го и Дезире - тоже двух периодов. В Ленинграде костюмы скромны, почти без украшений, лишь обозначен декор Солора - пояс, линии. И - низко заканчиваются. На Западе - все не ниже талии. Разве что Альберт в "Жизели". Художником костюмов Нурееву быть не следовало. По нынешнему вкусу они тяжеловесны и подробны - излишне, вычурно. Странно, как ухитряются в них танцевать. Они на удивление тяжеловесны и перегружены ярусами-блеском-стразами-бантиками. Словно не было традиции расписного костюма - здесь вышивки и изобилие бус, пристрастие к парче, бархату, обилию ткани. Костюмы далеко не легкие - в таких, ушитых аппликациями и вышивкой, как в броне. Удивительно ли отсутствие вкуса у гениального артиста и в быту, когда он скупал антиквариат или сомнительные произведения искусства? Изобилие деталей в костюмах времен Нуреева - до чрезмерности. Ну зачем Сильфиде к крылышкам павлиньи перья с "глазами"? Обязательны букетики на корсаже у Жизели и Сильфиды и утрированная роза у Золушки (впрочем, там и костюм как бытовой, но чрезмерный). Так что Нуреев - художник самого себя. Собственные костюмы демонстрируют умение подать свое тело, свой рабочий инструмент не только в академическом смысле как танцующей машины. Актер - служитель - да, но прежде всего - актер-проститутка. Вероятно, скульптурная миниатюра "Нуреев на репетиции", где он юн, хорош собой и весь удлиненных линий, понравился бы ему больше, чем голова-портрет 1960 года, неузнаваемо сжатых черт. Утвердив вздорный и склочный характер как имидж, Рудольф Нуреев вернулся в Кировский театр в 1989 году, нахально выйдя в "Сильфиде", на технику которой сил уже не было. Принимайте меня, великого, какой есть. Очень ценил себя. Он ходил по сцене в ярких оранжевых сабо, в своем неизменном берете. Затем побывал в Казани, даже встал за дирижерский пульт. Не просто так - тогда наметилась тенденция снижения интереса к балету у филармонических маэстро, музыка стала подминать танец. Сложно сказать, чего в его жизни больше - творчества или позы. Эпатаж - это тоже умение создать имидж. И способ удержаться на плаву. Нуреев - безусловно, из великих теней. Трудоголик. С умением и опытом выживания (десять лет умирать - и жить в полную силу). И соблазном пороков. Стяжатель - безудержное стремление зарабатывать, как рефлекс - из грязи в князи, из нищеты в роскошь, доступную элите. А в принципе - это стремление ограничить свой мир только театром - и в жизни пребывать в той же сказке, во дворцах, с королями-королевами, принцессами. А единственная стилевая "пара" среди представленных костюмов - колет Солора и пачка Никии, в которых и цвет, и отделка перекликаются и продолжают друг друга. Но для теней это украшение тяжеловато, скорее подходит для гран-па Солора и Гамзатти. Жаль, что нет костюмов ленинградских партнерш, хотя бы в пару к нуреевским. Это теперь только тени памяти.
