Розочка для гения

Ж.-Л.Барро.

Шестнадцать лет назад умер великий французский артист и режиссер Жан-Луи Барро. 8 сентября ему исполнилось бы 100 лет. Франция думает, что не забыла своего героя – фактически весь сезон вплоть до июля 2011 года будут время от времени вспоминать о Барро: пройдут показы фильмов с его участием, киноведы прочтут лекции, в Парижской Опере возобновят балет Жозе Мартинеза “Дети райка”, посвященный знаменитому миму, в театрах, где он работал, возникнут спектакли из репертуара Барро и будет установлена мемориальная доска на доме, где он устроил свою первую квартиру-студию. На самом деле для такого театрального титана, каким был Барро, всего вышеперечисленного до обидного мало. Мероприятия рассчитаны на узкий круг любителей и знатоков. В сегодняшнем Париже, охваченном огнем забастовок по поводу увеличения пенсионного возраста и отсутствия бензина на заправочных станциях, нет места для сентиментального упоения высоким искусством. Мониторинг прессы дал неутешительный результат – о юбилее Барро вспомнили две газеты – “Ле Монд” и “Фигаро”, остальные своими словами пересказали информацию, которая “висит” на специальном сайте “столетия”: www.centenairejeanlouisbarrault.fr. Телевидение ограничилось несколькими репортажами в новостях. Прежде всего сообщалось о том, что в Париже появится новая мемориальная доска. С одной стороны, хорошо, что имя Барро будет красоваться на мраморе и заставлять прохожих любопытствовать на его счет, но, с другой стороны, сообщит о великом человеке так мало. Впрочем, история с доской заслуживает того, чтобы ее рассказать.

На доме номер 7 по улице Гранд-Огюстен в 6-м округе Парижа есть табличка, сообщающая о том, что “Пабло Пикассо жил в этом доме с 1936-го по 1955 год. Именно в этой мастерской он написал “Гернику” в 1937 году. Здесь же происходит действие “Неизвестного шедевра” Бальзака. На табличке забыт другой знаменитый жилец – Жан-Луи Барро. С 1934-го по 1936 год артист, постановщик и глава труппы занимал мастерскую, которую впоследствии предложил Пикассо и в которой создал свое первое театральное сообщество – Гренье дез Огюстен (Чердак Августинцев). Барро заканчивал свою учебу у Шарля Дюллена, в Театре “Ателье” и искал место, где бы он мог одновременно жить и работать. Последний этаж дома номер 7 показался ему идеальным: комната была достаточно просторной для репетиций, с высокими округленными стенами и походила на корабль под крышей. В глубине налево три зала служили дортуарами. Направо располагалась кухня, которую Барро превратил в свою спальню. В этом уголке побывало много народу – Превер, Косма, Жид, Арто, Деснос, Бретон, Дерэн, Элюар.

Каждый понедельник случался пикник. По вечерам Барро засыпал в запахах камамбера, как напомнил об этом Фредерик Миттеран, министр культуры и коммуникаций, в своей веселой речи, произнесенной 8 сентября сего года, в день рождения Барро. 80 человек присутствовало в Гренье, где разворачивался вечер в рамках 100-летия со дня рождения Жана-Луи Барро, председательствуемый Пьером Берже и патронируемый Шарлоттой Рэмплинг. Актриса участвовала в вечере вместе с Мари-Кристин Барро, племянницей Жана-Луи, Дидье Локвудом, Джеком Ралит и многочисленными членами семьи Клодель. Была сыграна соответствующая обстоятельствам пьеса, созданная на основе корреспонденции между драматургом и постановщиком в момент создания “Атласного башмачка” в “Комеди Франсез” в 1944 году. Сегодня Гренье принадлежит палате парижских нотариусов, которая предоставляет помещение в распоряжение Национального комитета по артистическому образованию (CNEA).

Символичным жестом отметили

100-летие со дня рождения Барро в Везине, городе, где он родился в семье аптекаря. На улице Маршала Фоша в доме номер 11 расположена древнейшая в городе аптека, в которой когда-то трудился отец Барро и в квартире над которой родился Жан-Луи. В день его рождения возле здания аптеки возложили красную розу, и в местном театре прошел скромный вечер, на котором вспоминали Барро.

А в целом современному театру, да и кино тоже, нечего сказать Жану-Луи. Явление Барро было уникальным. Он много высказывался о театре, можно сказать, был его теоретиком, хотя никогда не рассчитывал на грядущие поколения, считал, что его театр существует здесь и сейчас. Слушать Барро интересно, и большая удача, что несколько бесед с ним записано на радио. Один из глобальных проектов празднования 100-летия – издание 3-х CD диалогов с Барро. Инициировал эти ценные разговоры видный театральный критик Ги Дюмор. В первой передаче Барро рассказывает свою биографию, во второй говорит о Мадлен Рено, своей жене и замечательной актрисе, “Детях райка” и Жаке Превере, а также о годах, проведенных вместе с Мадлен в “Комеди Франсез”. Третья часть посвящена театральным постановкам, которые осуществил Барро.

В том же архиве INA, кроме радиобесед с Барро, которые подготовили к публикации, сохранилось одно любопытное интервью артиста журналу “Фар”, датированное 1976 годом, – собственно, это одно из последних высказываний Барро о театре, каким он его видел. Прочитав текст, понимаешь, почему говорить о театре Барро так сложно и почему сегодняшние французы, погрязшие в бытовых проблемах, “пролистали” юбилей своего гения, предпочтя ограничить знание о нем поэтическими фильмами Марселя Карне. Интервью впервые публикуется на русском языке с необходимыми сокращениями. Беседу ведет редактор “Фар” Ги Вагнер.

– Мсье Барро, в книге “Воспоминания для будущего” вы отмечаете: “Я всегда откликаюсь на то, что провоцирует контакт, общение, обмен”. Является ли это одной из ведущих нитей вашей работы и вашей жизни?

– Я отвечу вам просто: в этом источник нашего призвания. Если выбираешь такую дисциплину, как театр, то ищешь контакт на глубине, общение и обмен с подобными себе. Возможно, так происходит потому, что мы сознаем свое одиночество, эфемерную сторону бытия. Это вызывает в нас желание встретиться с другими, чтобы успокоиться, чтобы создать дружеские узы.

– С другой стороны, вы говорите, что театр – “наука о человеческом поведении”.

– Да, искусства часто рассматривались как науки. Музыка, например, в определении Руссо, – это наука о звуках, предназначенных для удовольствия слуха. Говорят также о науке цветов или форм, и театр – это действительно наука о человеческом поведении, я бы даже сказал, наука живых существ. Мы очень близки к биологии, это – поэзия биологии, если угодно.

Кадр из фильма “Пуританин”, 1937 г.

– В определенный момент размышлений о вашей профессии и театре вы говорите об “алхимии”. Сейчас вы снова возвращаетесь к этой идее, углубляя ее...

– Я ощутил это чувство очень молодым: меня окружали искусства, воссоздававшие жизнь под углом цветов, форм, звуков, образов, ассоциаций, идей. Но получился бы пробел, если бы не существовало таких искусств, как поэзия, литература, живопись, скульптура. Меня поразило то, что жизнь неизбежно развивалась. Она – в постоянном становлении, каждое текущее мгновение проходит, каждое будущее мгновение становится настоящим, мы – на бегущей дорожке, наше положение эфемерно. Жизнь состоит из движений, обменов и ритмов. Однако, помимо театра и драматического искусства, не существует другого искусства, которое воссоздает жизнь под знаком и под углом движения, обменов и ритма. Найти инструмент, способный одновременно воспроизводить движение, обмены и ритм, означает заново открыть человеческое тело! Человеческое тело – единственный инструмент, который, через позвоночник, является центром движения, через дыхание – центром обменов, и через биение сердца – центром ритма. Поэтому именно человеческое тело в пространстве составляет основной материал драматической поэзии, которая является наукой о человеческом поведении, то есть наукой о жизни в ее течении, в ее будущем, в ее эфемерной стороне, на ее бегущей дорожке.

– А пантомима?

– Я не делаю различия между мимом и актером, поскольку наше искусство исполнителей использует человеческое тело во всей бесконечности ресурсов, которую оно собой представляет. Слово – это “ротовая” пантомима: прежде чем облечь идею в слова, произносимое слово состоит из выдоха, из мышечного сокращения. В слове есть нечто материальное. Слово, речь столь же плотски, как пантомима.

– Еще вы говорите об “анархической щедрости”, отличавшей вашу молодость...

– Когда я имел счастье познакомиться со всем тем поколением, которое было моим, в нем царила мораль некоей беззаботности, намеренно свободная или, если угодно, либертарианская. Слово “анархический” всегда искажено. Анархист – это человек, взявший ответственность за самого себя, и людей, которые берут эту ответственность, не так много. Добровольно, в силу интеллектуальной лени, люди принуждают, сковывают, связывают себя, что позволяет им подчиняться, приказывать и отдавать распоряжения другим. Анархист же имеет мораль, которая является ответственностью за самого себя, и его главное правило – это уважение к другим, поскольку он тоже хочет, чтобы его уважали. Так что в этом присутствует источник человеческого достоинства. Смысл, который я вкладываю в слово “анархист”, – это глубоко моральный смысл. В нашей молодости мы подчинялись этой морали, и ее сопровождала некая элегантность – беззаботность: мы ничем не дорожили. Обратите внимание на совсем маленькую книжечку, которая является одной из моих настольных книг: “Стрельба из лука в кавалерии Дзэн”, где учитель объясняет тем, кто учится стрелять из лука, что следует не целиться в мишень, а стать луком. Однако в ту эпоху, когда мы по любви, не заботясь о пользе или какой-то отдаче, – что присуще процессу современной цивилизации, – становились нашей профессией, мы не пытались достичь цели и достигали ее именно в этот момент.

– Вы никогда не считаете свою работу законченной. Она – в постоянном движении, в непрерывном становлении.

– Я унаследовал эту мораль от моего учителя Шарля Дюллена, который преподавал нам инстинктивно, сливаясь с нами, уча нас быть новыми каждое утро. И я всегда замечал, что Дюллен, чем больше он прогрессировал в своем искусстве и своей науке, тем менее казался знающим жизненные события и тем более открывающим их для себя. Если детство обладает преимуществом, то это именно чудесная способность к удивлению. Дети отправляются открывать мир... Значит, нужно, окончив день, познав его, как познают времена года, как познают целую жизнь, умереть вечером и заново родиться утром, удивляться, восхищаться и отправляться заново открывать для себя жизнь. Я думаю, что эту способность следует поддерживать и развивать, когда работаешь в артистической профессии: в ней источник свежести и воображения.

– В вашем Театре “Орсе” (театр, устроенный Барро на вокзале д’Орсе. – Е.Б.) вы создаете связи, соединяете на первый взгляд несоединимое. С одной стороны, вы создаете “Рабле”, “Ницше”, “Ретиф де ля Бретонн”, а с другой – даете Саррот, Беккетта, театр, который идет до конца, до полной редукции.

– Нас часто упрекали в отсутствии линии, в полном противоречии, поскольку мы эклектичны. В действительности дело не в этом, просто мы не хотим интеллектуальной линии... Мозг – только железа среди множества других в человеческом теле. Тело – это что-то бесконечное, притягательный объект, очень совершенный компьютер. Оно выходит за пределы кожи, оно мистично. Существует общее тело человечества. Следовательно, останавливаясь на полпути, индивидуум отделяется от коллектива. Но если подняться выше, то вновь находишь индивидуума в коллективе. Когда же говорят о “человеческих противоречиях”, все зависит от занимаемой нами позиции. Есть позиция, в которой я – в полном противоречии с самим собой, но если я возвышаю себя или унижаю, то наступает момент, где я нахожусь в согласии с самим собой. Очевидно, что лучше находиться в согласии с собой, возвышаясь!

– В глубине души вы воспринимаете театр как синтез...

– Такова жизнь. Я хотел бы все больше и больше служить жизни, поскольку это становится все более и более необходимо. Люди вредят жизни, ломают ее. Я сейчас скажу нечто, что рискует вызвать протест, но я говорю, что, например, политика убивает жизнь. Это не значит, что я – реакционер, но люди сразу стремятся навешивать ярлыки: если вы не определенного политического цвета, то ваш цвет – прямо противоположный, и наоборот; все это очень глупо! Я – человек, я полон жизни и хочу, чтобы моя жизнь была полной; я хочу помочь людям – моим друзьям, чтобы они обрели свою полноту. Именно для этого я жду их здесь, в Театре “Орсе”.

КРАСКИ МИРА

• Розочка для гения
• Дон Кихот против мафии
• В десятый раз – как в первый

ВСЕ ОБО ВСЕМ

• Ближний сосед
• Лауреату мистика не пригодилась
• Пора все вернуть