СЕРГЕЙ МЕДВЕДЕВ: Актер – это всегда сомнения и вопросы, на которые нет ответа…

Беседу вела Валентина ЕЛШАНСКАЯ
Фото Екатерины ЦВЕТКОВОЙ

С.Медведев

Не так давно в МХТ завершился масштабный проект “Французский театр. Впервые на русском” в рамках Года Россия – Франция 2010. Проект был создан при поддержке Министерства культуры Российской Федерации, Культурфранс и Посольства Франции в России. На Новой сцене МХТ имени А. П. Чехова пять молодых, но уже хорошо известных европейскому зрителю французских режиссеров вместе с артистами Художественного театра и студентами Школы-студии МХАТа представили пять пьес известных французских драматургов ХХ столетия. Активное участие в этом проекте приняли многие актеры, в их числе – Сергей МЕДВЕДЕВ, сыгравший в двух постановках из пяти – “Отель “Сплендид” Жана Жене в постановке Марка Пакьяна и “Башня Дефанс” Копи, поставленной Марсьялем Ди Фонзо Бо.

– Сергей, насколько интересно вам было в этом участвовать? Считаете ли вы, что проект отражает тенденции современного французского и европейского театра?

– Проект большой, и каждый из режиссеров привнес в него что-то свое. Первая работа с Пакьяном – это более классическая история французского театра. Мы попали в такую ситуацию, где некоей режиссерской матрицы практически не существовало. Постановщик работал над поэтикой текста, над трансляцией смысла и т.д. Существовать “голым” и практически незащищенным на сцене тяжело, поскольку у тебя в арсенале есть, грубо говоря, только текст и партнер. И в этом была наша проблема с Пакьяном. А что касается Марсьяля и “Башни”, здесь была невероятно легкая работа. Потому что он это уже ставил, сам играл в своем спектакле, он прекрасно знает этот материал, знает, кто такой Копи, чувствует эту абсурдистскую структуру, он легкий, свободный человек. И разница ментальности между русскими и зарубежными режиссерами и артистами, как мне кажется, – это некая история степени свободы. Я давно работаю с Кириллом Серебренниковым, и стыковка произошла практически сразу. И с Марсьялем вышло так же, потому что в каких-то вещах они очень схожи по своему видению. По картинке этот спектакль был абсолютный аттракцион! И мы сами оторвались за эти десять дней и получили невероятное удовольствие. На спектаклях это было видно – все актеры играли в кайф. Естественно, за десять дней поднять такую вещь и протащить какие-то линии было очень сложно. Но надеюсь все же, там что-то случилось. По крайней мере, зрители приняли этот спектакль очень хорошо.

– Современная французская и российская драматургия принципиально чем-то отличаются?

– Французский проект помог показать, что современный европейский театр – тоже разный. Это история ментальности. Любой художник, кем бы он ни был – фотографом или драматургом, – отражает реальную действительность, в которой он существует. Соответственно, та ментальность, в которой мы живем, отражена в тексте и будет иметь определенный фон. Если автору есть о чем говорить, то неважно, европеец он, русский или, например, аргентинец… Главное, чтобы ему было что сказать.

И у нас есть замечательные драматурги, которых мы, к сожалению, не знаем, и за рубежом – тоже. И заслуга этого проекта, в частности, в том, что он принес открытие каких-то прекрасных людей. Копи, например, просто невероятный автор, а “Башня” за рубежом считается его классической пьесой. Ну и остальные пьесы, режиссеры тоже были очень интересными.

– На сцене МХТ имени Чехова вы переиграли практически все – от коней до женщин, от роковых красавцев до бомжей… Вы считаете, что понятие “амплуа” – это устаревший термин или то, что помогает человеку, впервые пришедшему в театр, ориентироваться на сцене?

– Это очень личный вопрос, потому что для меня история актера – это ситуация личности, которая существует в определенных рамках производства. И эта творческая личность реализует какие-то свои внутренние миры с помощью такого инструмента, как театр. В театре же есть все – музыка, живопись, фотография, танец… И, собственно говоря, современный артист должен уметь все, должен знать обо всем и должен понимать сущность всех течений и направлений в искусстве, которые существуют на сегодняшний день или существовали когда-либо. Это абсолютная необходимость для художника, который существует в этом мире. Мне кажется, чем наполненнее будет непосредственно артист, тем большее соприкосновение с залом произойдет в итоге. Более того, он должен стараться найти в себе что-то, чтобы суметь сыграть любую, даже самую, казалось бы, не подходящую ему роль. Это же безумно интересно! Это определяет внутреннее развитие актера, его профессионализм.

Сейчас вообще все перемешалось, и понятие “амплуа” в определении артиста уже почти стерто. У нас и Собчак – артистка, Тимати – тоже артист. Я ни в коем случае не умаляю их определенных способностей, но факт остается фактом: сегодняшний артист – это некая медийная составляющая, которая существует в пространстве. И зрители, к счастью или, к сожалению, не могут сейчас судить адекватно, ведь они приходят в театр смотреть “на телевизор”. В Москве – в меньшей степени, а в провинции – абсолютно так, мы часто ездим с гастролями, и это становится просто очевидно.

– Если работа в театре – это возможность выразить себя, то могли бы вы отказаться от роли и по какой причине? Или такого не должно быть в принципе, потому что это вопрос профессионализма?

– Если человек развивается, то у него существует какая-то своя волновая история развития – поэтапная, постепенная, пошаговая. И если, например, какая-то работа не соответствует его состоянию в данный момент, не является следующей ступенью, то происходит некоторая диссоциативная нестыковка – внутренний мир твоего организма как бы не может принять эту роль, потому что она не служит для его развития. Но это я только о себе могу говорить. В любом случае это не история отказа, а история приятия или неприятия материала.

Здесь тонкий момент – я работаю, я артист театра, и театр смотрит на меня определенным образом. Я вижу себя с одной стороны, театр – с другой. В этом есть тонкий баланс – здесь и человеческий фактор подключается. Можно отказаться, но это значит “слить” – тонко слить какую-то работу. Можно сказать, мне повезло – театр в основном дает мне такие роли, которые мне интересны, исходя из моих особенностей. Но всегда интересно пробовать себя в чем-то новом – в опере, например. Почему бы и нет?

А от чего я отказывался и отказываюсь до сих пор – это от рекламы, сериалов.

– Какая из ролей в МХТ далась сложнее всего, стала “ролью на преодоление”?

– Ну самой тяжелой, наверное, и не было, раз я все так тонко “сливал”. А если честно, когда я говорю “да” – все, я уже работаю. Я пытаюсь найти в каждом материале что-то такое, что стыковалось бы со мной непосредственно в данный момент времени. И дальше уже это работает, и все. Нельзя же поверхностно относиться к своему труду – на афише твоя фамилия, тут не схалтуришь. Есть уже спектакли, которые идут много лет, где организм может более или менее легко существовать, не так сильно затрачиваться, распределяется чуть-чуть по-другому. Но при создании какого-то нового материала работа идет постоянно, и ты постепенно наполняешь свой персонаж.

Была трудная история “Конька-Горбунка”, потому что жуткое облако ответственности висело над нами и над этим проектом в целом. Мы в жутких скандалах его выпускали – в ругани и нетерпимости какой-то человеческой. И это было тяжело, потому что где-то что-то не стыковалось – в видении или интуитивных размышлениях по поводу непосредственно сказки, детей, этого материала и того, что происходило на самом деле на сцене. Хотя это мое, лично Сережи Медведева, мнение. Но в тот момент, когда открыли занавес, засмеялись дети, вдруг как-то – пам! – и внеслась душа в этот проект. Мы отыграли несколько спектаклей, и все выдохнули – сказка случилась. Помогли дети. По картинке – это работает. Все, все там было, но вот этой легкости не было до детей.

– Вы считаете себя одним из ведущих актеров? Громкие режиссерские премьеры обычно не обходятся без вашего участия – те же “Трехгрошовая опера”, “Васса Железнова”…

– Боже упаси! Это у нас вон Константин Хабенский, Михаил Пореченков ведущие. Я же не считаю себя ни известным, ни тем более популярным актером. Да, иногда меня узнают на улице – я ведь десять лет играю в МХТ, и за это время кто-то меня и запомнил. Но известным и ведущим я себя не считаю. Более того, я вообще не считаю себя хорошим актером, постоянно вижу в своей работе минусы и недостатки.

– Что для вас в профессии главное?

– Главное – это постоянное движение вперед и отдача. Очень легко понять, погрузился ты в роль до конца или нет: снятся ли тебе на эту тему сны? Если не снятся, значит, тебе только кажется, что ты погрузился до конца, а на самом деле работать еще и работать. Мне вот, когда я на “Антонии и Клеопатре” Серебренникова в “Современнике” режиссером по пластике работал, постоянно снились сны, потому что затраты эмоционально были колоссальные. А отдачи – никакой. Не получилось. И зрители с прогона убегали – это обидно.

Хочется попробовать все и везде – в разных жанрах, не ограничивая себя. Актер – это всегда сомнения и вопросы, на которые нет ответа. А если на них нет ответа, значит, идут постоянный поиск, движение, развитие… И как только этот процесс останавливается – все, ты уже не актер.

А вообще интересно выйти за рамки театра. В прошлом году состоялась наша встреча с фотохудожником Дашей Ястребовой – так родился проект на “Ночи музеев”, перформанс в Бангкоке. Я – режиссер, я – актер, я – художник. Я транслирую зрителю свои мысли, разрушается граница “актер – зритель”, есть возможность глубже понять человека, заглянуть ему в глаза в прямом смысле этого слова и получить от него ответную реакцию, живой отзыв.

– То есть вы считаете, что сегодня эпатаж – это самый действенный способ воздействия на публику?

– “Эпатаж” – не совсем то слово… Картинка! Зрителю важна картинка: “цепляет – не цепляет”. Вот он садится в зале и думает о том, где машину припарковал, а потом – бац, и все! Или не “бац” – и тогда он весь спектакль так и продумает о своем.

Вот “Киже” – красивая картинка, “Конек-Горбунок” тоже… На большой сцене картинка имеет большую значимость, потому что зрителю с балкона не разглядеть мимики актера. В камерном пространстве это имеет меньшее значение, потому что актер может цеплять зрителя лично, играть “точечно”.

– А вам как актеру легче найти контакт со зрителем на большой сцене или на маленькой?

– Здесь все опять же зависит от материала. Есть спектакли, которые подразумевают некий прямой контакт со зрителями. Ну я не беру сейчас “апарты”, актерские выходы в зал и контактную работу со зрителями, как в “Трехгрошовой опере”, а непосредственно отношения “Я и Зал”. А есть спектакли, где ты просто находишься в коробочке, внутри, и ничего не учитываешь, просто играешь… Но организм все равно учитывает зал, так или иначе, и правое или левое ухо все равно слышит, кто хрюкнул, кто кашлянул – на автомате уже… Но всегда хочется получать отдачу. Нужно быть честным прежде всего с самим собой.

– К слову, вы вот вспомнили, что в нескольких спектаклях МХТ и “Современника” вы выступили как режиссер по пластике. А попробовать себя в качестве самостоятельного режиссера не думаете?

– Ни в коем случае! Вот приехал в Москву мальчик из Челябинска, который очень хотел стать актером. Он даже занимался в своем городе в какой-то театральной студии, потом приехал поступать в Школу-студию МХАТа – и поступил. А на втором курсе ему сказали, что он может быть режиссером, у него задатки есть, а он отвечает: “Хочу быть только актером!” И я до сих пор хочу быть именно актером – мне это интересно. Моя актерская судьба складывалась удачно – я начал играть со второго курса. Сначала меня позвал Олег Меньшиков в проект “Кухня”, потом случились наша встреча с Серебренниковым и “Терроризм”. Кирилла я до сих пор считаю своим учителем, гуру.

И потом… Я не понимаю, какую “отдачу” от своей работы получает режиссер. Актер – понятно. Ты выходишь на сцену и начинаешь взаимодействовать с залом, такая “энергетическая восьмерка” – ты затрачиваешься, а в ответ получаешь зрительскую отдачу. А режиссер – нет, он только затрачивается. Как можно сидеть в зале, смотреть на сцену, понимать, что надо сделать по-другому, но порой ничего не мочь сделать? Я сам себе режиссер в рамках своей роли. Я отвечаю за себя – за свою игру, за взаимопонимание с коллегами по сцене.

– Каким должен быть проект вне стен МХТ, чтобы вы с радостью на него согласились?

– Классный!!! Классный должен быть проект!

– А на что в первую очередь обращаете внимание – на партнеров, с которыми предстоит играть, на режиссера? Что приоритетно?

– Первое – стопроцентно – материал. Роль: прописана – не прописана, что она даст для твоего развития. Большая или не большая – это уже не так важно. И если мне интересен материал, то мне бы очень хотелось поучаствовать в этом проекте. Но… Почему-то не случается пока каких-то больших киноработ.

– А сами в театр как зритель ходите?

– Нет! Ненавижу ходить в театр. Не то чтобы не хожу совсем – хожу, но в основном на привозные, фестивальные спектакли: мне самому как актеру интересно было бы поработать с иностранными режиссерами, чтобы понять другую ментальность, другое восприятие театра, сценической реальности. В Москве с театром все более или менее понятно, а вот ощутить разницу менталитетов для меня куда интереснее. В моей актерской копилке работа с тремя зарубежными режиссерами – Судзуки, Марсьялем, Пакьяном. Это три отдельные истории. Хотя… У нас очень любят преклоняться перед всем иностранным. Вот приехал режиссер Касторф и привез спектакль, где сцена залита кровью, мента избивают, и тому подобное… И все идут – это интересно, это ново, это современное искусство. А поставь такое какой-нибудь молодой режиссер у нас – скажут, что чернуха, и такое искусство никому не нужно.

– Критику на свои спектакли читаете?

– Критику не читаю. Иногда, когда роль мне особенно важна, могу посмотреть отзывы, но всерьез к ним не отношусь. Критики – это не зрители. Их 10 – 15 человек, которые, в сущности, не выполняют свою прямую функцию. Они существуют отдельно от театра, и иногда кажется, что они решают какие-то личные вопросы, а театральная постановка – только повод для того, чтобы высказать свое мнение по тому или иному поводу. Результат – в их статьях нет спектакля, а есть только ее (статьи) автор. Такой “междусобойчик”… Мнения друзей тоже не спрашиваю, потому что чаще всего сам вижу свои недочеты. Но если они подметят что-то, чего не заметил я, спасибо им огромное.

– А каким вы видите актера Сергея Медведева через двадцать лет?

– У меня нет ответа на этот вопрос – так же, как и на многие другие… У меня нет ответа на вопрос, какую роль я хотел бы сыграть. У меня нет ответа на вопрос, с каким режиссером я хотел бы поработать. У меня нет ответа на вопрос, в какой стране я хотел бы жить. Я вообще не уверен, что через двадцать лет Сергей Медведев будет актером – возможно, моя личность потребует чего-то другого, иной формы творческого проявления, и тогда я не буду ей в этом мешать.

ПОД ЗАНАВЕС

• СЕРГЕЙ МЕДВЕДЕВ: Актер – это всегда сомнения и вопросы, на которые нет ответа…
• Шумные дни беспокойного человека
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 26 мая по 1 июня
• Человек родился