Как один генерал тридцать три музея прокормил,

или Повесть о настоящем прошлом

Алексей ЧЕРНИЧЕНКО
Тверь - Москва

Вы когда-нибудь ночевали в музее? Чтобы здание восемнадцатого века, и табличка "охраняется государством" с вывеской "краеведческий", а у вас - подлинные одеяло и подушка конца нынешнего тысячелетия и кожаный диван в директорском кабинете? Увлекательнейшее дело! У Андерсена, вы помните, все и всё разговаривает, но даже великий сказочник затруднился бы придумать диалог между височным украшением из кургана близ истока Волги, чучелом бурого медведя из диорамы "Смешанный лес на севере Тверской области" и драгоценной саблей в золоте и каменьях из подарков товарищу Сталину.

Я и не придумывал. Лежал тихонько в темноте и поругивал Афанасия Никитина. Его, его вина была в том, что сильно припозднились мы в директорском кабинете, так, что невмоготу лениво стало идти еще куда-то в гостиницу - и вот извольте теперь вместо храпа соседей слушать за стеной призрачную тишину сто- и тысячелетий!..

Каменный Никитин стоял себе на другом берегу неширокой тверской Волги, невинно поглядывал на горсад, на здание музея - вот, мол, сходил за три моря и полное право имею отдохнуть, постоять на исторической родине. Видел ли он в темноте свое маленькое предательское изображение на этикетке очень хорошей кашинской водки? Знал ли, что отдает она можжевельником, как изумительные хвойно- песчаные берега здешней речки Медведицы? Если нет, то и он, значит, не виноват...

Я удивился, как много знаю о вчерашнем своем собеседнике. И, главное, можжевельник ни при чем, а все дело в программе "Время". Раньше, чтобы хорошо узнать человека, надо было съесть с ним пуд соли. Из-за этого последняя всегда была на Руси в дефиците, и даже случались соляные бунты. Теперь соль для близкого знакомства не нужна. Достаточно вместе посмотреть подробный выпуск новостей, и по реакции человека, по его комментариям вы узнаете всю подноготную - от политической и сексуальной ориентации до подробностей биографии и планов его на самое отдаленное будущее. Раньше такого не было, потому что новости теперь стали разнообразнее, а люди раскрепощеннее. Когда-то бунтовали из-за соли, сейчас, если что - штурмуют телевидение. Общительный мы народ.

- ...! - сказал вчера директор Бошняк, увидев репортаж о краснознаменной демонстрации оппозиции. Согласитесь, переспрашивать было нечего. А потом показали чуть замедленного нашего Президента, и Бошняк как-то задумался, затуманился как-то и молвил, как раньше на театре называлось "в сторону":

- А мне вот семьдесят в этом году будет, но я, знаете, еще даже бегаю...

И вдруг сделался мрачнее тучи. Я удивился, потому что показывали про Америку, как они грустно и стыдливо отмечают четверть века ухода из Вьетнама, как чествуют ветеранов и каются.

В темноте теперь я вдруг четко представил лицо Бошняка Юрия Михайловича, генерального директора Тверского государственного объединенного музея краеведения (33 филиала по всей огромной области, премия в номинации "Музей года" конкурса "Окно в Россию"), когда он выговорил:

- Я во Вьетнаме зенитным полком командовал. Больше года, знаете...

Утром в горсаду за моим решетчатым окном вдруг грянула музыка. Так рано, что я успел побриться и прибрать краеведческие улики у телевизора до прихода директорской секретарши. Она мне сказала: "Юрий Михалыч всегда ходит наискосок, через горсад", - и я побежал его встречать. Парк сверкал утренним мартовским ледком, в ретрушном динамике Хиль пел про лесорубов, с того берега невинно поглядывал Аф.Никитин. Еще невысокое солнце контражуром высветило в конце аллеи крупную, осторожную от гололеда фигуру директора. "Здравия желаю, товарищ генерал-полковник", - сказал я, не сумев на льду щелкнуть каблуками.

- В отставке, - хмыкнул он все же довольным басом и махнул милостиво ручищей, - вольно! Молодцом, что не проспал. Приглашаю за это на планерку.

Хранитель древностей

На планерке генерал кокетничал. Заключалось это в том, что он гремел таким свирепым басом, до какого Лебедю расти еще лет двадцать:

- Оргметодотдел докладывает! У вас полторы минуты... А потом еще добавлял децибел и, потряхивая люстру голосом, гневно вопрошал:

- Советский отдел! Что у вас, черт возьми, с космосом? Мне космос доделать надо, понимаете вы?!. Когда будет составлена заявка на президентский грант? Вы ж меня держите своей ленью! Договора не будет с господами оформителями, пока денег не будет, их не будет, пока Президент не подпишет, а теперь, видите, и с министрами черт те что: телевизор, голубчики мои, смотреть надо!..

Он вдруг быстро, незаметно почти подмигнул мне. Но тут же снова застрожился:

- Отдел литературоведения! А почему это я не вижу отдела археологии, вашего, то есть, Татьяна Владимировна, дражайшего супруга? Вы что, считаете, что на планерке из семьи одной половины достаточно?!

Стройная сероглазая Татьяна Владимировна звонким, хорошо поставленным голосом опытного экскурсовода:

- Юрий Михалыч, они же сборник наконец выпустили. Я этого ... дражайшего отдела археологии третий день как не вижу!

Хохот всех двадцати участников планерки (3 мужских голоса и 17 женских) показывает, что директорских децибелов боится, видимо, только люстра...

В девять сорок пять, как мне и было обещано, планерка кончилась. "Завтракали? Отлично. Тогда вперед, за орденами. Обед в час в Бернове. Ужин в семь здесь. Смотрим сегодня Торжок, Василево, Малинники, Берново, Старицу. В 18.00 мне надо еще заскочить в областной комитет по культуре".

Самое смешное, что все оно потом так и сбылось - минута в минуту. "Ну ж, был денек"!..

"...Я взглянул окрест меня - душа моя"... Не только эпиграф, но и названия глав можно брать из Радищева, ибо ехали мы по старому доброму питерскому тракту. Свернули с него к Прутне, к милой церквушке над Тверцой, где вспугнул я со старых лип в ярко-синее мартовское небушко несколько заполошных галок. Бошняк к могиле не пошел. Тут я впервые заметил это забавное генеральское свойство - к истории и ее персонажам относиться предельно субъективно и - со всей душой. За внеплановый крюк на могилу Анны Петровны Керн, равно как за ее легкомыслие и недостаточный, по мнению генерала, пиетет к Пушкину всыпали по первое число, причем, на мой взгляд, не самому виноватому - мне. "Чего вы с ней носитесь, - распекал меня Бошняк в машине, - ну досталось ей гениальное стихотворение, так не по праву же. Он бы все равно гениально написал - и лучше б более достойной... А это ваше мимолетное виденье после смерти Пушкина мужа нашла вдвое себя моложе! Парню пришлось в отставку выйти, чтобы в полку не смеялись. Ну, правда, жили долго и счастливо, но все равно, я считаю, если уж ты гений чистой красоты, так и веди себя соответственно... Ноблисс в конце концов облидж, или нет?"

Зато в Василеве он выскочил из машины первым и прямо- таки потащил меня за собой, попутно объясняя и рассказывая, что откуда привезли, как поставили. Сюда, в бывшее имение Львовых (тоже, как и Вульфов, как Полторацких, Олениных, Понафидиных, Нащокиных - приятелей Пушкина), свезли они со всей Тверской огромной губернии бревенчатые постройки, создали музей деревянного зодчества, одновременно восстанавливая то немногое, но уникальное, что осталось от самой усадьбы Львовых - удивительный арочный мост из диких здешних моренных валунов, или другое местное инженерно-архитектурное диво - грот любви из таких же камней, занавешенный от взоров водопадом специально на него направленной тутошней речушки. Как обыгрывали рельеф, как творили ландшафт, сколько знали, умели - и как же все у них работало! Имение было очень доходным.

Потом на много десятилетий оно таковым быть перестало, ибо в бывших барских службах поселился колхоз. От последующего его переименования в АОЗТ ничего не изменилось - помещения рушились, живность дохла, на полях росли только долги. Скотный двор расположен у входа на территорию музея, рев голодной скотины и пьяных скотников начинал все экскурсии, доносился до грота любви и еле-еле заглушался водопадом. Против вони же и водопад был бессилен.

"Если бы выставить в музее плачущего большевика"... Это предложение классика никогда Бошняка не соблазняло, зато родилось другое. Если большевики сделали сытую и плодовитую корову или, к примеру, свинью просто-таки музейной редкостью, так, может, их-то в музее и выставить? Для начала он выставил к чертовой матери колхоз, или, как он там назывался, со всей дегенеративной живностью о четырех и о двух ногах. Взял двор на баланс музея и отобрал из местных жителей несколько семей персонала с той тщательностью, с какой они отбирают экспонаты для своих центральных фондов. Достал элитный молодняк. И вот теперь водил меня по чистенькому, теплому скотному двору, куда захаживал, должно быть, иной раз и первостроитель усадьбы, оставивший мощный валунный фундамент двора, помещик Львов, гениальный архитектор, подаривший Торжку изумительные ансамбли и его "главный звон" - сквозную, наполовину из неба сделанную колокольню Надвратной церкви Борисоглебского монастыря над Тверцой. Но то были богатые заказы, а тут-то, в усадьбе, все сказочные мосты и гроты возникали оттого, что скотный двор и поля вокруг доход приносили!

Нас сопровождала степенная, аккуратная женщина по имени Надежда, и Бошняк спрашивал про корма, про опорос, окот овец, и голос у него был такой бархатный, что даже трехнедельные телята не пугались.

Я вспоминал недавний поход в зоопарк с маленькими племянниками. Церетелевские обло-озорные скульптурные чудища их тронули мало, снежный барс и черная пантера почему-то тоже. Совершенно телячий восторг вызвали... три поросенка, живущие на детской половине в соответствующих домиках. Что бы тут с ними сейчас было, в этом замечательном музее, при виде этих просвечивающих на солнце розовых поросячьих ушей, бездонных бархатных телячьих взглядов и кукольных завитков меха на трехнедельных ягнятах - у меня, грешного, вызывающих мысли преимущественно о шампуре...

- Надюш, а может, ты нам молочка надоишь?

Дивны дела твои, Господи, - какие, оказывается, заискивающие нотки бывают у иерихонской трубы командного голоса!..

- Юрий Михайлыч, а можно я невестку пришлю? Мне к соседям очень надо, у них сороковины сегодня, сына схоронили тридцатитрехлетнего...

И на вопрос, от чего, вздохнула грустно:

- Да ведь, от чего сейчас молодые умирают... Сгорел от вина. Они, соседи-то, не наши, не музейные.

Вот так успокоила-объяснила, и понятно стало: чтобы скотина была ухоженной, а люди от водки не мерли, надо всем присоединяться к их музею.

Увидев, как я потянулся к блокноту, генерал вдруг сказал неуверенно:

- Голубчик, а может, не надо про это?

- ?!.

- Ну это ж мы с вами понимаем, что ферма - неотъемлемая часть музея, а налоговой-то инспекции разве объяснишь...

"Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй", - двести лет назад на этой дороге процитировал Радищев по адресу родного государства - и когда же, черт ее дери, устареет вещая дефиниция! Сколько "измов" сменило родимое, но осталось тем же Левиафаном, или, по современному выразиться, терминатором, государством-рэкетиром, вымогателем, погубителем. Проси, требуй свое законное, каким хочешь басом ори на него - повернется чугунными спинами комитетов и управлений, совьется удавьими кольцами чиновничьих коридоров - и ни вопли, ни голодовки не помогут тебе... Но отелится-задоится впервые за восемьдесят лет коровенка-экспонат, зашевелится кто-нибудь едва - и вот оно уже, в смертельной близости, почмокивает по-вампирьему, и клыки растут из-под губы - готово инспекцией, полицией, новой ЧеКой припасть и высосать до последнего чмока все, сдуру зашевелившееся.

Тяжело было видеть генерала заробевшим, но я знал, что тут у него "привычный вывих", больное место. Больное по крушению всей карьеры, по расправе над ним, чудовищной в своей жестокой бессмысленности.

Я с первого вечера знал про тот случай. Но теперь уже думал, что он был не крахом, а вторым рождением. И спроси меня - какой из раритетов, сохраненных музейщиком Бошняком, самый удивительный, сказал бы, не задумываясь: чувство чести.

Как хорошо быть генералом

Он действительно командовал полком во Вьетнаме. А потом (единственный случай за всю советскую историю) целой нашей дивизией, находившейся на территории капстраны - Египта. Командовал армией - в Тверской уже губернии. И больше десяти лет затем Калининской академией ПВО.

Он военная косточка. По мужской линии офицеры в его роду с XVIII века - полковник Бошняк был комендантом Саратова во времена пугачевщины, из семисот человек гарнизона к Емельке переметнулись 640, но с шестьюдесятью верными казаками он пробился сквозь осаду, спас городскую казну и архив. Михаил Бошняк, отец, был царским офицером, расстрелян в 29-м году. Бошняк всю жизнь писал про отца в анкетах - "умер".

- Но выше полковника никто из предков не поднимался. Я первый в роду генерал.

У Достоевского есть ехидное местечко в "Бесах": "...У многих особ в генеральских чинах есть привычка смешно говорить: "Я служил государю моему...", то есть точно у них не тот же государь, как и у нас, простых государевых подданных, а особенный, ихний". Генерал Бошняк служил социалистическому Отечеству. Была у его службы особенность, показавшаяся бы невероятной любому из офицеров-предков. Нет, не ракеты - что ни говори, а это просто снаряд, только без пушки, артиллеристы в роду были. Бошняк объясняет: "Дурак в пехоте, пьяница во флоте, хвастун в кавалерии, а умный в артиллерии".

Особенность заключалась в другом. Во всех армиях мира во все времена командир заботился о пропитании подчиненных только в военное время. В мирное же, да еще в родной стране, армию кормило государство. Страна Советов стала первой, в мирное время поставившей перед комсоставом задачу - накормить солдат. Подсобным хозяйством Бошняк не занимался только во Вьетнаме и в Египте. На Родине же - всегда. При академии он держал ферму на четыреста голов КРС, соответственно и кормовую базу, но в самые карточно- талонные семидесятые-восьмидесятые его курсанты ели сметану, творог и свежую убоинку. Умный - в артиллерии...

Пехотинцем оказался новый секретарь обкома. Его прислали править Тверью аж с Сахалина, который он еще Хрущеву, говорят, обещал сделать образцовым коммунистическим островом. Случай был щедрински-клинический, словарный запас - тоже: "Р-разорю!" и "Не потерплю!" Область залегла и окопалась. Торчал Бошняк, со своими боевыми орденами, не привыкший кланяться даже пулям. Узнав про подсобное хозяйство, первый коротко распорядился: ликвидировать. "А жрать чего?" - спросил Бошняк на бюро обкома партии.

Уймись, говорили ему сочувствующие. Ты что, не знаешь, что он женат на сестре жены министра обороны? "...!!!" - отвечал Бошняк, и это передавали первому.

...Когда мы смотрели "Время", я спросил генерала, бывало ли во Вьетнаме страшно. "От первого до последнего дня, двадцать четыре часа в сутки", - ответил он сразу же.

Его полк сбил 36 самолетов. Про каждый он должен был лично докладывать послу в Ханое. Эти тридцать шесть поездок по 38 километров в каждый конец были самыми опасными - мост через Меконг американцы бомбили всегда. Приходилось выскакивать из "уазика" и залегать в рисовых чеках. Рис был самой распространенной сельхозкультурой в Северном Вьетнаме, а самым распространенным животным - человек, поэтому первый удобряли экскрементами второго.

- Страшно - это одно. Второе - непонятно, зачем. Так и не знаю, почему послу по телефону нельзя было докладывать... А третье - там я буквально узнал, что значит "по уши в дерьме".

Второй раз он это узнал, когда не залег перед родовитым обкомовцем. Тот велел найти нарушения в их подсобном хозяйстве.

А чего их было искать? Главное было уже в том, что оно работало. Что неопровержимо свидетельствовало о нарушениях законов, ибо при соблюдении их на шестой части суши ничего не росло, не плодилось и не доилось.

Родич-министр помог, и над Бошняком, области на устрашение, устроили показательную расправу. Выгнали из партии и из армии - вчистую. Без звания и без пенсии.

Да, он был по уши, и опять ему было непонятно. Но настолько непонятно, что даже уже не страшно.

Всю жизнь свою он служил Родине и партии. И совершенно непонятно было, почему один какой-то кусок вьетнамского народного удобрения выступает единолично от их имени и подводит итог его, Бошняка, жизни, зачеркивает прошлое.

Был конец 1985 года. В начале 86-го друзья устроили его директором музея.

Бошняк и национальная идея

Меньше, чем через год, премьер Рыжков начал насаждать подсобные хозяйства силой. Еще через год обкомыч с треском слетел с областного трона. Вскорости Бошняку предложили "все вернуть". Он взял назад только погоны отставника.

Он заболел строительством прошлого. Вдруг понял, что это прошлое пытались отнять не у него одного, а у всей страны и народа. И вернуть - задачка по масштабам вполне генеральская. Уничтожение прошлого - нравственное уничтожение. Когда его всю жизнь вынуждали врать про отца, его делали подлецом и предателем.

Вернуть прошлое - дать покаяться. Когда в музей Пушкина в Бернове (здесь написаны "Анчар", "Поэт и толпа", путешествие Онегина и VII глава, местная речка Тьма - героиня "Зимнего утра"), когда в этот музей, открытый в наше время, люди понесли старые вещи - это и было покаяние. Потомки тех, кто жег помещичьи усадьбы, они отрекались от ленинского "грабь награбленное" и возвращали его. Ломберный столик, утащенный из разоряемого имения еще прадедом, - как уцелел он в коммунальном быту, как передавался по наследству, кому и чем служил? Бог весть, но вернулся аж из Таллинна.

История наша учит не сдаваться. Тот же Торжок был сожжен дотла ТРИДЦАТЬ раз, ан ничего... Издевательства тоже можно перетерпеть. Угадайте, что семь с лишним десятилетий было в гостинице Пожарского, где десятки раз бывал Пушкин? Клуб. А угадайте, что за клуб? Слушайте: клуб торжокских железнодорожников имени Парижской коммуны. А? Насколько же точно сказано в "Бесах": "Вы мало того, что просмотрели народ, - вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков".

Слава Богу, теперь трактир восстанавливают (правда, шестой уже год), а напротив - очаровательный по оригинальности замысла пушкинский музей. Можно сказать, музей командировочного быта. Эпиграфом экспозиции - две цифры: Пушкин за всю жизнь проехал 35 тысяч верст, из них 18 - по московско-питерскому тракту. Бланки подорожных, меню трактиров, несессеры, дорожные шкатулки, сундучки, даже поддужные колокольчики... В пристрастии Бошняка к этому музею опять неотразимая генеральская субъективность - его ли жизнь не кочевье!

Вообще, господа, пора прекратить поиски национальной идеи. Что искать рукавицы - они за поясом. Топор, кто забыл, - под лавкой. Объединить нас всех, таких разных, может помощь генералу Бошняку.

Волею судьбы, к добру ли, к худу, а нам досталась от предков страна-музей. Подопремся цитатой: "Ничто так не похоже на русскую деревню в 1662 году, как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор - даже эта елка, это печальное тавро северной природы - ничто, кажется, не изменилось". (А.С.Пушкин. "Путешествие из Москвы в Петербург"). Подопремся и признаемся - мельницу только мы раскулачили, да избу перекрыли шифером, провод натянули - и... И добавляем: "как в 1998 году".

Так что вот она, идея: обустроить русские музеи.

Чем двенадцатый год неустанно занимается наш герой. Их у него тридцать три. И нужно всего-навсего: наполнить бюджет, чтобы смог он наконец выбить оттуда все фонды и гранты.

Обуздать налоговую инспекцию, чтобы не трясли за подсобное хозяйство, за гостиницу и автостоянку при музее, за компьютерный клуб в центральном отделении и крохотный магазинчик в далеком филиале, помогающий тому "поддерживать штаны".

Построить хорошие дороги, гостиницы и харчевни.

Вылечить от полного сумасшествия пассажирские тарифы на автобусы, поезда и особенно самолеты.

Дать людям возможность нормально зарабатывать, чтобы были деньги и хотелось не только хлеба, но и зрелищ.

Словом, вы поняли. Не только генеральская - вполне генеральная идея.

А награда? Награда будет. Она уже грядет. О ней уже даже немножко доложил оргметодотдел на той самой планерке, где генерал отвел ему всего полторы минуты.

Оргметодотдел встала и сказала:

- Товарищи! Эти школьные каникулы у нас с большим прорывом. Едут, товарищи! Из Бежецка, из Торопца, из Торжка - большими автобусами... Не знаю, где деньги берут, сама удивляюсь, но - едут!

Награда будет в следующем тысячелетии, когда мы получим первое поколение постсоветских людей, знающих и любящих настоящее прошлое своей страны.

Тогда она перестанет быть музеем старого быта.

Как говорит Бошняк - вперед, за орденами!

Когда верстался номер...

...неустанно работали, во всю гудели мозги вышестоящих "пехотинцев", мучительно размышляли, как бы не допустить оптимистичного восклика в повести о многострадальном генерале.

Додумались.

Музей в Торжке, любимое детище нашего героя, включен в новорожденную "проскрипцию", черный список объектов, подлежащих передаче из федерального финансирования в областное. В Москве генерал еще умудрялся выбивать положенное. В области же, вечной "черной дыре" меж двух столиц, вечно нечерноземно-невезуче-дотационной, даже он не сможет выбить ни шиша. Можно выбить, чего не дают, то, чего просто нет, - нельзя.

Двенадцать лет вновь ушло на пристрелку у неотступной злодейки-судьбы... Попала.

Эй, метранпажи! Рамочку, да почернее к нашему грустному постскриптуму. И наберите, пожалуйста, жирно-жирно: ОН ВСЕ РАВНО НЕ СДАСТСЯ!

СУДЬБЫ

• Как один генерал тридцать три музея прокормил,
  или Повесть о настоящем прошлом