Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 19 (7276) 24 - 30 мая 2001г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
ТеатрВ Иллирии все будет хорошо"Двенадцатая ночь" Шекспира в постановке Роберта Стуруа Наталия КАМИНСКАЯ
Спектакль Тбилисского театра им. Ш.Руставели называется "Как вам угодно, или Двенадцатая ночь Рождества". Стуруа едва ли не первый задумался о смысле названия этой, мягко говоря, не обделенной режиссерским вниманием шекспировской комедии. В самом деле, отчего именно двенадцатая ночь? Отчего все пылкие влюбленности, хулиганские розыгрыши и встречи потерявшихся родственников приходятся именно на это число? Оказывается, Рождество, дюжина дней самого светлого праздника, - двенадцать суток, в которые можно обрести счастье. Неизбывная надежда всего христианского мира. В грузинском спектакле рождественские библейские истории разыгрывают. Расхаживают в белых покрывалах, цепляют к спинам наивные крылышки. Так играют дети, в игре закрепляя сокровенное знание: вот Иосиф ведет Марию в хлев, вот пришли волхвы и смотрят на чудо-младенца, вот царь Ирод нехорошо задумался об угрозе своему царствованию... Игра чиста, бесхитростна и смешна, как бывает мил и смешон домашний театр. Кажется, "актеры" - это челядь герцога Орсино, и "представляют" они не только по из века заведенной традиции, но и в терапевтических целях. Ведь Орсино терзаем неразделенной любовью к Оливии, совсем раскис, бедняга. Знать бы заранее, чем завершится в спектакле Стуруа этот вставной рождественский сюжет! А пока... Пока герцог - Л.Берикашвили совсем плох. Дюжий бородатый мужчина пребывает в глубочайшем томлении души и тела. Сцена смешна, ибо этого томления - на восхитительное "чуть-чуть" больше, чем нужно, чтобы выглядеть правдоподобно. Театр как самодостаточное действующее лицо спектакля живет своей жизнью. Так всегда у Стуруа - то, чего не может человек, довершит актер, чего не дано наяву, то подоспеет в сновидениях, далеко не всегда сладких, зато поднимающих ввысь, над грешной землей. К слову, сама "земля" в нынешнем спектакле - некая подозрительная субстанция. Не то чтобы прекрасная Иллирия, скорее, остров, на который выбросило в бурю шекспировского Просперо. Где-то в середине подмостков - скрытая дыра, внезапно "всасывающая" в себя одного героя и "выстреливающая" другого. Поверхность таит в себе равно ариэлей и калибанов. В "поднебесье" зависает гирлянда цветных воздушных шариков (художник Г.Алекси-Месхишвили), но внезапно наползает туман, и в ней чудится овальная роспись собора. Воздушные шарики, серебристая елочка, маленькие скульптурные барашки... Черная яма преисподней, крутой и неудобный остроконечный пандус... Воздушная игра и странные жесткие предчувствия. Отчего-то в музыке Г.Канчели веселые ритмы и прозрачно-наивные мелодии сменяются резкими, нервными оркестровыми взрывами. В этом привычном для композитора сочетании контрастов слышится на этот раз что-то противоестественное. Ну не симфония же и не музыка к трагедии "Гамлет"! Мощные и страшные звуки то и дело предваряют какую-то пустяковую сюжетную неурядицу. Если бы знать... Мальволио - З.Папуашвили сорвал аплодисменты, сравнимые разве что с приемом, который москвичи устроили итальянскому Арлекину - Солери в спектакле Джорджо Стрелера. И правда, один из ведущих представителей молодого поколения руставелевцев, закрепивший было за собой амплуа брутальных героев, сыграл шекспировского зануду, предмет всеобщего глумления. Но как сыграл! Перед нами молодой, упитанный, розовощекий нарцисс, созвездие глупой спеси и тайных притязаний, поросенок, глядящий в наполеоны. Надо видеть, как, предвкушая изменение своего социального положения, он в мечтах низводит обидчика сэра Тоби до микроскопической вещицы, которую вертит двумя брезгливыми пальцами. Это - сцена почти маниакального реванша ущербной личности. Маньяком, впрочем, дело и закончится. К финалу, вылезши из ямы, Мольволио вместе со словами упрека в адрес окружающих начнет палить в них из пистолета, отстреливать кого попало, например, ни в чем не повинных стражников. Этот Мальволио в спектакле Стуруа - персонаж, куда более значимый, чем колоритная комедийная персона. Ибо, вопреки русской традиции сострадания к одинокому обиженному дураку, этого ни капли не жалко. Невозможно пожалеть компонент игры, какими бы психологически убедительными нюансами этот компонент ни отличался. А игра идет по-крупному, какая-то вселенская, космическая составлена партия. Не однажды замечено - чем ярче выражена в талантливом художнике национальная природа, тем ценнее его искусство в масштабе общечеловеческом. Грузинские актеры, играя обитателей прекрасной Иллирии, тончайшим образом оттеняют классический жанр чертами собственного менталитета. Изначальная театральность национального бытия дает дополнительный объем. Прекрасная Оливия - Л.Алибегашвили носит свой траур чуть более усердно, чем предусматривают даже шекспировские лукавые каноны. Зато уж сбросив его наконец, устраивает себе такой праздник, что мало не покажется. Темперамент и царственная нега, хитроумие, не рассчитанное более чем на ход вперед, дивная беспечность и огнеопасная обидчивость, мечтательность и драчливость создают немыслимый букет наблюдений и характеров. Человечна даже дурацкая лошадь - из-под покрывала нахально торчат четыре ноги в мужских ботинках, а морда крайне застенчива и мила. Степень игровой насыщенности столь высока, что нет нужды делать Виолу - Н.Касрадзе похожей на своего брата Себастьяно - Д.Гоциридзе. К финалу все до того заигрались, что мужчине, играющему брата, достаточно лишь выйти в таком же костюме, как у его сестры. Однако в том, как немолодой Стуруа решает щекотливый вопрос взаимоотношений между герцогом и его юным слугой-"мальчишкой", - особая прелесть. Нетактичный намек на возраст режиссера здесь исключительно к тому, что явственный в спектакле оттенок постмодернизма не менее силен, чем узнаваемый, привычный с давних лет почерк Мастера. В последнем слове, видимо, вся и соль. Когда Виола преображается в парня в крутом прикиде, а Мальволио садит из пистолета наугад, а камеристка Мария - Н.Хускивадзе похожа на полунинского клоуна и даже руставелевский старожил Г.Сагарадзе в роли сэра Тоби цинично валяет дурака, как не удивиться живости и восприимчивости уникальной режиссерской натуры. Но соль не в этом, а в том, что Стуруа играет модным приемом так же умно и свободно, как старым и проверенным. Вернемся к герцогу Орсино и Виоле-Цезарио. Будь на месте Стуруа режиссер Мирзоев или его многочисленные единомышленники, вопрос с двусмысленностью ситуации был бы решен бесповоротно и без комментариев. Стуруа наверняка учитывает такой популярный ход мыслей. И разыгрывает грандиозную обманку. Внезапный порыв нежности бросает Орсино и Цезарио друг к другу. Секунда необъяснимого блаженства, и лицо мужчины изображает брезгливый ужас на грани безумия. Зал взрывается дружным и совершенно здоровым хохотом. Трехчасовая игра, исполненная темперамента и иронии, разряжается время от времени жесткими ударами предчувствия. Кажется, их в спектакле ровно столько, сколько требуется, чтобы не заиграться окончательно. Как сказано в финале пьесы, все в конце концов расставлено по местам, и все получили свое. Но в финале спектакля произойдет то, что так и хочется оставить за его пределами. Через сцену пройдет тот, чье Рождество так весело и беспечно праздновали двенадцать дней. Он отправится на Голгофу, и в глубине сцены мы услышим как забьют гвозди и увидим, как установят крест. Герцог успокоит публику: в прекрасной Иллирии все будет хорошо. Блистательная режиссура Роберта Стуруа все же, кажется, закончится до этого эпизода. А тут начнется что-то другое. Тут - судьба. Ведь слово "Иллирия" звучит почти как "Иберия". Также в рубрике:
|