Кулисы в зазеркалье

Играющие самих себя

Ирина АЛПАТОВА
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ и Михаила ГУТЕРМАНА

Сцены из спектаклей "Кин IV"

Так получается, что каждый сезон, сознательно или случайно, выдвигает на авансцену текущей театральной жизни тот или иной сюжет. В сезоне нынешнем таких сюжетов несколько. Подчас, будучи вполне самостоятельными, они все-таки сближаются. Вот и сегодня, устав от собственной "кафедральной" миссии, не желая быть трибуном и рупором общественных настроений, российский театр постепенно погружается в закулисное зазеркалье. В череде спектаклей на тему "театр в театре" ощутимо звучат ностальгические нотки о былых триумфах, прежних кумирах, утраченной восторженной эйфории, царившей некогда в театральных залах.

Сегодняшний актер тоже стал другим. Герой не в моде. А потому артист спустился с пьедестала и уверенно шагнул на ту же грешную землю, что и зритель. Прежний властитель дум заметно опростился, растворился в непритязательном быте, заговорил языком улицы. Его можно запросто похлопать по плечу, он не обидится. Артист состарился, артист устал, артист предпочел хорошо оплачиваемое ремесло смешному ныне понятию "творчество". Утратил оптимизм, устал окрылять и обнадеживать. Лишь одно осталось неизменным - актеры по-прежнему любят играть своих собратьев по цеху, перевоплощаясь, как оказывается, в самих себя, нынешних. Публику же, кажется, намеренно уводят в зазеркалье, минуя само зеркало. Оно может отразить пустоту, но за ним все-таки есть жизнь, вносящая коррективы в любой сценический сюжет.

Сцены из спектаклей "Кабала святош"

А сюжеты эти повторяются с завидным постоянством. Но каждая последующая версия, отделенная от прежней всего-то десятилетием, при одном и том же тексте, а порой и с тем же режиссером, подчеркнуто повернута от предыдущей на 180 градусов. Поневоле скажешь банальность: спектакль ставит время, а не режиссер. А "артист в квадрате" и вовсе не нуждается ни в чьей помощи - он исповедуется либо "представляет" в меру не столько даже таланта, сколько собственного мироощущения.

В Театре Антона Чехова Леонид Трушкин поставил пьесу Григория Горина о легендарном актере Эдмунде Кине. Отнюдь не исторический сюжет, поскольку сам Горин предпочел новые вариации на темы классических пьес Дюма, Сартра и других менее известных авторов. И сам же дал парадоксальное указание нынешним исполнителям: "Никому нельзя играть Эдмунда Кина! Или Сальвини! Или Сару Бернар! Актер, который старается их изобразить, похож на бифштекс, который пыжится на сковородке, пытаясь достичь размеров быка". Что же остается? Только одно - демонстрировать публике собственное "нутро", если оно есть, конечно.

Несколько лет назад "Кин IV" был поставлен Татьяной Ахрамковой в Театре имени Маяковского с Александром Лазаревым в заглавной роли. Там был настоящий театральный праздник - пышный, костюмированный, приподнятый над обыденностью. Лазарев - Кин, красивый, ироничный, моложавый, играл воистину "короля" не только на сцене, но и в жизни. Сегодня Трушкин изгоняет высокие материи уже названием своей постановки: "Шалопаи, или Кин IV". Здесь мы не встретим героев, гениев и политиков - перед нами усталые, изрядно постаревшие комедианты.

"Шалопаи" печальны, потому что жизнь почти прожита. Кин - Валерий Золотухин, щуплый человечек, бритый и морщинистый, с усталыми глазами, явно играет финальный акт судьбы своего героя. Быть может, и своей актерской судьбы? Но это лишь один пласт, звучащий негромко и не слишком темпераментно. Есть и другой, быть может, связанный с сюжетом Горина не столь прямо. Золотухин сегодня отчаянно пытается пробиться к воспоминанию о театральном Герое, ностальгии по Артисту, которым некогда был он сам на подмостках легендарной Таганки. Его, кажется, мало интересует собственная костюмная роль, он импровизирует, тасует фамилии: вместо Сальвини - Смоктуновский, вместо Сары Бернар - Евстигнеев. Он срывается в крик, когда говорит о Таганке - не "текст" роли, но выстраданные эмоциональные всплески памяти. Этот совместно сочиненный Трушкиным и актерами пролог, непричесанный, шероховатый, но отчаянно искренний, - лучшее, что есть в спектакле, который потом вырулит на привычную колею. И пролог этот, кстати, погружает публику отнюдь не в возвышенно-шекспировскую атмосферу. Нет, в ободранном закулисье режутся в карты современные монтировщики, костюмер развешивает платья, звучат незатейливые песенки из репертуара какой-нибудь Натали или Валерии. Это театр нашего времени, его заземленно-оборотная сторона. "Низкие истины" взамен "возвышающего обмана". Этот последний лишь раз еще прорвется у Золотухина - Кина, когда он в качестве актера-исповедника явится к умирающему Георгу IV - Виталию Соломину и поможет тому достойно "сыграть" смерть. На сцене, как подлинному артисту.

Кстати, эта еще одна вечная тема искусства, неоригинально формулируемая как "художник и власть", повернулась в нынешних спектаклях не столько новой, сколько хорошо забытой, но тоже весьма современной гранью. А именно: "власть" азартно желает украсить себя лаврами лицедейства. Не ново, но России не очень-то свойственно. У нас во все времена больше было принято гнобить художника, взирая на него свысока. Сегодняшние же реальные политики активно снимаются в кино, играют на сцене и записывают диски. Их сценические аналоги ведут себя похоже. "Шалопай" Георг IV - Соломин все в том же "Кине" озабочен не государственными проблемами, а тем, чтобы "переиграть" великого Кина. Он изобретает сюжеты, сочиняет мизансцены, вовлекая в игру все свое окружение.

Людовик XIV- Андрей Ильин в булгаковской "Кабале святош", возобновленной в Чеховском МХАТе Адольфом Шапиро, - из той же породы лицедеев. Иннокентий Смоктуновский в прежней версии спектакля был вальяжен, недосягаем и отчасти брезглив по отношению к нарушителю королевского спокойствия Мольеру - Олегу Ефремову. Людовик - Ильин готов посоревноваться с Мольером Олега Табакова в проявлениях прирожденного актерства. Он молод, азартен и тоже не прочь затеять какое-нибудь представление: кукольно-тряпичные ножки на троне забавно намекают на "игривость" властителя. До того ли ему, что игра может стать роковой?

Другое дело, что нынешний Мольер - Табаков вполне готов принять правила этой игры. Табаков в костюме директора Пале-Рояля предстает перед нами все же директором одного из нынешних московских театров. У Ефремова в этой роли при всей социальности прежней трактовки все же мерцал огонек усталого театрального романтизма. Ему было что сказать по этому поводу и помимо булгаковского текста. Он не импровизировал, но роднил Мольера с самим собой. Ставил искусство превыше ремесла и смертельно уставал от бюрократических препон.

Мольер Табакова - истинный театральный "хозяин", умеющий считать деньги и знающий им цену. Вхожий в коридоры власти. Безусловно, влюбленный в театр, но понимающий, что выверенное ремесло порой выгоднее непредсказуемого творчества. Он крепко стоит на земле и знает конъюнктуру зрелищного рынка. Трезв, практичен: выходя на сцену и выталкивая туда своих актеров, отнюдь не требует от себя и коллег "полной гибели всерьез", ведь вполне достаточно и простой "читки". Но его финальный бунт не менее значим: когда "до края" доходит не гений, но достаточно земной человек, это как-то ближе. Нам, смотрящим.

Впрочем, иногда бывает и наоборот. Сниженность и приземленность крест-накрест перечеркивают смысл. И хочется даже в порыве праведного возмущения обвинить драматурга: ну что за чушь вы написали, уважаемый месье Ануй! А он-то и ни при чем. Во всяком случае, его пьеса "Орнифль" при всем своем саркастическом комизме полна искренней боли по поводу разбазаривания поэтического дара. Господин Орнифль не актер, но человек театра, художник, променявший поэзию на рифмоплетство.

Сергей Юрский в им же поставленном спектакле "Орнифль, или Сквозной ветерок" в Театре имени Моссовета лет десять назад вызывал острое сочувствие публики. Он был, как водится, "грешен", но взвинчен, порывист, нервен. Он не находил покоя. И умирал-то в финале, надорвавшись от тяжкого труда самокопания. Вальяжный сибарит Александр Ширвиндт в нынешней постановке Театра сатиры, осуществленной Сергеем Арцибашевым, словно бы сошел на сцену с замызганных эстрадных подмостков. Не поэт, но "текстовик", этот Орнифль запросто и с удовольствием мог бы сочинять хиты для нынешних бесфамильных звездочек. Что он, впрочем, и делает - для французских шансонеток. И этим, кстати, вполне доволен. Запахнувшись в роскошный халат, полеживает на таком же роскошном диване. Мысленно слышит звон монет и на этот мотивчик рифмует прописные банальности. Привычно и несмешно юморит. Это уже даже и не ремесло, а просто штампованное безделье, зачем-то вынесенное на сцену. Пустота, возведенная в абсолют.

И таков-то наш современный театр, наш брат-артист? Обидно. Но вот вам маленькая доза оптимизма, сценического же. В Театре имени Гоголя появился спектакль, так и названный - "Жизнь в театре" по пьесе Д.Мэмета. Поставленный, кстати, совсем юным режиссером Романом Пленкиным, вчерашним выпускником РАТИ. На импровизированной сцене схлестнулись две эпохи, два мироощущения, два актера - Молодой (Иван Шибанов) и Старый (Евгений Красницкий). Один, с наушниками, жвачкой и колой, куда-то вечно бегущий и забывающий роль уже на поклонах. Другой, шаркающий нелепыми ботами, в старомодной накидке, надетой наизнанку, в берете, позаимствованном у персонажа. Спектакль давно закончился, но Старый не может уйти: оглаживает опустевшие кресла, ловит отзвук замолкнувших аплодисментов, изъясняется фразами уже неактуальной роли. Они сталкиваются случайно - и не могут расстаться, пытаясь понять друг друга, объясниться. Реальное время останавливается, сценическое зазеркалье властно затягивает, и начинается спонтанное, никому и ничем не обязанное взаимное творчество. Не всегда высокого пошиба - но совместное, желанное, естественное. И никому не известные актеры вдруг начинают чувствовать себя Артистами. А публика внезапно понимает, что именно это ей и хотелось увидеть.

Увидим ли? И кого из ныне живущих творцов лет через сто назовут гением?

ТЕАТР

• Кулисы в зазеркалье
  Играющие самих себя
• Глубина мелкой тарелки
  "Пучина". Малый театр
• Лев зимой
  К юбилею Отара Мегвинетухуцеси
• Руки знакомой отпечаток
• Великий лицедей

КНИГИ

• Театр и окрестности
  Анатолий Смелянский. "Уходящая натура". Издательский дом "Искусство". М., 2001 г.