Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 40 (7347) 3 - 9 октября 2002г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
Театр"Фауст". ФрагментСпектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке Наталья КАЗЬМИНА
Чтобы прочитать всего "Фауста", как подсчитал Юрий Любимов, понадобилось бы 22 часа. Все-таки эту грандиозную книгу Гете сочинял всю жизнь. Замысел возник, когда поэту было 20, начал писать он в 25, вернулся к этой идее, когда ему было за 50, закончил первую часть в 57, всего потратил на свое создание чуть ли не 60 лет и, кстати сказать, так и не увидел "Фауста" при жизни целиком напечатанным. Спектакль Любимова длится 1 час 45 минут. В одном этом уже есть вызов. Как любит повторять режиссер, не такая он цаца, чтобы занимать внимание зрителя долго. При этом в любимовском "Фаусте" есть ощущение целого и нет привкуса непоправимых смысловых потерь. Это очень личное высказывание, в которое вложен опыт всей жизни. Как старинные гравюры в сафьяновых переплетах прокладывают папиросной бумагой, так режиссер прослаивает любимый текст сценическими комментариями. Его конспект "Фауста", естественно, местами пунктирен. Но в характере пунктира и есть вся соль. В случае с Любимовым даже анализ зачеркнутого мог бы стать темой прелюбопытного лингвистического исследования.
Любимов делает свои спектакли для всех и при этом делает что хочет. Это принципиально. "Фауст" будет интересен даже тем, кто никогда не знал о легенде Таганки. Они сразу уловят этот стиль sturm und drang, поскольку в спектакле присутствуют фирменные любимовские приемы. Отголоском времен "Доброго человека из Сезуана" и "Десяти дней, которые потрясли мир" кажется эта попытка возвести актерский Хор в главное действующее лицо трагедии Гете. Спектакль зацепит и тех, кто "Фауста" не читал или листал, но хоть пару раз в жизни думал о смысле, мечтал о цели, сожалел о тщете, страшился смерти. Как ни странно, больше всего смятения ощутит тот, кто читал "Фауста" и считал, что знает его хорошо. Такому зрителю можно посоветовать не слишком цепляться за свои заблуждения. Если у каждого из нас есть "свой Пушкин", то почему бы Любимову не заиметь "своего Гете"? Тем более что "своего" "Фауста" на самом деле нет ни у кого из нас. Он не является настольной книгой современного читателя. Даже такого, который любит умные книжки. Почти уверена, что большинство из нас "Фауста" читали понемногу и как-нибудь, давно не перечитывали и прожевали плохо. Так что общее впечатление и невежд, и знаек о "Фаусте" на самом деле почти идентично. Все знают, что "Фауст" - великая книга великого поэта, грандиозная фреска об истории человечества. Знают и относятся к этой массивной глыбе с неким формально-одическим почтением. Что-то помнят про сказку об ученом и черте, про запроданную дьяволу душу, про соблазненную и покинутую Гретхен... Конечно, помнят и бессмертную фразу "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!". Однако, если сыграть в игру "Сто к одному" и спросить у людей на улице, какое же мгновение Фауст посчитал достойным увековечить, ответы будут невнятными. По мнению Гете, "Фауст" писался, "образуясь, как облако". Так же и любимовский спектакль. Он возникает из лирической дымки, когда голос Мастера произносит слова Посвящения: "Вы снова здесь, изменчивые тени, Меня тревожившие с давних пор". В голосе режиссера неприкрытая печаль - о потерях, о распавшемся круге друзей, об остывающем молодом задоре. Затем спектакль сгущается в грозовую тучу и проливается дождем ясных по смыслу видений и чувств. Любимов не был бы собой, обойдись он без иронии. Для него человек, всерьез относящийся к себе, - глупость. Поэтому романтическую трагедию истории человечества, по Гете, Любимов излагает потише и беспафоснее - как поучительную Жизнь Человека. А под трафарет гетевской поэмы, естественно, подкладывает собственную биографию, отчеркивая режиссерским карандашом важные фразы и образы. Идея ясно воплощена и в оформлении спектакля (художник Б.Месерер). Главный визуальный образ "Фауста" - два знаменитых рисунка Леонардо: человек с раскинутыми руками, вписанный в круг и квадрат, и человеческий зародыш в материнской утробе. Круг и квадрат вращаются, символизируя бег времени. Зародыш, похожий на апельсиновую дольку, отлит из льда и подвешен к театральной штанкете. На протяжении спектакля он бесшумно тает. Этим ошеломляющим образом (хотя, казалось бы, невинная шутка театра) - жизнь, подвешенная на волоске, жизнь, тающая на глазах, - Любимов упреждает и себя, и всякого своего зрителя от ежедневной пошлости, которой все мы, живые, увы, подвластны. "Фауст" Любимова не столько богоборческая поэма, сколько притча о том, как во веки веков человек боролся за свою жизнь и мысль. Виргилий водил Данте по кругам ада, почему бы Мефистофелю не поводить Фауста по кругам жизни, представив ее как цепь шарад. Для Любимова важно, что Мефистофель измышляет это испытание по сговору с Богом: разворачивает перед Фаустом, как свиток, "поток вечности", картины человеческих страданий, грехов, бессмысленных попыток жить хорошо и скучных попыток жить правильно, - и с любопытством ждет реакции. Режиссер лишен заблуждения некоторых читателей "Фауста", для которых Мефистофель - всего лишь мелкий бес, обыкновенный сатана. Любимов уже поставил "Мастера и Маргариту". В блестящем исполнении Тимура Бадалбейли, очень точно чувствующего замысел режиссера, Мефистофель - сила, что "творит добро, всему желая зла", тот самый обаятельный персонаж, что более века спустя будет описан в бессмертном романе Михаила Булгакова. Без этой силы не понять, что есть добро. Софистика, конечно, но сколь эффектная. В "Фаусте" звучит фрагмент "Реквиема" Владимира Мартынова - того самого реквиема, что уплывает под своды нового театра Анатолия Васильева в спектакле "Моцарт и Сальери". Но если Васильев уводит эту мелодию в строгие чертоги мистерии, то Любимов заставляет звучать на площади. Ему нравится, что легенда о Фаусте начиналась как народная драма, пересказывалась в кукольном театре, в "книжках для народа". Самое замечательное (и основательное) в спектакле Любимова - чувство стиля первоисточника. В невообразимо гремучей смеси слились в нем разухабистая частушка и лирическая баллада, "топорный александрийский стих" (Н.Вильмонт) и "плебейская грубость в духе Аристофана" (А.Аникст), "живые разговорные интонации" и "трагическая патетика", "колкая эпиграмма" и "захватывающие душу гимны"... "Гете с поразительной легкостью переходит от одной тональности к другой, от одного ритмического рисунка к иному: поэтический строй его творения подобен в этом отношении симфонии", - восхищается Александр Аникст. Любимов с той же поразительной легкостью следует по пятам этого комментария своего ушедшего друга. Отчего гетевская поэма, еще недавно казавшаяся айсбергом, сходит на зрителя живой лавиной. Пожалуй, любимовский спектакль способен вернуть "Фауста" в обиход современного читателя, переведя ее из разряда пассивного чтения в бестселлеры. Фауст Любимова не похож на богоборца - на борца. Фауст молодой ему куда менее интересен, чем Фауст старый. Вялому, рыхлому и расплывчатому, как на недопроявленном фотоснимке, молодому Фаусту (Владимир Черняев) еще предстоит совершить отмеренную ему роком порцию ошибок и лишиться самого главного своего заблуждения: "Вот назначенье жизни молодой: мир не был до меня и создан мной". Это все 85-летнему Любимову печально известно. Но это все вон, за скобки главной темы. Любимова волнует Фауст старый. В трагически осмысленном исполнении Александра Трофимова он философ и наблюдатель волею опыта и жизненных обстоятельств: человек, избывший гордыню сверхчеловека, сознавший конечность жизни, однако все равно выбирающий - не Слово, не Мысль, не Силу, но Дело. Он обречен стремиться к цели, даже понимая, что приближение к ней не абсолютно, а всего лишь посильно. Этот Фауст кажется несомненным альтер эго режиссера. Один из самых сильных эпизодов спектакля - ослепление Фауста Заботой (Любовь Селютина). Теперь герой не только не сумеет узнать свой идеал, Прекрасную Елену, и найти формулу вечной женственности (ей поет осанну финальный Хор любимовского спектакля), он наконец перестанет принимать близко к сердцу этот мир и обретет, может быть, и свет, и покой. Его ждет общий печальный итог - старость, слепота и беспомощность. Но именно тут - с восторгом - и звучит знаменитое "Мгновение, повремени!". Последнее мгновение и приоткрывает перед Фаустом истину: прекрасна сама жизнь со всеми ее искушениями, муками и соблазнами. Однако на чужих ошибках никто не учится. В котелках и фраках вылетает на сцену толпа чертенят, предводительствуемых Мефистофелем. Он в красной шапке с петушиным пером, в черном фраке с кровавым подбоем. Под самую знаменитую мелодию Скотта Джоплина они степуют так, что самому черту становится жарко. Он отдувается и обтирает лысину. Пожалуй, еще чуть-чуть - и юное любимовское воинство станет работать не хуже знаменитого бродвейского "Корус-лайна". Приятно. В этом новом, типично брехтовском создании Таганки столько фокусов и деталей, "примочек", приправ и скрытых цитат Любимова из Любимова, что пересказывать жаль. В конце концов каждый имеет право съесть это блюдо под собственным соусом. Одно, по-моему, бесспорно: "Фауста" полезно пересматривать, "как мысли черные к тебе придут". В минуту уныния это должно помочь. Также в рубрике:
|