Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 48 (7355) 28 ноября - 4 декабря 2002г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
ТеатрСеансы для эстетов и невеждЮрий Погребничко - гусар и странник Наталья КАЗЬМИНА
Он давно мечтал о театре, который бы задевал "вне слов и понятий, вне сюжета и сцепления эпизодов". И он его создал. В его спектакли, поставленные по классическим текстам, впадаешь, как в сон или болезнь, целиком. И бредишь сюжетом скорее собственным, чем общеизвестным. Его спектакли плотно утыканы интеллектуальными гэгами. Они искрят, как два поцеловавшихся электрических провода: от ироничной невозмутимости актеров - и сентиментального волнения, которое вдруг овладевает вами. От узнавания вами себя в каком-нибудь герое классической литературы - и от смеха сквозь слезы, который рождает эта самооценка. От столкновения в актерской игре условности и бытовизма. От неожиданных шифровок и расшифровок до боли знакомых реплик. От алогичного сопряжения текстов, которое в любом другом театре немыслимо.
Писать о Погребничко - мука, потому что всегда хочется объяснить, как это сделано: "то в виде елочки густой, хотя и однобокой, то в виде лесенки крутой, хотя и невысокой". Но понимаешь, что вязано это в пять ниток, сложным узором, да клубками разных цветов, и тормозишь на полном ходу. Вот распорешь, а как было, не свяжешь. Просто не свяжешь концы с концами. Поэтому рецензий на Погребничко, как правило, не выходит. Всегда получается ОКОЛО. Пишешь не столько о нем и спектакле, сколько отвлекаешься на себя. Договаривая Погребничко, как правило, договариваешься до банальностей. Выглядит неубедительно. Сегодня Погребничко может позволить себе выбирать - кому нравиться. Таких режиссеров немного, но они еще есть. Иногда они входят в моду, как мюзиклы и мини-юбки. Потом на время их с позором для себя забывают. Это "проходили" и Петр Фоменко, и Кама Гинкас, и Анатолий Васильев, и Михаил Левитин. Но это в них мало что меняет. Они не умеют и не хотят быть другими. Даниил Гранин как-то посетовал, что в нашем обществе нет настоящей богемы - то есть "творцов, равнодушных к пошлой современной буржуазности". Оказалось, есть. Погребничко - один из них. Время и место для него не точка в пространстве. Они отбрасывают длинную тень. Может, поэтому к нему ходят и эстеты, и невежды. Каждый получает свое. Однажды он сказал, что все его спектакли - о смерти. Я бы подправила: спектакли Погребничко сделаны в присутствии смерти. То есть с мыслью о конечности нашего бренного бытия. А значит, с ощущением контекста, общего для всех. Погребничко склонен к метафизике. В его театре существуют одновременно все времена, живут все воспоминания и даже фантомные боли. Времена и нравы он спрессовывает в идеальные образы и банальные штампы и с ними ведет игру. Она иронична. Можно даже сказать, что Погребничко ироничен по отношению к своей иронии. Однако, несмотря на множество пластических и стилистических кульбитов в его спектаклях, больше всего режиссера занимает, "как сложены слова". Он еще и литературен, как все его поколение. Похоже, сейчас Театру ОКОЛО грозит новый всплеск популярности. Почему - можно попробовать угадать, поглядев три последних спектакля Погребничко: "И где тут про воскресение Лазаря?", "Странники и гусары" и "Перед киносеансом". В первом соединилась пьеса Володина "С любимыми не расставайтесь" и сцены из "Преступления и наказания", во втором - вампиловский "Старший сын" и чеховские "Три сестры", в третьем всего лишь напевают популярные романсы 30-х и 40-х и читают рассказ Сарояна. Погребничко не стал другим. Показалось новым его настроение, мелькнувшее еще в "Советской пьесе" С.Злотникова. Режиссер по-прежнему живет "непоспешно" (Д.Самойлов). Рассматривает прошлое как повод настоящего. И мог бы повторить за Набоковым: "Я люблю следить за странными очертаниями теней, упавших на далекие жизни". Но подозрение, что люди смешны - смешны их потуги быть красивыми, играть героические роли, выражаться умно и слыть невозмутимыми, - уже не вызывает в нем ни ужаса, ни презрения. Куда любопытнее, что никогда не бывают смешны одиночество и великодушие. Если раньше жизнь, проносившаяся мимо, вызывала в нем глухую досаду (так, по крайней мере, казалось), если раньше его задевало, как мельчают и эта жизнь, и ее герой, то теперь его взгляд потеплел. "Жизнь всегда мудрее нас, живущих и мудрствующих", - будто согласился он с вампиловским Сарафановым. В давнем чеховском спектакле Погребничко на беленой стене висели кружевное платье и детская матроска, в какую, наверное, одевали еще наследника Алексея, а драму Чехова неуклюже разыгрывали клоуны в оранжевых куртках строительных рабочих. Контраст был очевиден. Теперь вот Сарафанов (А.Левинский) примеряет на себя и шинель Вершинина, и его монолог. "Когда-нибудь встретимся", - вдруг обещает ему чеховский Федотик и протягивает книжку с карандашиком, которую должен был подарить Ирине. В этом "когда-нибудь" звучат надежда на примирение. Прежде Погребничко был чем-то похож - или хотел быть похожим - на подпольного человека Достоевского. Расчесывал застарелые раны с каким-то садистическим удовольствием и мог бы цитировать с вызовом: "Я злой человек, неудобный я человек". Упорно ища "своего" Чехова, досадовал, что и Чехов, и его эпоха навечно погрузились в прошлое, как Атлантида в океан, а нам завещаны лишь поиски и неумелая рефлексия. Теперь к Чехову примкнули Володин и Вампилов, тоже наконец осознанные публикой как классики, и к рефлексии добавились приступы ностальгии. Обе эпохи, любимая и нелюбимая, стали прошедшими и встали рядом. И возникли в спектакле "Перед киносеансом" два молчаливых алебастровых соглядатая той и этой жизни: грустный Гоголь и гордая девушка с веслом. Обе "скульптуры" забиты досками, назначение которых понятно лишь нашему, советскому, человеку: так прежде перед Новым годом прятали елки в городских парках - чтоб не сперли. И Гоголь, и девушка - тоже ведь "наше все". Блеклая, бедная советская провинция, существовавшая в трагическом разрыве со своим литературным и историческим прошлым, вызывала некогда в Погребничко глухое и законное раздражение. Он жил, любя и ненавидя. Пытаясь избавлять себя и нас от врожденных комплексов и понимая, что это вряд ли возможно. Теперь чувства уже не так остры, комплексы порой кажутся достоинствами. Официальные "прелести" той жизни канули в Лету, а воспоминание о людях стало нежнее. "Жаль, что мы друг другу так и не успели что-то очень важное сказать", - пленительно выпевает "перед киносеансом" клоунесса Наталья Рожкова. И сотни раз слышанная строка романса вдруг осознается как символ быстро убывающего времени. Пространство советской страны, которое Погребничко исколесил в своих спектаклях вдоль и поперек, разомкнулось (вдруг! наконец-то!) в пространство русской ментальности. Боль обернулась философией. "Русский человек", как и прежде, подвержен приступам "русской тоски", не умеет ужиться даже с собой, все мучится и никак не начнет просто жить. Он не в ладах с настоящим всегда. И в очень сложных отношениях с прошлым. Это ощущение непреходящего принесло в мир Погребничко если не гармонию, то душевное равновесие. Поэтому, должно быть, советский шлягер "Сиреневый туман" зазвучал в нем так же трагически-торжественно, как и марш из "Трех сестер" или "Прощание славянки". Поэтому так естественно примостились рядышком на сцене и Раскольников с его идеями о праве на убийство ради счастья близких, и Свидригайлов с его рассуждениями о баньке с тараканами, и бесконечная вереница володинских супругов, которые разводятся в советском загсе по самым нелепым поводам. Все бесприютны и одинаково несчастны. И сестры Прозоровы с их тоской по Москве, и Сарафанов, играющий на танцах и похоронах, а мечтающий об оратории "Все люди - братья". И забредшие к ним на огонек чеховский Вершинин и вампиловский Бусыгин. В сущности, театр Погребничко всегда был ностальгическим кабаре (так он определил когда-то жанр спектакля "Русская тоска"). Он был исповедален - для тех, кто хотел этой исповеди. Хотя, заслоняясь иронией, режиссер никогда не позволял себе надрыва. В одном из последних спектаклей он вдруг разрешил себе прежде невероятное для него, сегодня непереносимое для сцены - чистую проповедь. То ли потому, что душа его изнемогла от одиночества, то ли потому, что он обрел наконец актрису, способную не сфальшивить. В финале "Воскресения Лазаря" на сцену вышла девочка с глазами и улыбкой ангела, излучающая покой и счастье, и произнесла слова Алеши Карамазова - о любви к людям, похожим на "хорошеньких сизых птичек", и о том, что "ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее... как какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства". Звали девочку (что в данном случае не странно) Маша Погребничко. В парке Чаир распускаются розы. Три музыканта (Николай Косенко, Александр Кулаков, Юрий Кантомиров) и певица Наталья Рожкова виртуозно и гомерически смешно разыгрывают концерт "Перед киносеансом", эту сентиментальную поэму провинциальных отношений. Кружится по сцене девочка с улыбкой ангела, в бабушкином "взрослом" наряде. Она, должно быть, воображает себя принцессой. А зритель, пожалуй, вспоминает в этот миг свою первую любовь. Так Погребничко сочиняет свою ораторию "Все люди - братья". У Сарафанова, кто помнит, партитура уместилась на одном нотном листке. У Погребничко спектакль длится час с небольшим. "А может, ее и надо так сочинять, эту музыку?" Также в рубрике:
|