Из повседневной жизни "автоматчиков партии"

Альберт БЕЛЯЕВ
Фото Александра КАРЗАНОВА
и из архива редакции

C.Баруздин, Б.Олейник и Н.Грибачев на съезде писателей СССР

Сейчас, когда в связи с двадцатилетием прихода к власти М.С.Горбачева много говорят и пишут о причинах начала знаменитой горбачевской перестройки, мне, человеку, более двадцати лет проработавшему в аппарате ЦК КПСС, да не просто в ЦК, а, как говорится, в святая святых - идеологических подразделениях этого учреждения, хочется высказать свои соображения на этот счет.

Анализируя мотивы перестройки, говорят о прохудившейся экономике, резком отставании тогдашнего СССР в темпах научно-технического прогресса, заговоре "мировой закулисы", да о чем только не говорят. Но почему-то с каждым годом все меньше и меньше вспоминают о вполне очевидном идеологическом крахе власти, о ее лицемерии и двойных стандартах, разъедавших душу народа, о нравственном перерождении носителей идеологии. Уверен, что именно эти, назовем их моральными, причины вызывали устойчивое неприятие тогдашней партийной власти советским народом и прежде всего интеллигенцией, с которой началась да, думаю, и закончилась та самая перестройка.

Оговорюсь сразу: я никогда не был не то что диссидентом, но даже и сомневающимся. Будучи партийным работником (сейчас бы сказали партчиновником), я пребывал в твердой уверенности, что занимаюсь очень важным и ответственным делом, от которого зависит не только устойчивость строя, но благополучие и процветание моего Отечества. Именно так понимали свою задачу многие из нас. Но тот уровень цинизма, приспособленчества, откровенной аморальности, с которыми приходилось сталкиваться, общаясь по работе с "проверенными бойцами идеологического фронта", порой повергал, мягко говоря, в изумление. Уверен, что именно тогда созревал тот нравственный и идеологический тупик, выходом из которого для большинства из нас показалась попытка перестройки, осуществленная в 80-е годы теперь уже прошлого века.

Впрочем, начну издалека.

А.Софронов (справа)

С приходом к власти Л.И.Брежнева в 1964 году кадровую политику партии определяла формула "стабильности кадров".

Партийные органы привычно полагались на проверенную часть писателей - членов КПСС, которые десятилетиями возглавляли те или иные печатные издания, входили в составы редколлегий партийных газет и журналов, в руководящие органы союзов писателей разных уровней, в составы выборных органов партии. И хотя творческий авторитет у руководящих литераторов был неодинаков (а кое-кто давно уже его растерял), за свое место каждый держался крепко, по десять, двадцать, а то и тридцать лет (Вадим Кожевников проработал главным редактором журнала "Знамя" тридцать пять лет!).

"Не простой был орешек..."

А.Софронов, Н.Грибачев, Г.Мдивани, В.Кочетов и некоторые другие писатели называли себя "автоматчиками партии", готовыми по первому ее зову броситься на борьбу с крамолой. И бросались, и обличали, разоблачали. Рядом с громогласными "автоматчиками" находился более широкий слой литераторов, верно служивших власти. Эта верность оплачивалась разного рода привилегиями: изданиями, переизданиями, премиями, кремлевской поликлиникой и больницей, цековскими санаториями, орденами, почетными званиями, депутатством, членством в ЦК КПСС...

Г.Марков

Почти три десятка лет просидел на посту главного редактора "Огонька" громогласно клявшийся в верности делу партии и боровшийся за партийностъ литературы А.Софронов. И многое успел сделать. Для себя.

И вдруг - гром среди ясного неба: Комитет партийного контроля объявляет А.Софронову строгий выговор за нарушения партийной дисциплины и морали. Выяснилось, что он использовал служебное положение в личных целях, недоплачивал партийные взносы с крупных гонораров и т.п.

Более того, проверки КПК показывали: он начал преследовать тех, кто открыто выступал против его методов деятельности. Софронов через помощников Брежнева передал жалостливое письмо Генсеку о неправедных якобы на него гонениях. И получил сочувственную резолюцию. "Ясно, что после такой резолюции нам ничего не оставалось, как снять выговор с Софронова", - пишет И.Густов, тогда первый зам. председателя КПК.

В благодарность за поддержку Софронов спешно написал пьесу "Малая земля" (вскоре после выхода в свет мемуаров Л.Брежнева) и начал энергично всюду ее рекламировать и проталкивать. Но пьеса оказалась столь низкопробной по своим литературно-художественным качествам, что по поручению руководства ЦК КПСС заведующий Отделом культуры ЦК В.Шауро специально встречался с Софроновым. Я присутствовал при этом разговоре. В.Шауро в необычно резкой для него форме выговаривал Софронову за его откровенно халтурно-спекулятивный подход к теме, за дискредитацию образа Брежнева, предстающего в его пьесе фигурой, напрочь лишенной каких-либо живых, человеческих черт. "И эту неудавшуюся вам пьесу, - выговаривал жестко Шауро, - вы пытаетесь навязывать театрам, Министерству культуры, требуете хвалебных откликов. Мне поручено вам сказать, чтобы вы прекратили любые попытки продвигать эту пошлую поделку на сцены театров".

А.Чаковский в своем рабочем кабинете

- Это что, указание ЦК? - спросил Софронов.

- Да, это указание ЦК КПСС.

Софронов вышел обескураженный и раздраженный: так с ним в таких кабинетах еще не разговаривали. Но пьеса исчезла, как будто ее и не было.

Однако "последней каплей" стала публикация в "Огоньке" серии скандальных статей об отношениях В.Маяковского с Лилей Брик и выпуск журналом собрания сочинений В.Маяковского, пятый том которого цензура была вынуждена запретить и изъять, так безобразно там описывались отношения поэта с любимой женщиной.

И руководство ЦК КПСС дало указание секретарю ЦК по идеологии М.Зимянину убрать А.Софронова с поста главного редактора "Огонька".

Вот как это происходило. Я был приглашен к М.Зимянину для разговора о предстоящем объединенном пленуме творческих союзов СССР в Москве. Перед началом разговора М.Зимянин сказал: "Вчера в этом кабинете мы с Б.И.Стукалиным (зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС) беседовали с Софроновым. Ему было предложено подать в отставку с поста главного редактора "Огонька" и перейти на пенсию. Как-никак 72 года стукнуло, пора, мол. Он взъерошился: "А почему? Я здоров и готов продолжать работать. И потом, мне Черненко обещал - работайте спокойно и сколько сможете".

- Вам это говорилось давно, журнал продолжает делать ошибки. Пришла пора решать вопрос. Надо дать дорогу молодым.

- Мне надо подумать.

- Подумайте. Сегодня.

- А если я не согласен?

- Тогда мы примем решение ЦК без вашего согласия и вам пришлем выписку из решения ЦК КПСС. Этот разговор я веду с вами по поручению Секретариата ЦК КПСС. Так что делайте выводы.

- Почему вы ко мне так плохо относитесь?

- Вам присвоили звание Героя Социалистического Труда - это плохо? У вас выходит второе прижизненное издание собраний сочинений - это плохо? Сколько вы получили за первый том?

- Около тридцати тысяч рублей.

- Значит, за все собрание сочинений вы получите более двухсот тысяч рублей! И вы говорите о плохом к вам отношении?"

М.Зимянин усмехнулся: "С трудом, но Софронов понял, что никакие протекции его уже не спасут, и заявление об отставке написал. Не простой был орешек. Голыми руками не возьмешь. И демагог крепкий".

"А уж интригу я закручу"

Александр Чаковский, умный, циничный и осторожный, почти тридцать лет прослужил главным редактором "Литературной газеты" и сумел сделать ее самой, пожалуй, популярной и читаемой в застойные годы. Относительно смелые выступления газеты привлекали внимание читателей.

А.Чаковский крайне редко выступал с публичным осуждением "крамольных" явлений в советской литературе. Он предпочитал действовать кабинетными методами. В марте 1973 года он приехал ко мне в ЦК КПСС и начал странный разговор о том, что в литературе снова, по его мнению, возрождаются тенденции старого "Нового мира", а в Отделе культуры ЦК, как и в Союзе писателей, этого словно не замечают. Когда я спросил его, на чем основываются эти предположения, Чаковский разразился гневной тирадой по поводу постановки в "Современнике" пьесы Чингиза Айтматова "Восхождение на Фудзияму".

"Это крупная политическая накладка, - возбужденно говорил Чаковский. - После целой эпохи борьбы с издержками культа личности и всем, что с этим понятием связано, вновь возрождаются темы произвола, беззакония, концлагерей. По сути - это антисоветская пьеса, а "Комсомолка" восторженный панегирик пропела этой порочной пьесе. Вся пресса - от "Правды" до "Литературной России" - забита хвалебными рецензиями на эту постановку. Реагаж необъяснимый, до уровня явления подняли эту, в общем-то, заурядную пьесу. Этот вопль восторга на страницах наших газет оживил левацкие настроения в литературной среде. Мы преодолели духовный кризис, сдержали поток литературы на темы XX съезда партии, и вдруг опять такая пьеса... (Чаковский, думаю, знал, что пьеса была поддержана Отделом пропаганды ЦК КПСС - конкретно А.Н.Яковлевым, заведующим этим отделом. И цензура с его благословения дала разрешение на постановку пьесы в Театре "Современник"). В Москве весьма взбодрились нездоровые настроения и тенденции. С.Наровчатов (руководитель Московской писательской организации) не оправдал надежд, он лентяй, не справляется и не хочет справляться, а вы тут все словно ничего не видите. Идет возрождение ситуации шестидесятых годов. На секции прозы в Московской писательской организации критик Михаил Кузнецов мою "Блокаду" поносил, как только мог: и тягомотина, мол, и конъюнктурщина махровая, и т. п. Повесть Юрия Пиляра они поставили на первое место среди прозаических произведений, а моей "Блокады" для них словно не существует".

Выслушав гневную речь Чаковского, я спросил: "Чего вы испугались? Роман ваш широко читается, я слышал, и фильм по нему ставят. В чем дело? В нескольких критических словах критика Михаила Кузнецова? А кто ему может запретить их говорить? В ваших руках "Литературная газета". Кто мешает вам оспорить его мнение? Что касается пьесы "Восхождение на Фудзияму", я бы посоветовал вам самому сходить и посмотреть ее. И вы увидите, что ничего антисоветского в ней нет. Наровчатова вы зря лягнули. Ведь ясно же, что вы на нем сорвали свою злость из-за выступления на секции критики в Московской писательской организации этого самого Кузнецова. Вы всерьез думаете, что Наровчатов мог запретить ему высказывать свое мнение?

- Ну-ну, полегче, Альберт Андреевич! - Чаковский поднялся со стула и нервно заходил по кабинету. - Я пришел к вам как к товарищу, поделиться своими сомнениями по общей ситуации, которая меня тревожит...

- Не надо, Александр Борисович. Вы пришли ко мне из-за личной обиды на критика Кузнецова, на его выступление на секции прозы, где присутствовало полтора десятка мало кому известных людей. Стоило ли из-за такого малозначимого повода городить такой политический огород?

Разошлись мы мирно, по-хорошему. В начале 1974 года он опять пришел ко мне и начал издалека:

- Вы знаете, на Ленинградской киностудии заканчивается съемка двух серий моей "Блокады". И мне сейчас сообщили, что первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Г.В.Романов предлагает киностудии сменить название фильма, ибо "Блокада", по его мнению, лишь односторонне отражает героическую борьбу ленинградцев с фашистами. А я не хотел бы менять название фильма.

- Ну так и не разрешайте. Вы - автор.

- Я не разрешу, а он наябедничает там, наверху, в Политбюро... Что же, мне в конфликт с ним вступать?

- А почему бы и нет? Ведь люди знают роман "Блокада", на другое название фильма они могут и не пойти.

- Филипп Ермаш (тогдашний председатель Госкино) тоже считает, что не надо название менять. Но ведь он может и передумать и отказаться от своего мнения.

- Александр Борисович, раз вы считаете, что не надо менять название фильма, на том и стойте.

- И почему они позволяют себе так со мной обращаться? Я, видимо, не так себя поставил в общении с начальством. Я боюсь вступать в конфликт с начальством. С Шолоховым Романов не позволил бы себе так поступить.

- Так ведь Шолохов не служил нигде и никогда, а вы служите. У вас психология служивого, который привык бояться начальства. А Шолохов даже Сталину не поддавался.

- Четыре книги романа моего уже вышли, а Романов ни разу не удосужился пригласить меня к себе, в обком. Разве это не возмутительно? Мне говорили, что роман читал. И молчит! 26 января будет 30-летие прорыва блокады. Будут торжества в Ленинграде. Но я не могу ехать не гостем обкома. А они могут забыть пригласить меня.

- Вы хотите, чтобы я позвонил Романову и попросил его не забыть пригласить вас на торжества?

- Не надо. Лучше поговорите с Ермашом и обкомом, чтобы не меняли название фильма.

Фильм вышел на экраны с названием "Блокада".

А.Чаковский не раз заводил разговор о том, что он уже почти десять лет работает главным редактором "Литературной газеты", все партийное начальство хвалит газету, он выполняет ответственные поручения руководства ЦК КПСС, а вот при формировании выборных партийных органов его фамилию забывают... Марков, Грибачев, Шолохов, Твардовский, Симонов, Корнейчук в разные руководящие органы ЦК КПСС избирались и избираются, а Чаковский - нет..." Ведь им же нужен для представительства в составе ЦК хоть один еврей - писатель? Более преданного делу партии еврея, чем Чаковский, они не найдут же".

Я соглашался, что, конечно, не найдут и рано или поздно изберут и его.

Так и случилось. На XXIV, ХХV, ХХVI съездах КПСС Чаковский избирался кандидатом в члены ЦК КПСС, а на ХХVII съезде - членом ЦК КПСС. Он являлся депутатом Верховного Совета СССР пяти созывов, лауреатом Ленинской и двух Государственных премий, Героем Социалистического Труда, награжден четырьмя орденами Ленина и другими орденами...

После успеха "Блокады" А.Чаковский откровенно говорил, что ему надо выбрать для нового романа такую тему, которая имела бы политическое звучание, в которой действовали бы реальные политические фигуры и уже по одному этому он мог бы рассчитывать на успех.

Он долго ходил по высоким кабинетам ЦК КПСС, советовался. Однажды зашел ко мне: "Ну тема определена. Все мои собеседники с ней согласны и поддержали. Это Хельсинкское совещание руководителей всех стран мира. И назову я роман "Победа", потому что там, в Хельсинки, Л.И.Брежнев изложил новый подход к устойчивому мировому порядку с нерушимостью границ, с мирным сосуществованием и т.п. Как вы считаете, удачная тема?"

Я смотрел на него, стараясь понять, уж не шутит ли он.

- Что же вы можете выжать художественного из этой сугубо политической процедуры? Вы думаете, рядовому читателю интересны речи политиков?

- А-а, к черту ваши сомнения. Мне важно, что определена важнейшая политическая тема, обрисован круг главных действующих лиц. А уж интригу я закручу крутую, будет читаться на одном дыхании.

- Ну-ну, в добрый час, желаю успеха.

И А.Чаковский написал роман о Хельсинкском совещании и назвал его "Победа". Я не берусь утверждать, что чтение этого романа способно доставить эстетическое и художественное удовольствие. Да Чаковский и не стремился к этому. Ему важно было, что политические лидеры страны одобрили его труд. Роман был выдвинут на соискание Государственной премии СССР. Перед заключительным голосованием на пленуме комитета список поддержанных секциями комитета кандидатур мы с Г.Марковым показали секретарю ЦК КПСС по идеологии М.Зимянину. Тот внимательно изучил список, особенно по литературе, и сказал: "У меня нет возражений по предлагаемым секциями кандидатурам в лауреаты. Правда, мы уже дали в этом году А.Чаковскому орден Ленина в связи с его семидесятилетием, но он как-то странно себя ведет, словно считает, что ему что-то еще недодано. Но, видимо, придется и Госпремию давать". Усмехнулся и добавил: "А то он потом житья всем нам не даст".

И А.Чаковский получил за роман "Победа" Госпремию в 1983 году.

В сентябре 1985 года, когда в стране начала разворачиваться перестройка и гласность, интерес читателей стал смещаться от "Литературной газеты" к другим печатным органам, которые привлекали читателей смелой и острой постановкой проблем советского общества, восстановлением исторической правды, борьбой с коррупцией.

Чаковский встревожился и, как всегда, начал искать виновных в том, что его "Литературная газета" сдает позиции лидера.

Глядя на переживания Чаковского, на его метания, взвинченность, я однажды сказал ему: "Какая нужда вам, Александр Борисович, в вашем почтенном возрасте так нервничать и дергаться? Вы известный в стране человек, вас широко издают, платят приличные гонорары, зачем вам держаться за кресло главного редактора "Литературки"? Пусть другие покрутятся на этом месте. Вы честно заслужили право на достойный отдых".

- Не забывайте, Альберт Андреевич,- ответил Чаковский, - мы живем с вами в России. А здесь так уж устроена жизнь, что пока ты в руководящем кресле сидишь - ты человек, с тобой считаются, тебя помнят и с тобой хотят дружить. А как только я расстанусь с креслом главного редактора "Литературки" и уйду на покой - на другой же день я превращусь в рядового обывателя, в ничто, и все тут же забудут о Чаковском. И книги мои тут же перестанут переиздавать. Нет, пока еще силы есть - буду держаться за кресло.

- Хотите дождаться, когда вам скажут "Пора"? Как Софронову?

- Пусть скажут. Тогда и буду решать.

И Чаковский дождался. 18 ноября 1988 года секретарь ЦК КПСС по идеологии В.Медведев предложил ему уйти в отставку. А.Чаковский, как и Софронов, тоже сначала ответил, что он недавно был у Горбачева и получил его полную поддержку. В чем же дело? В.Медведев разъяснил, что пришла пора дать дорогу молодым, что Чаковскому сохранят все привилегии, которые он заслужил, - членство в ЦК КПСС, депутатство, положат приличную пенсию, издадут полное собрание его сочинений... И Чаковский написал заявление об отставке.

"За большие заслуги..."

Почти каждый из тех, кто считал себя преданным, как тогда говорили, "делу партии", осыпанный почестями и наградами и разными иными благами и льготами, чувствовал себя недооцененным и обделенным. И каждый ревностно следил за тем, как бы кто из его коллег не получил больше привилегий и благ.

В течение нескольких лет я был членом президиума Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР. Государственные премии присуждались ежегодно, Ленинские - один раз в два года. Претендентов всегда было значительно больше количества премий. И желание добиться премии во что бы то ни стало порой заставляло некоторых соискателей прибегать к совсем уж недозволенным приемам.

К примеру, присудили Государственную премию СССР писателю Валентину Распутину за повесть "Живи и помни". И вот как-то пришел ко мне в ЦК главный редактор журнала "Молодая гвардия" А.Иванов. Среди разговора о делах журнальных, он вдруг сказал: "Вот присудили В.Распутину Государственную премию СССР. А разве надо повесть о дезертире из воюющей Советской Армии так высоко поддерживать? На чем же воспитывать патриотизм у молодежи будем? Разве дезертир может служить примером любви к Родине? Неслучайно ведь эту вещь на Западе так широко публикуют".

И не один Иванов так думал. Высочайшие художественные достоинства произведения Распутина для них словно и не существовали. Их, видите ли, смущало то, что героем повести оказался дезертировавший с фронта молоденький солдат. А в сущности, за их "высокопатриотическим" негодованием стояло простое: "Почему дали премию ему, а не мне?"

Не забывал о своих интересах и Георгий Марков, руководитель Союза писателей СССР и председатель Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР. Когда была опубликована вторая часть его романа "Сибирь", его тут же выдвинул на соискание Ленинской премии секретариат Союза писателей РСФСР (С.Михалков). Однако положение о премиях предусматривало, что выдвигать произведение на соискание премии можно лишь спустя год после опубликования, с тем, чтобы люди имели возможность ознакомиться с ним. По времени роман Г.Маркова на ближайшее присуждение никак не попадал - после публикации прошло едва полгода.

Когда С.Михалкову это разъяснили, он пошел советоваться к Г.Маркову. Но Г.Марков отвел все его сомнения: "Пусть это вас не смущает. Выдвигайте! Если захотят дать премию, то дадут, несмотря ни на какие сроки и ни на какие положения. Такие случаи бывали и раньше. Если же скажут, что надо придерживаться положения о премиях, что же, комитет перенесет мой роман на следующий срок. Я не обижусь. Такие случаи тоже бывали. Для меня важна поддержка России. Если вы за меня, выдвигайте".

Когда я попытался убедить Г.Маркова, что ему, как председателю Комитета по премиям, не следовало бы нарушать положение, он попросил меня не мешать. "Если начальство, - сказал он, - соблаговолит поддержать меня, оно не будет смотреть на сроки. А если не соблаговолит - что ж, буду знать, как оно меня ценит, и буду делать выводы".

Комитет, конечно же, присудил Г.Маркову Ленинскую премию 1976 года за роман "Сибирь". ЦК КПСС утвердил это решение.

Не обходила власть Г.Маркова и другими регалиями и званиями. С 1956 года он был секретарем, с 1971 года - 1-м секретарем, а с 1986 года - председателем правления Союза писателей СССР. Вышел в отставку в 1988 году. Свыше двадцати лет непрерывно он был депутатом Верховного Совета СССР, в 1966 - 1971 годах он избирался членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, а с 1971 года и до самой своей смерти в 1991 году Г.Марков состоял членом ЦК КПСС, в 1974 году получил Золотую звезду Героя Социалистического Труда, награжден четырьмя орденами Ленина, многими другими орденами. В 1984 году получил вторую Золотую медаль Героя Социалистического Труда в связи с пятидесятилетием Союза писателей СССР и "За большие заслуги в развитии советской литературы".

До сих пор дважды героем был только лауреат Нобелевской премии Михаил Шолохов. Профессиональный литератор, автор романов и повестей, он был многолетним и умелым руководителем Союза писателей СССР, избегал крайних позиций и резких "движений", не разделял ортодоксальных точек зрения, убежденно стоял на позициях интернационализма советской литературы. Это были ценные качества для руководителя такого противоречивого и многонационального творческого объединения, каким был Союз писателей СССР в сложную пору заката социалистической эпохи начиная с XX съезда до распада СССР.

Мудрый Георгий Мокеевич Марков, умевший владеть собой в любых обстоятельствах, иногда вдруг буквально выходил из себя от раздражения и обиды. Так, в январе 1973 года, после открытия памятника А.Фадееву на Миусской площади в Москве, он приехал ко мне и нервно стал рассказывать о том, как это происходило. "Вы знаете, о чем спросил меня, здороваясь, секретарь ЦК КПСС П.Демичев?" - гневно говорил Марков. С нескрываемым сарказмом он передразнил: "Как там Симонов себя чувствует?" У Демичева душа болит за Симонова. Никогда ведь никто из начальства не спросит, как там Федин, как Марков себя чувствуют? Ну пусть Симонов и приходит в союз и садится на мое место, я за кресло не держусь. И по журналу "Дружба народов" Демичев нажимает на меня, требует сменить редактора, чтобы устроить туда Симонова. Получается, что все это затевается ради Симонова?"

Я успокаивал Г.Маркова, как мог. Да, он был на своем месте в роли руководителя Союза писателей СССР, его ценили писатели за ровное ко всем отношение, его поддерживали и щедро награждали власти. И все же самолюбие его порой больно страдало. Вот Генсек едет в Волгоград на празднование годовщины Победы и в вагон с собой приглашает Симонова, не Маркова. Вот Генсек в речи перед учителями страны высоко отзывается о творчестве Твардовского и Симонова, а о творчестве Маркова молчит... Вот в докладе Генсека на ХХV съезде КПСС в разделе литературы легко угадываются названия романов некоторых современных писателей, но это все романы, не перу Маркова принадлежащие...

Особенно тревожили Г.Маркова слухи о том, кого якобы прочат власти на его место. В семидесятые годы Марков не раз рассказывал в Отделе культуры ЦК КПСС о грядущих якобы переменах в руководстве Союза писателей СССР. При этом он ссылался на некий "русский центр". Этот "центр" не раз сообщал Г.Маркову о том, что к власти в Союзе писателей "рвется" Симонов. Вот, мол, Федин уйдет скоро (стар и болен), и тогда поставят во главе союза Симонова.

Разговоры эти проходили в кабинете заведующего отделом В.Шауро. И В.Шауро, и я каждый раз твердо и ясно говорили Г.Маркову, что у ЦК КПСС нет таких планов. Если уйдет по состоянию здоровья К.Федин, то мы будем рекомендовать Союзу писателей СССР избрать председателем Георгия Маркова. В этом он может не сомневаться.

Г.Марков уходил до очередной информации из этого самого "русского центра".

Однажды на беседе у М.3имянина Г.Марков вдруг сказал, что вот, мол, опять слухи ходят в литературных кругах о том, что его, Маркова, ЦК КПСС снимает (так и сказал "снимает"), а вместо него будет руководить Союзом писателей СССР Феликс Кузнецов (тогда он руководил Московской писательской организацией). Если так, то он готов хоть сейчас написать заявление об отставке.

М.3имянин страшно удивился: "Это глупости, сплетни. Мы в ЦК вас полностью поддерживаем. Работайте спокойно и уверенно. И не надо меня и ЦК обижать подобными подозрениями. Мы за вашей спиной ничего не решаем и решать не будем. И не верьте разным слухам. Проанализируйте, кто их распускает? Кому выгодно вывести Вас из равновесия?"

От Зимянина Г.Марков ушел успокоенный.

В июне 1986 года, после 8-го съезда писателей СССР, пленум правления Союза писателей избрал Г.Маркова председателем Союза писателей СССР. Но осенью 1988 года в журнале "Огонек" и в еженедельнике "Книжное обозрение" появились публикации с критикой Г.Маркова, и в том числе его творчества.

Возмущенный Г.Марков тут же подал заявление об отставке. После беседы в ЦК КПСС с В.Медведевым отставка была принята. Возглавлять Союз писателей было поручено первому секретарю правления В.Карпову.

"До особого указания"

В 1974 году знаменитые писатели Чингиз Айтманов и Расул Гамзатов пожаловались секретарю ЦК КПСС по идеологии П.Демичеву, что Комитет по Ленинским и Госпремиям не дает Ленинскую премию поэту Кайсыну Кулиеву. Демичев тут же позвонил Г.Маркову и сказал, что вот, мол, у него в кабинете два знаменитых писателя, Чингиз Айтматов и Расул Гамзатов, высказывают обиду на то, что комитет не дал Ленинской премии большому поэту Кайсыну Кулиеву, считают это несправедливым.

А надо сказать, Г.Марков не любил, когда на него оказывали давление, и резко ответил Демичеву, что на пять премий было одиннадцать претендентов. Отбор кандидатур происходил открытым и демократическим путем. И те же Айтматов и Гамзатов тоже голосовали и согласились перенести Кулиева на Государственную премию. Что же они не выступали за Кулиева на комитете? Кулиев, по их мнению, обижен, а Ростоцкий с Герасимовым разве не обижены тем, что их кандидатуры отвели? Если ЦК даст нам дополнительные премии - мы всем дадим. А Гамзатову и Айтматову надо бы перестать спекулировать на национальной почве. Они же не менее славного поэта Мартынова не предлагают?

Демичев, встретив такой непривычный отпор от Г.Маркова, занервничал и сказал, что он понял позицию Маркова и тоже пожалел, что не досталась премия Ростоцкому за кинофильм "А зори здесь тихие". Марков с горечью сказал, что за Ростоцкого ни один голос не был подан.

В октябре 1980 года в разгар обсуждения вопроса Государственных премий огромную активность развил Б.Панкин. Сборник его критических статей в ряду других книг был выдвинут на соискание Государственной премии СССР.

Неофициальный обмен мнениями в секции литературы ясно показал, что предпочтение отдается книге другого соискателя. Понимая это, Б.Панкин активно уговаривал поддержать его кандидатуру. Звонил заведующему Отделом культуры В.Шауро и, не получив от него поддержки, позвонил члену Политбюро Черненко, секретарю ЦК КПСС Зимянину, члену Политбюро А.Громыко. И А.Громыко позвонил М.Зимянину и попросил поддержать кандидатуру Б.Панкина! М.Зимянин вынужден был объяснять, что пленум комитета не поддержал книгу Б.Панкина и перенес ее на следующий год.

В следующем году Б.Панкин получил Государственную премию СССР за свой сборник статей.

Надо сказать, что пример такого "выколачивания" Государственной премии демонстрировали и более высокие чины государственного и, к сожалению, партийного аппарата. Так добился присуждения себе Государственной премии СССР помощник Генсека Блатов.

Другой помощник Генсека В.Голиков, нимало не смущаясь, заявил заведующему Отделом культуры ЦК КПСС В.Шауро, что совершенно необходимо присудить Государственную премию СССР только что выпущенной им книжице фотографий памятных знаков на местах сражений советских воинов на Малой земле в годы Отечественной войны, связанных с именем Л.И.Брежнева.

В.Шауро вызвал меня и сказал: "Вам придется пойти к Голикову и доказать ему, что выполнить его просьбу невозможно".

И я пошел, взяв с собой "Положение о Ленинских и Государственных премиях СССР". И долго пытался втолковать Голикову, что фотографии не входят в перечень искусств, за которые присуждают премии.

Голиков матерился, кричал: "А за что вы Блатову дали премию? Он консультант документального фильма, а я автор документальной книги фотографий о местах боевой славы, связанных с именем Л.И.Брежнева!"

Я твердил одно: комитет не имеет права принимать к рассмотрению на соискание премии фотографии. Ну нет такого в положении о премиях. Будет такое положение - будем рассматривать. А пока не имеем права.

- А-а, - махнул рукой Голиков. - Это не проблема. Я переговорю с Леонидом Ильичем. И тогда посмотрим.

Не знаю, говорил ли Голиков с Брежневым о своей острой нужде получить Государственную премию или нет - никаких указаний сверху на этот счет не последовало. Голиков со своей книжицей больше не досаждал Отделу культуры.

А та же история с присуждением Ленинской премии по литературе Л.И.Брежневу. Сейчас уже давно известно, как организовывалось написание книг "Малая земля", "Возрождение", "Целина". Известно, кто конкретно и что писал.

В августе 1978 года из Общего отдела ЦК КПСС в Отдел культуры были пересланы три письма трудящихся с предложением присудить Брежневу за эти книги Ленинскую премию. Письма явно инспирированные. Доложили о них М.Зимянину. Тот ответил: "Держите в отделе до особого указания".

И вскоре это указание последовало. Опираясь на эти письма, окружение Л.Брежнева специальным решением ЦК КПСС выделило дополнительную Ленинскую премию целевым назначением для книг Л.Брежнева и потребовало срочно созвать Комитет по премиям и присудить ее Л.Брежневу не откладывая.

И Л.И.Брежнев стал лауреатом Ленинской премии по литературе за 1979 год. В Кремле в Свердловском зале было устроено торжественное вручение ему знака и диплома лауреата. Престарелый и больной Генсек сидел в президиуме с отсутствующим взглядом, вряд ли что понимая из речей ораторов. В конце Л.Брежнев зачитал свою коротенькую речь, заверив, что у него нет большей радости, чем служить своим пером делу партии во славу коммунизма.

Подобные спектакли, конечно же, подрывали авторитет власти.

Все говорило о резком снижении моральных, политических и иных критериев поведения в высших эшелонах партийного руководства, о падении авторитета партии. В конечном счете все это свидетельствовало о начавшейся агонии власти.

ИСТОРИЯ В ЛИЦАХ

• Из повседневной жизни "автоматчиков партии"