АДОЛЬФ ШАПИРО: "Когда людям хорошо, театр им не очень нужен"

Беседу вел Павел ПОДКЛАДОВ
Фото Михаила ГУТЕРМАНА

А.Шапиро

Режиссера Адольфа ШАПИРО нашему читателю особо представлять не надо. Ученик М.О.Кнебель, он долгие годы руководил одним из интереснейших театров бывшего СССР - Рижским ТЮЗом. На волне перестройки, в период отделения стран Балтии, режиссер потерял свой театр и поневоле стал "свободным", много ставил в России и за рубежом. Москва и Петербург охотно приглашают А.Шапиро на постановки: Театр им. Вл.Маяковского, Вахтанговский, Табакерка, Российский Молодежный, БДТ им. Г.Товстоногова. Неоднократный участник и лауреат национального фестиваля "Золотая Маска", режиссер поставил в конце минувшего сезона на сцене МХТ им. А.П.Чехова "Вишневый сад", спектакль, расколовший театральную общественность на ярых его сторонников и противников. А.Шапиро - автор двух замечательных книг: "Антр-Акт" и "Как закрывался занавес". В настоящее время пишет третью, у которой еще нет названия.

    

- Адольф Яковлевич, не задавали ли вы сами себе вопрос: зачем вот уже сорок с лишним лет вы занимаетесь театром вообще и режиссурой?

- Вопрос из разряда "первых", как говорил Толстой. На такие полезно отвечать. Ведь с годами уже непонятно, кто кого вертит: белка колесо или колесо белку... Театр многолик. Поэтому, занимаясь им, надо неустанно спрашивать себя: а чем ты, собственно говоря, занимаешься? Неважно, что последнего ответа не найти. (Мало того: вздумаешь, что нашел его, тут-то бег и закончится - финиш.) Важно находиться в поиске ответа. По-моему, предназначение театра - выводить людей из состояния душевной статики. Из того душевного комфорта, к которому мы все так стремимся. Не хочу преувеличивать воспитательное значение сцены, но и преуменьшать негоже. Она способна вырвать человека из повседневной маеты.

    

- А сам театр никогда не превращался для вас в маету?

- Иногда подумаешь, что жизнь прошла в репетициях - и сразу становится неуютно. Но если принимать театр не как место развлечения, а еще, простите, как способ познания мира, то вроде бы ничего. Ради этого интереса можно перетерпеть гримасы "закулисья", которые ведь тоже - часть мира. Впрочем, я, кажется, не вполне театральный человек. Удивляюсь тем, кто легко и весело существует в театре. А я, репетируя, мучаю себя и других. Похоже на крест, который несешь, а бросить нельзя - все лишится смысла. Всевластие режиссера - выдумка непосвященных. На деле зависишь от настроения актеров, от сроков, от административных, технических вещей и т.д. Вот пишешь книгу, подписываешься за себя, а здесь - за всех, кто рядом, и даже против тебя. Но это не повод для жалоб. В конце концов, что такое жизнь, как не система зависимостей? Совершенно свободен только безумный. Чем больше человек зависим от разных факторов, тем его жизнь богаче и разнообразнее. В этом смысле режиссура - из счастливых профессий.

    

- Вы сказали о кресте, и невольно вспомнились слова героини одной из пьес любимого вами Чехова. Я боюсь разбередить старые раны, но ведь у вас отнимали этот крест. Когда-то в Риге у вас отобрали театр.

- Я проработал в нем 30 лет. Там были мои ученики и актеры, которые меня хорошо понимали. Вместе мы кое-что сделали, чтобы наши спектакли запомнились тем, кто их видел. В результате в 1992 году новое латвийское министерство культуры закрыло театр. Все это мною описано в книге "Как закрывался занавес", и возвращаться не стоит. К чему? Разве что в назидание другим? Но чужой опыт, как известно, ничему не учит. К тому же скажут, это не про нас, у нас такого произойти не могло. Ну хорошо, не театр, так старинная усадьба, изуродованная площадь в центре столицы... В период общественных сдвигов быть бы предельно внимательными. Слишком многих веселит разгулявшаяся стихия. Радуются ей, как дети при виде бурного потока, и бросаются в него сломя голову. Между тем вместе с нечистотами поток смывает и сады, и растения, и жилища. В такую пору важно сохранить то, что достойно сохранения. Не тут-то было. Уничтожение театра - преступление, не имеющее срока давности. Во всяком случае, я не прощу никогда. Потому что для меня, как и для моих друзей, Рижский Молодежный театр был главным делом жизни. Ныне те, кто по велению тогдашнего момента закрывал нас, как и можно было ожидать, пребывают на пятых-десятых ролях. Бережно храню официальное письмо от нового министра культуры Латвии, в котором он приносит извинения за "ошибку" прежнего министра (по иронии судьбы его долго величали "маэстро", благодаря написанной им песенке). "Маэстро" и прикрыл театр. Теперь другая музыка. Меня приглашают на постановки в Латвию, звонят, пишут. В Риге осталось много дорогих сердцу людей, но поднять себя трудно. Слишком большой груз за плечами.

    

- Часто бывает, что Москва не принимает чужаков, относится к ним настороженно. А вас как-то сразу с радостью приняли.

- В моей судьбе живое участие приняли и Олег Ефремов, и Михаил Ульянов, и Олег Табаков, и Марк Захаров, за что я им очень благодарен. И бесконечно много для меня сделал Анатолий Васильев. В самый трудный момент он протянул дружескую руку. Так я стал москвичом. Но порой все же чувствую себя рижским режиссером, работающим в Москве.

    

- Вы, судя по всему, ненасытны как творческий человек. Ставили самых разнообразных авторов: Чехова, Горького, Булгакова, Брехта. Не удивлюсь, если скоро возникнет Ионеско или Беккет.

- Вполне возможно. Это было бы славно. А что до ненасытности, то полярные явления в искусстве гораздо ближе друг к другу, чем кажется на первый взгляд. Заниматься ими интересно еще и потому, что происходит своеобразное обогащение. Мои любимые авторы - Чехов и Брехт - вроде бы антиподы по художественной манере, да и по отношению ко всему сущему. Но, представьте себе, ставя Брехта, видишь: не лишним оказывается то, что приобрел в работе над чеховскими пьесами. И в то же время при постановке Чехова не стоит забывать: потом был Брехт. Этого не объяснишь на скорую руку, просто вспомним: северный и южный полюсы расположены на одном шарике.

    

- Но между Чеховым и Брехтом у вас как-то "втиснулся" Горький. Ваши "Последние" и "На дне" появились в Табакерке в самые "отвязные" годы эйфории, когда старый мир сметался напрочь.

- Есть два типа театра. Один - стремится отразить происходящее на улице. Он всегда готов, "задрав штаны, бежать за комсомолом". Другой - не желает бежать ноздря в ноздрю с быстроменяющимся настроением населения. Живет по своему разумению, предлагая зрителям собственное понимание времени, нисколько не смущаясь тем, что оно может расходиться с мнением большинства. Такой театр мне симпатичнее. Вот почему я ставил Алексея Максимовича Горького в те, как вы сказали, "отвязные" годы. Горький - это драматург без дураков! Особенно хороши его первые произведения для сцены. "На дне" - одна из лучших пьес, написанных в прошлом веке. Меня интересует не то, что думают или говорят об авторе, а созданное им. Впрочем, поди разберись. Крупная личность, оставившая по себе яркий след на земле, часто становится предметом политической, идеологической и всякой прочей борьбы. И часто, к сожалению, сами художники дают к этому повод. Горький - не исключение. Что поделаешь? Старость чревата тем, что человек становится пародией на самого себя. Но это другая тема. А театр всегда находится в достаточно непростых, даже капризных отношениях с историей, с людьми. Когда им хорошо, тогда и театр не очень нужен. Когда же похуже, испытывают в нем потребность. Во всяком случае, в России так. Где еще его сравнивали с кафедрой, университетом?

    

- А в Латвии он тоже был таковым?

- Без сомнения. Возможно, даже в большей мере. И тому две причины. Первая - пусть сегодня кто-то и не хочет этого признавать - он развивался под несомненным влиянием русского театра (как, впрочем, и литература, и живопись, и другие искусства). Вторая - очень существенная - латышский театр во многом способствовал росту национального самосознания. Ведь долгие годы он был местом, где звучала исключительно родная речь - и на сцене, и в фойе. В определенных условиях этот факт трудно переоценить.

    

- Вернемся к вашим драматургическим пристрастиям. Когда вы берете пьесу, то ставите ли перед собой задачу открыть в ней что-то новое?

- Нет, никогда! Это приходит само, или не приходит, но ставить такую цель бессмысленно. Все равно что провозгласить: я буду новатором. Так не бывает. Заявляй, сколько хочешь. Новаторство возникает как результат решения каких-то конкретных сложных задач. Когда находится самое яркое, простое, неожиданное, творческое их решение.

Истинная радость, когда в процессе работы узнаешь о пьесе, казалось бы, до буквы знакомой, что-то такое, о чем и не подозревал. Однажды Анатолий Эфрос сказал мне: "Хорошо бы всю жизнь ставить одну пьесу". По молодости лет я его не понял, теперь же, кажется, догадываюсь, что стояло за этими словами. "Вишневый сад" во МХАТе - мое четвертое обращение к великой пьесе. Ставил ее на русском, эстонском, испанском языках. И каждый раз удивляюсь многозначности заключенного в ней смысла. Я бы сказал, это таинственный текст. Отсюда такая многовариантность его прочтения. "Поезд... станция... Круазе в середину, белого дуплетом в угол..," - произносит бильярдист Гаев, оставшись наедине с сестрой перед тем, как проститься с домом. Белого в угол... Раньше я как-то не замечал, что шар того самого цвета, который ассоциируется с образом сада. Оказывается, он, белый цвет, таким грустным образом возвращается в финале. Или вот: до конца никогда не понимал - зачем Чехов вводит "знаменитый еврейский оркестр" в третьем акте? Лишь сейчас расслышал, что в ответ на первое упоминание об оркестре Раневская удивляется: "Он еще существует?" Ну конечно, так усиливается тема исчезающей, уходящей в небытие жизни. Пьесы Чехова нельзя, как говорят в театре, "отставить". То есть закрыть тему. Это скороспелые драматургические опусы быстро исчезают со сцены по мере потери ими злободневности.

    

- Как вы считаете, то, что до сих пор в театре ставят чеховские пьесы, - это свидетельство их современности или просто дань его величию?

- Величие как раз в их созвучности проблемам, в плену которых мы, и не только мы, пребываем. Вот отчего эти пьесы играют всюду - от Японии до Аргентины. Что-то дикое, варварское есть во вспыхнувших в последнее время пересудах - сколько можно ставить Чехова, надоел, надо отдохнуть от его пьес и т.д. Не представляю, чтобы в Англии разгорелась полемика о том, надо или не надо ставить Шекспира, что "Гамлет" надоел. Все просто: люди уважают себя и свою культуру.

    

- Кстати, о дискуссиях. Ваш "Вишневый сад" вызвал самые разноречивые толки и у зрителей, и у критиков. По-моему, так было со всеми вашими спектаклями. Это вас радует, тревожит или оставляет равнодушным?

- Вопрос актуальный. Особенно в связи с "Вишневым садом". Я ведь, знаете, читаю газеты, слушаю радио... Важно ли, что пишут? Ну вообще-то занятно знать, что вокруг творится. Сейчас время не статей, а заголовков. Вдумчивый отзыв - исключение. Это тревожит. А радует то, что спектакль не прошел незаметно - разозлил, удивил, разочаровал, возмутил, обрадовал. Короче, так или иначе задел. Равнодушным оставляют статьи, из которых явствует, что критик не прочитал спектакль, не вгляделся, не удосужился разгадать мои намерения. Он делится галлюцинациями, возникшими у него в темноте зрительного зала. Такая критика меня задеть не может, поскольку не касается того, что я делаю. Когда вижу, что пишущий понимает законы, по которым поставлен спектакль, то готов к самому строгому суду. А вообще-то литература о театре исчезает. Все больше - репортерство.

    

- Вас упрекали не только за трактовку, но и за необычное распределение ролей. Как вы догадались предложить роль Раневской такой необычной личности, как Рената Литвинова?

- Прошлой осенью Олег Табаков позвонил в Америку, где я работал, с предложением о "Вишневом саде". Как совладать с искушением? Но при этом сказал, что не вижу в близком окружении актрису на Раневскую. Он согласился с тем, что надо искать. Даже предложил объявить конкурс. Как-то уже дома, в Москве, ночью включил телевизор - "Стиль от Литвиновой". Хорошо, что по привычке не сразу переключил канал. Лицо заворожило. Не похоже на другие телелица. Через пару минут буквально вскрикнул: "Вот Раневская!" Привлекла пластика, очаровательная дурашливость, с какой Рената вела передачу. А еще ясно стало: она очень умна, поскольку ничего не делает, чтобы такой выглядеть. Радуется чепухе, слегка дурачит нас, но от этого легко и весело становится. Рената создала актерскую маску, а это ох какое сложное дело. Тут что-то похожее на искусство примитивистов. В живописи оно давно получило признание, а в театре - явление редкое (не путать с примитивностью). Я сразу же решил разыскать Литвинову, с которой до того не был знаком.

    

- Были ли в работе с ней трудности?

- Легко отдыхать, а без трудностей что за работа? Разумеется, были. Но отношение Ренаты к работе действовало на меня благотворно. У нее самобытное мышление, не запыленное хрестоматийностью, и она лишена докучливых сценических штампов. Это помогало избегать опробованных решений. Тех, что в избытке накопились и в исполнительской традиции, и у меня. Вы можете спросить - откуда взяться штампам, если она впервые вышла на сцену? Но штампы - не обязательно то, что лично освоено. Это общее представление о том, как надо, как правильно. Оно проникает в нас подчас помимо воли. А известный текст в устах Литвиновой звучит свежо, будто впервые вымолвленный, ее реакции полны своеобразия. Начинаю думать, что опыт настолько же помогает актеру, насколько и мешает.

    

- Тем не менее на Гаева вы пригласили опытного Сергея Дрейдена!

- Он не опытный, а талантливый. Этот артист так выстроил свою жизнь в театре, что мишура закулисного мирка на нем не сказалась. Он подвижен, гибок, сохранил вкус к пробе, азарт и высоту помыслов. Порой кажется, что он только недавно вышел на сцену. С ним не бывает скучно. У меня остались замечательные воспоминания от репетиций с ним в питерском БДТ, где он сыграл Несчастливцева в "Лесе" Островского. Так вот, озаботясь тем, кто бы мог быть братом такой Раневской, как Литвинова, сразу подумал о Сергее. О его выразительных руках, редком свойстве быть эксцентричным и интеллектуальным, смешным и грустным, мудрым и чудаковатым. Часто брата и сестру в "Вишневом саде" на сцене ничто не роднит. Мне показалось, что Литвинова и Дрейден составят пару близких по природе, по духу натур. И в этом не ошибся.

    

- В финале - вечный вопрос о прагматизме и идеализме. Как режиссер и как человек вы на стороне Гаева и Раневской, то есть "уходящей натуры", или на стороне прагматичного Лопахина?

- Я всегда на стороне тех, кого притесняют, выселяют, обижают. В час беды не время рассуждать на тему, какова вина человека в обрушившемся на него несчастье. Ставя пьесу впервые, думал иначе. Был молод и жесток. Принимал на веру изречение "человечество, смеясь, расстается со своим прошлым". Однако опыт потерь и наблюдений последних десятилетий заставил убедиться - оно, это изречение, эффектно, но не глубоко. Какой смех? У каждого свой "конец века", но когда он совпадает с концом века, прожитого человечеством, внутренняя драма отдельной личности обретает особый масштаб. В неразрешимой ситуации, в которой очутились хозяева сада, они принимают по-своему прагматичное решение - уйти, но не продать то, что бесценно. А деловой Лопахин как раз опасно романтичен, уповая на свои возможности преобразовать мир. Он и сам это ощущает, но остановиться не может. Драматическая фигура.

    

- Удалось ли вам реализовать все, что вы задумывали, начиная работу?

- Это не удается никогда. Поэтому и продолжаю ставить спектакли. А если когда-либо удастся, можно будет сказать: "Все, с театром баста, приехал, финиш!"

    

- То есть если бы вам снова предложили ставить "Вишневый сад"...

- ... я бы с удовольствием приступил прямо завтра!

ПОД ЗАНАВЕС

• АДОЛЬФ ШАПИРО: "Когда людям хорошо, театр им не очень нужен"
• С плащом и шпагой
  К юбилею Федора Чеханкова
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 22 по 29 сентября
• Человек родился