Божьей милостью талант

Мастер о мастере: Олег Бошнякович рассказывает о Брониславе Златогоровой

Публикацию подготовила Мариам ИГНАТЬЕВА

Предлагаемые записки - воспоминания о выдающейся певице, солистке ГАБТа Брониславе Яковлевне Златогоровой, которой 7 мая с.г. исполнилось бы 100 лет. Их автор - известный пианист, народный артист России, профессор Российской академии музыки имени Гнесиных Олег БОШНЯКОВИЧ, прославившийся и своими сольными программами, и как талантливый концертмейстер, выступавший в дуэтах с такими вокалистами, как Надежда Обухова, Зара Долуханова, Дмитрий Хворостовский. Более четверти века он был связан творческой дружбой с Брониславой Златогоровой.

* * *

Б.Златогорова - Графиня ("Пиковая дама")

Дружба наша была на редкость преданной и чистой: не меркантильные интересы, не конъюнктурные мотивы, не любовные интриги породили ее, а духовная близость. Музыка для нас - жизнь, ее смысл и цель. Особенно музыка вокальная, потому что живой человеческий голос - самый выразительный инструмент, способный любить и ненавидеть, радоваться и гневаться, захлебываться от счастья и безутешно страдать. В этом было наше глубокое убеждение.

Брониславу Златогорову я услышал впервые подростком, когда мама привела меня в консерваторию на программу солистов Большого театра. "Сегодня, Аля, - сказала она, - ты услышишь замечательную певицу, красавицу Златогорову". Как пели ее коллеги - Батурин и Селиванов - забыл, а вот впечатления от выступления Златогоровой остались на всю жизнь. 71 год прошел с того времени: тогда мне было 14, а сейчас - 85, подумать только. Но помню все, в мельчайших подробностях: как она вышла на сцену, по-королевски величаво, и при первом же ее появлении зал взорвался аплодисментами. Как неторопливо подошла к роялю, благосклонно улыбаясь публике. Помню концертное темно-синее панбархатное платье с глубоким вырезом и небольшим шлейфом, подчеркивавшее статность фигуры; а золотые волосы, казавшиеся короной, дополняли образ. Невозможно было сдержать радостный трепет, восторженную улыбку, когда она запела "Хабанеру", "Сегидилью" - это было тончайшее "вокальное кружево"; во втором отделении певцам аккомпанировал оркестр, и в кульминации "Цыганской песни" показалось, что верхнее си в глиссандо коды "врезалось" в бурный оркестровый отыгрыш.

Б.Златогорова - Ратмир ("Руслан и Людмила")

А потом "пришел" Ратмир в "Руслане". Вот тогда, после ее хазарского князя (премьера Большого театра состоялась в 1937 году), я и заболел Златогоровой. И по сей день перед глазами образ чарующей восточной красоты, пленительной неги и мужественной силы. "Руслана" с участием Златогоровой слушал без конца и каждый раз замечал - артистка вносила что-то новое в прочтение образа. Основной рисунок роли был отработан и закреплен "намертво", а варьирование, импровизация в сценическом поведении были бесконечно разнообразны. Всегда покоряли в ее искусстве единство и гармония музыкального и сценического рисунков. Голос ее нельзя было назвать типично контральтовым, однако благодаря богатству грудного регистра и "виолончельному" звуковедению партия Ратмира обретала у певицы необычайно убедительное воплощение. И конечно, неоценимую роль играл экстатический темперамент. Не было ни одного спектакля "Руслана" с участием Брониславы Яковлевны, в котором действие не останавливал бы гром аплодисментов, неизменно вспыхивавших в большой арии Ратмира: до сих пор слух бережно хранит волшебное звучание чарующего дуэта контральто и английского рожка. Много позже Бронислава Яковлевна рассказала мне, как однажды маэстро Александр Мелик-Пашаев, взглянув на нее после сцены "В замке Наины", гневно заметил: "Бронечка, вы не на шутку мешаете мне дирижировать: ведь я хоть изредка должен смотреть в партитуру. А вы в садах Наины так искусно расправляетесь с юными девами, что я не в силах отвести глаза от сцены".

После премьеры "Руслана и Людмилы" Бронислава Яковлевна получила восторженное письмо от известного писателя Викентия Вересаева, судя по всему, зрителя, достаточно хорошо осведомленного в театральной жизни: "Чудесный Ваш голос я знал и раньше, но тут я наслаждался цельностью всего созданного Вами образа... Передо мною был подобранный гибкий и сильный боец, который, чувствовалось, сумеет пустить в дело и копье, и кривую свою саблю... А Ваше постоянно менявшееся выражение лица - угрюмое в первом акте, страстное в следующем, просветленное в конце... И сладострастная истома, с которой Ваш голос звучит в замке Наины... И просто странно подумать - да неужели это та самая женственная, очаровательная Ольга, которую я видел в прошлом году". А какова была пластика вокалистки, ее "хореографический дар"! Например, в "Танце дев" (постановщик Ростислав Захаров). По ходу действия Ратмиру положено быть пассивным наблюдателем происходящего. Однако это совсем не в характере артистки, и ее Ратмир активно включался в действие танцовщиц, вплоть до выполнения трудных балетных поддержек. Так, например, после блестящей коды талантливая балерина Марина Семенова падала на согнутую руку Ратмира - Златогоровой, и певица с умением настоящего балетного партнера умудрялась удерживать ее в таком положении добрых 10 секунд, пока не опускался занавес. Публика приходила в неистовство...

Я не раз пытался как-то обобщить свои впечатления от уникального искусства этой певицы-актрисы и сформулировать более определенно, в чем феномен ее творчества, его притягательная сила: исключительная красота голоса, сила его и диапазон? Неповторимые музыкальность и драматический дар? И как ни странно, все попытки конкретизировать всегда сводились к трем словам - "Божьей милостью талант".

Четверть века звучал со сцены чарующий голос - волновал, тревожил душу. Она умела создавать образы разного плана - полярные, абсолютно не схожие ни с возрастом, ни с нравом, ни с внешним обликом певицы. Она пела героев и героинь различного пола, и как разительно трансформировался тембр ее голоса - это изумляло. Недаром же ее называли "Шаляпин в юбке".

Наряду с пылким Ратмиром - трагическая, мистическая Графиня ("Пиковая дама"); озорной, лучезарный Лель ("Снегурочка") и чувственно-томная Кончаковна ("Князь Игорь"); фанатичная Азучена в вердиевском "Трубадуре" и шаловливо-кокетливая Ольга ("Евгений Онегин"); чистый, трогательный Ваня ("Иван Сусанин") и волевая, страдающая Любовь ("Мазепа") - я слышу их такие разные, такие выразительные голоса.

Считаю, что мне в жизни не повезло, потому что мне не удалось ни разу увидеть ее в "Царской невесте". Не повезло еще до войны: как-то твердо решил обязательно попасть на спектакль, специально заранее взял билет на "Царскую невесту" с участием Златогоровой, и вдруг перед самым началом объявление о замене - Любашу поет Шевченко. Стыдно признаться, но я тогда от досады чуть не заплакал. И впоследствии все что-то мешало. Зато как бы в порядке "компенсации" досконально изучил интерпретацию партии Графини в "Пиковой даме". Образ, при всем трагизме гротесковый, певица трактовала в остропсихологическом аспекте. Ни тени шаржа, утрированности. Ее Графиня несла в себе роковое начало и одновременно была жертвой обстоятельств, как Герман и Лиза. Сцену в спальне певица проводила с удивительной простотой и достоверностью. Ей хотелось, чтобы зритель вместе с ней пожалел об утраченной молодости Графини. Фраза "Чего вы тут стоите? Вон ступайте!" звучала не раздраженно, а, скорее, смущенно: ей было неприятно - ведь приживалки подслушали, подсмотрели сокровенное. Знаменитый романс (музыка Гретри) можно отнести к высшим образцам исполнительского искусства Златогоровой. Оставшись одна в спальне, Графиня не засыпала, она задумывалась, погружаясь в воспоминания, и появление Германа лишь пробуждало ее от грез. Ни на миг артистка не перевоплощалась в патологическую, трепещущую от ужаса старуху. Все поведение вплоть до гибели было определено не страхом, а проявлением злой воли. Образ от этого весьма выигрывал в своей значительности.

Показателен настрой исполнительницы и перед спектаклем. Задолго до выхода на сцену Златогорова, как она выражалась, "настраивалась на брюзжание" и начинала сама гримироваться. В артистическую уже никто не смел войти, ибо там происходило таинство перерождения. "По мере того как в "зеркальном изображении" проявлялась пленка - фотография образа", говорила певица, она забывала все - "из рамки на нее смотрела старуха со значительным лицом", - ее, Златогоровой, уже не было. Мистическое перевоплощение!

В ролях "травести" проявлялись неожиданно новые грани творческого потенциала, раскрывались черты, присущие совсем юным героям - трогательному в самозабвенном героизме отроку Ване ("Иван Сусанин"); пытливому юноше Федору, предчувствующему трагедию отца-царя ("Борис Годунов"); игривому, ветреному Лелю ("Снегурочка"). Для каждого находились особые оттенки, штрихи, детали в музыкально-сценической речи, для каждого образа разрабатывался точнейший рисунок. Уму непостижимо, как это истинно женственное существо могло естественно "врастать" в душу, плоть мужчины, юноши, подростка. Казалось, она и впрямь ощущала себя ими. Сколько раз во время антрактов я улавливал в беседах слушателей недоуменные вопросы: "Неужели Ратмира поет и играет женщина, а старуху Графиню в "Пиковой даме" и Ваню в "Иване Сусанине" исполняет одна и та же певица?"...

Особое место в биографии Брониславы Яковлевны занимало камерное исполнительство. У нее был обширный репертуар. И на каких острых контрастах выстраивала она концертные программы, абсолютно преображаясь в каждом номере, - оперная ария, песня, романс, и везде потрясающая простота и естественность исполнения. Никакой позы, ни одного лишнего жеста, все - исключительно в пении, в тембрах, голосе.

Я был поражен, услышав впервые в ее исполнении шубертовского "Лесного царя": настолько менялся ее голос в зависимости от персонажей этой баллады. А уж какое выпало счастье присутствовать на концерте памяти Мусоргского в БЗК, где певица в известнейшем цикле композитора предельно образно представила смерть в четырех ипостасях. Инфернальная интерпретация музыки композитора доводилась до экстатического состояния, тема роковой неотвратимости смерти для каждого человека приобретала одновременно и зловещую силу, и фантастическую таинственность, особенно в "Полководце".

К сожалению, очень рано, в пору расцвета таланта, в возрасте сорока семи лет Златогорова внезапно покинула сцену Большого театра, а вскоре и вообще перестала выступать, хотя публика, как говорится, "носила ее на руках" и готова была слушать еще многие-многие годы.

...Наше личное знакомство с Златогоровой состоялось позже - в 70-е годы. Тогда я собрал воедино почти все оперные и камерные записи певицы, фирма "Мелодия" проявила к этому интерес и выпустила альбом из двух долгоиграющих пластинок. Их я и преподнес Брониславе Яковлевне. Так завязалось наше знакомство, которое скоро переросло в многолетнюю дружбу. Ни одно мое выступление в Большом или Малом залах консерватории она, кажется, не пропускала. Элегантная, подтянутая, с букетом роз, артистка подходила к рампе и, вручая цветы, шептала: "Не волнуйтесь, держитесь смело! Все идет хорошо!"

Мы жили почти рядом. Я стал вхож в дом Брониславы Златогоровой. Незабываемы вечера в ее старомосковской комфортабельной квартире. Здесь собирались близкие люди, артистическая элита. Собирались по разным поводам: новогодние праздники, дни рождения, юбилеи, а то и просто музыкальные собрания в "домашнем салоне" Златогоровой.

В центре салона - рояль. Мне часто доводилось садиться за него, чтобы исполнять любимые хозяйкой пьесы Чайковского, ноктюрны Шопена, а то и мое музыкальное хобби - художественный свист под собственный аккомпанемент известных оперных арий и фрагментов из балетов. В числе гостей нередко присутствовал мой бывший ученик, талантливый гитарист Сурен Мирзоян. Хозяйка дома нежно и внимательно относилась к нему. В Сурене она улавливала сходство со своим Ратмиром, любила, когда гитарист играл испанскую, латиноамериканскую музыку. А под звуки старинных русских романсов она обязательно напевала. Тихо, почти нашептывая, вела мелодию, но как "исповедально" она звучала! Это захватывало в плен, заставляя вслушиваться в каждый звук, замирая от восторга! По сей день корю себя, что не удосужился сделать видео- или хотя бы аудиозапись. Какие бесценные музыкальные реликвии были бы сохранены для будущих поколений!

И еще одно могло бы стать бесценной памятью нашей творческой дружбы с Златогоровой - зафиксированные в рукописях или на пленке интересные беседы, которые мы так часто и подолгу вели, - о спектаклях, партнерах, коллегах, о "соперниках" по сцене. Она никогда не относилась с безразличием к успехам или просчетам коллег. И оценки давались точные, меткие, то распространенные, с подробностями, то лаконичные и емкие, выраженные буквально одной фразой. К примеру, с кем она предпочитала петь в "Борисе Годунове": с Александром Пироговым или с Марком Рейзеном? Она отвечала: "С Александром Пироговым: у Рейзена образ Бориса был "холодным". А Пирогов в сцене смерти потрясал настолько, что у меня буквально перехватывало дух и я боялась разреветься и не спеть важную реплику своего царевича Федора: "Государь, успокойся! Господь поможет!"

В "Иване Сусанине" она любила петь с Максимом Михайловым: "его искренность, сердечная теплота, душевность и наряду с этим драматизм в эпизоде прощания с Антонидой доводили до слез", и она (в партии Вани) во время спектакля на сцене, отвернувшись от публики, "ревела в три ручья". В характеристике двух других артистов - Сергея Лемешева и Ивана Козловского - Бронислава Яковлевна была весьма прямолинейна: "обаятельным человеком", "удивительно теплым певцом, прекрасным партнером" называла она Сергея Яковлевича, а Ивана Семеновича: "ломакой" и "позером". Отношение к Надежде Андреевне Обуховой, как признавалась моя собеседница, у нее было сложным и неоднозначным: признавала ее отличную вокальную школу и яркий, полетный голос, но как оперную актрису не воспринимала, считала слишком "статичной". "Она была хороша в концертном репертуаре". Марию Максакову называла умной, грамотной певицей, которая "в протокольной манере докладывала о чувствах своих героинь". Наталью Шпиллер - культурной певицей, но "холодной как лед", Веру Давыдову - "красивой русской бабой с голосом, напоминающим об иерихонской трубе". Зато для Глафиры Жуковской у Златогоровой нашлись очень добрые слова: "Чудесное сопрано, необычно искренняя актриса. Я любила петь с ней "Снегурочку", "Царскую невесту", "Онегина".

А сколько вопросов задавалось по отдельным спектаклям: кому из партнеров отдавалось предпочтение в партии Онегина или с кем из дирижеров Златогорова любила петь? Насчет Онегина певица ответила очень быстро и кратко: "Разумеется, с Сельвинским - какой он был красивый! А Лисициан? Ну это великолепный баритон!" Что же касается дирижеров, любила петь с Головановым и Мелик-Пашаевым, а вот "с Самосудом у меня происходили вечные распри... Как-то раз я заметила, что оркестр не очень точно обращается с синкопами во вступлении к "Вальсу Ратмира", и высказалась по этому поводу. Очень скоро маэстро "отомстил" мне - на репетиции 2-го действия "Сусанина" он остановил оркестр и крикнул: "Что это за парик на вас? Это не Ваня, а Франческа Гааль в роли Петера!" Пришлось надеть другой".

В последний период жизни Златогоровой мне, к сожалению, доводилось реже навещать ее. Как-то я вернулся с гастролей по Японии и наконец привез Брониславе Яковлевне халат, о котором она так давно мечтала, купил ее любимые цветы - розы - и, в приподнятом настроении подойдя к двери, с волнением нажал кнопку звонка. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и послышался приглушенный голос: "Олежа, подождите входить, дайте мне убежать!" - затем - быстрые удаляющиеся шажки и сигнал: "Теперь входите". В квартире - все такая же, как всегда, сверкающая чистота, порядок, хотя хозяйка - на строгом постельном режиме...

"Придвиньте кресло к постели", - прошептала больная. Я сел, вручил цветы, преподнес халат. "Увы, мне недолго придется носить его", - грустно, с трудом выговаривая печальные слова, произнесла она. Стремясь отвлечь Брониславу Яковлевну от тяжких предчувствий, я тихонечко стал напевать - этим мы часто занимались, вспоминая любимые оперы, любимых исполнителей: "Пиковая дама", "Руслан", "Кармен", "Хованщина", "Аида"... С первых же звуков Златогорова встрепенулась, насторожилась, потом стала тихо-тихо подпевать. Она досконально знала и помнила не только партии своих героинь, но и весь текст партитуры был у нее на слуху. Какое чудо! На девяносто первом году жизни обладать такой памятью! Ловя каждый звук еле слышимого, но безупречно чистого, ровного, трепетного голоса, я боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть его... А голос звучал, она пела и за Аиду, и за Амнерис, и за Радамеса. С закрытыми глазами, в тихом, почти сомнамбулическом состоянии актриса одновременно "дирижировала", и в плавном движении совсем исхудавших рук как бы прочитывался аккомпанемент. Я застыл, завороженный этим фантастическим зрелищем, и лишь властный "приказ", с трудом произнесенный "командиром" действа: "Ну что же, Олежа, помогайте, помогайте!" - заставил меня вновь подключиться к нашему импровизированному дуэту. Мы "пропели" сцену Амнерис и Аиды, дуэт Лизы и Полины...

Уходил я в тот вечер из дома, который стал для меня таким родным, с каким-то странным, двойственным чувством - очищения и страха перед надвигающимся концом. Прощаясь, я поцеловал ее в лоб, в ослабевшую руку, некогда доблестно сжимавшую рукоять сабли Ратмира. Через несколько дней предстоял отъезд в санаторий. Позвонил Брониславе Яковлевне по телефону и в ответ услышал непривычно суровое и отрешенное "кладу трубку"...

А спустя несколько дней пришла трагическая весть: замечательная оперная певица, артистка, потрясающей души человек тихо скончалась в полном одиночестве, никого не обременив. Оказалось, в тот печальный вечер я присутствовал при завершении земного бытия одинокой души артистки.

* * *

Так закончил профессор Олег Бошнякович свои воспоминания о Брониславе Златогоровой. Ценность его рассказа трудно преувеличить: талант певицы был общепризнан, успех и любовь зрителей - феноменальны. А сегодня часто ли вспоминают это имя? Огромная признательность автору материала за то, что он взялся за тяжелый труд - возродить в истории культуры ярчайшие, незабываемые страницы истории оперного камерного исполнительства (мы верим, что мемуары будут дописаны).

Роль самого Олега Бошняковича в современной музыкальной жизни России значительна. Он - "последний из могикан" школы Игумнова - Нейгауза, славящийся неповторимым почерком "поющего рояля" (характерным для этой пианистической школы), романтик из романтиков, покоривший слушателей многих стран своими трактовками Шопена и Чайковского, Шумана и Шуберта, латиноамериканских авторов.

В день празднования 60-летия Победы Олегу Бошняковичу исполнилось 85 лет. В столице прошли две программы: в Рахманиновском зале консерватории из цикла "Профессор и ученики" и в Музее музыкальной культуры имени Глинки - вечер, посвященный "полузабытой" талантливой пианистке Розе Тамаркиной, где профессор Бошнякович вдохновенно сыграл несколько фортепианных пьес и увлекательно рассказывал о коллеге. Юбилейный вечер состоялся и в Академии Гнесиных. Телефонные звонки, телеграммы, поздравления, музыкальные подношения коллег. Газета присоединяется к праздничным голосам. Одна приметная деталь: в эти дни позвонили профессору, чтобы уточнить какую-то подробность в материале. "Много суеты. Совсем не остается времени, чтобы самому заниматься", - пожаловался юбиляр.

- Вы занимаетесь?

- Конечно, каждый день, обязательно. Тренируюсь, ищу новое. Не признаю никаких дубликатов, даже в своем самом "заигранном" репертуаре. Если нашел, открыл - значит, день удался, а если нет - день прошел впустую.

ПОД ЗАНАВЕС

• Божьей милостью талант
  Мастер о мастере: Олег Бошнякович рассказывает о Брониславе Златогоровой
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 9 по 15 июня
• Человек родился