"Я не хотела танцевать..."

Воспоминания Галины Улановой

Публикацию подготовила редактор книги Екатерина БЕЛОВА

Г.Уланова

Мемуарами Екатерины Максимовой "Мадам "Нет"" издательство "АСТ-ПРЕСС КНИГА" открыло новую серию - "Звезды балета". Продолжит серию книга "Галина Уланова: "Я не хотела танцевать...", состоящая из впервые публикуемых воспоминаний великой балерины, записанных балетным критиком Санией ДАВЛЕКАМОВОЙ. Ее беседы с Галиной Сергеевной о детстве, родителях, годах учебы в хореографическом училище, работе в Мариинском театре, в Большом театре, зарубежных гастролях, друзьях, коллегах, учениках и о многом другом составили основу этой книги. Помимо уникальных воспоминаний самой Улановой, в книге приведены воспоминания о ней Вахтанга Чабукиани, Татьяны Вечесловой, Юрия Завадского, Святослава Рихтера, Нины Дорлиак, Леонида Лавровского, Владимира Преображенского, Юрия Жданова, Юрия Григоровича, Елены Образцовой, Марины Нееловой, а также знаменитых учеников Галины Сергеевны. Для публикации в "Культуре" предлагается фрагмент из первой главы.

Первые сезоны, первые роли

...Поначалу в театре Уланову видели чисто классической и чисто лирической балериной (под этим знаком прошел ее первый сезон с дебютом в "Лебедином озере"), что оставалось и в дальнейшем на протяжении последующих пяти сезонов. Во втором из них ей в "Спящей красавице" поручают уже ведущую партию Авроры, в третьем сезоне - Раймонду в одноименном балете. Два грандиозных творения Петипа, стоящие нескольких десятков постановок современной хореографии. Станцевав эти два балета и еще

В спектакле "Жизель"

"Лебединое озеро", Уланова за короткий срок прошла всю академию классического танца!

- Как проходили первые мои выступления? - переспрашивала меня Галина Сергеевна и отвечала: - Волнение, безумный страх - больше ничего. Никакого удовольствия от выхода на сцену я не получала. Даже когда на репетиции вроде что-то удавалось, потом не выходило на сцене. Одно движение не выходит, другое недоделала, с третьего падаю... Мама просила Федора Васильевича Лопухова (он тогда был художественным руководителем балета): "Не надо ей так много давать, она не справляется". А он отвечал: "Ничего, пусть падает, это от волнения, пусть привыкает". Не только меня, но всю молодежь не боялись выпускать на сцену. И в общем, преодолевая трудности, мы крепли. Не будь такое время, я бы, быть может, и не вышла бы в балерины...

    

- Вы учились в школе, рядом всегда находилась мама. Пришли в театр, рядом папа: режиссер, ведущий балетные спектакли. Когда Сергей Николаевич стал режиссером?

- Когда я пришла в школу, он как раз перешел на эту работу. Оттанцевал на сцене двадцать лет - срок, когда артисту балета положена пенсия. Работа режиссера внешне неприметная, но чрезвычайно важная, ответственная и трудная. Надо очень хорошо знать все спектакли: и новые, и старые. Надо иметь определенные человеческие качества, чтобы доброжелательно обращаться с целым коллективом артистов, где у каждого свой характер.

Конечно, то, что рядом папа, было для меня очень важно. Без него меня совсем бы страх сковал. Но он никогда меня не опекал, не выделял среди остальных, а относился чисто по-служебному - всегда в театре обращался ко мне на "вы", как и к другим артистам. Это шло не от равнодушия, а, можно сказать, от внутренней дисциплины, театральной культуры. Так же строго вела себя и мама. Она все мои выступления смотрела, стоя в артистической ложе. Мама мне рассказывала, что, когда мне предстояло делать трудные движения, она вся внутренне сжималась, лицо закрывала руками и так через пальцы смотрела на меня. А когда в "Лебедином озере" дело дошло до фуэте, у мамы нервы окончательно сдали, и она выскочила из ложи, чтобы уже и не видеть ничего...

Первые годы мной владела только одна мысль: лишь бы дотанцевать и лишь бы все сделать, что задано, - так вот по-школьному сделать движения, которым нас учили. А когда впервые делала на сцене фуэте, вообще все происходило, как в тумане... Свое первое выступление в "Лебедином" я просто не помню: что было, как было, я это или не я...

По поводу какой-то работы над образом... Никакого понятия я об этом не имела. Партию Одетты-Одиллии - порядок движений, танцевальный рисунок показала мне Елизавета Павловна Гердт: известная балерина, дочь премьера Мариинского театра Павла Андреевича Гердта, она только что оставила сцену и стала преподавать. Я старалась лишь точно исполнить то, что показывала Елизавета Павловна. А Лопухов рассказывал мне о музыке Чайковского и о том, что это за образ - Одетта-Одиллия. Но доходили до меня его объяснения плохо. Поняла только, что Одетта - сказочное существо; девушка, превращенная в птицу, и что в ней - двойственность человека и лебедя. Но в голове не укладывалось: как же эдакое можно совместить и показать?! Позже, постепенно, как-то думалось над этим... Раз за разом что-то прибавлялось к уже сделанному, исправлялись какие-то вещи... Первое "Лебединое" танцевала с Михаилом Дудко - тогда уже ведущим артистом. Принца Зигфрида он танцевал не в первый раз и меня очень поддержал в прямом (как партнер в поддержках) и переносном смысле.

    

- Галина Сергеевна, так символично получилось, что первая ваша ведущая партия - Одетта-Одиллия - стала сразу знаковой для вашего творчества и для всего балетного театра. Ибо в мире существуют две-три трактовки этой партии, которые являются основополагающими, все остальное - производное от них. И ваша интерпретация - высочайший образец.

- Вы говорите лишнее...

    

- Не я говорю, я повторяю признанное, сказанное большими знатоками...

- Оставим это... Если говорить, что значит для меня "Лебединое озеро"? Многое. И здесь есть такая своя закономерность: с этим балетом у меня всегда связано понятие "экзамен". Первый раз я танцевала только окончившей школу, это как бы был мой экзамен в театре на вступление в артистки, на положение балерины. Первый раз я поехала танцевать в Москву, первые мои столичные гастроли - тоже "Лебединое озеро": свой экзамен на признание (как сказать?) - ну за порогом родного дома. И последний раз: единственные гастроли, когда я за рубежом танцевала "Лебединое" в Америке, правда, тогда только один акт - "лебединый". Тоже своего рода экзамен, когда я выступала в партии Одетты перед зарубежным зрителем...

Но это не только для меня. Для каждой балерины "Лебединое" - экзамен, даже если Одетта-Одиллия и не первая ее роль. Спектакль поставлен настолько хитро (если можно так сказать), что выявляет балерину, выявляет ее данные. После этого балета можно видеть, на что она способна...

    

- Не раз приходилось слышать сетования зрителей и артистов, что вы рано бросили танцевать "Лебединое озеро"...

- Что значит - рано? Кто это определяет? Сам артист, прежде всего, должен почувствовать, когда наступает время. И чувствует. Но иногда, знаете - "и сам обманываться рад". Надо быть к себе особенно внимательным.

    

- Говорят, что "Лебединое" вы бросили без всяких видимых причин.

- Не знаю, как считать - видимые они, или невидимые. Ты сам себе должен быть судьей, чтобы определить случайное и неслучайное... У меня произошло вот что: на одном из представлений "Лебединого" (это после войны, я уже работала в Москве) я не "докрутила" фуэте. Может, и случайно: перед этим у меня была травма. Но я не могу экспериментировать и проверять случайности на публике. Меня уговаривали, что в конце концов можно и заменить фуэте, так некоторые балерины делают. Но если бы я делала так с самого начала - не фуэте, а другие вращения по кругу... А так что же получается?! Тебя знали, ты делала то-то, а теперь этого сделать не можешь. Нельзя опускать первоначальную планку. Ступенькой ниже, ниже, и куда же ты попадешь? И чем больше достигнуто, тем это опаснее...

    

- Галина Сергеевна, я каждый раз отмечаю про себя, как удивительно гармонично идет ваша творческая жизнь с первых сезонов. Сначала вы станцевали в крупнейших балетах Петипа. А потом, в 1931 - 1932 годах, наступает сезон романтических балетов: вы танцуете "Шопениану" и "Жизель"...

- "Шопениану" мне в театре (после выпускного школьного концерта), бесспорно, стало уже легче танцевать. А "Жизель" давалась ох как трудно: если строго подходить, то и вообще не далась. В Ленинграде я ее и танцевала считаные разы. Я считаю: это так - эскиз... только проба была. Потом уже, после войны, в Москве роль Жизели как-то наладилась...

Надо сказать, что как "Шопениану", так и "Жизель" я танцевала всю жизнь. "Жизель" и "Ромео и Джульетта" - первые мои спектакли, которые танцевала за рубежом. "Жизель" - это и начало моей второй творческой жизни, уже как педагога, - первая моя работа с Катей Максимовой.

Но, как ни странно, партия Жизели пришла ко мне случайно. Мне в "Жизели" сначала поручили партию Мирты. Но заболела исполнительница Жизели - Елена Михайловна Люком, балерина из прежней, еще досоветской плеяды. И тогда мне дали Жизель.

    

- Опять перст судьбы.

- Роль чрезвычайно интересная. В ней гармонично сочетаются танец и полутанцевальные, пантомимные эпизоды. Танец я как-то быстрее освоила. А игровые, вот эти пантомимные куски никак не давались. Мешала моя зажатость, я все еще стеснялась "играть" на глазах у всех. Поэтому, наверное, мне поначалу предназначали Мирту - там чисто танцевальная партия, только чуть-чуть надо себя актерски проявить.

Однажды я вышла после репетиции расстроенная, что ничего у меня не получается. Не заходя домой, села в автобус и поехала куда глаза глядят, чтобы отвлечься от своих мрачных мыслей. Автобус ехал в Детское Село - так после революции называлось Царское Село. Родные для меня места, нас вывозили сюда на лето, когда в школе училась. Школа арендовала бывший дворец князя Юсупова: прекрасное здание, а вокруг - большой тенистый парк. Мы любили по нему гулять и хором пели все, что в голову придет: арии из опер, мелодии из балетов, русские народные песни. А в пасмурные дни и вечерами собирались в большом зале, где стоял рояль. За рояль садилась Оля Берг и по памяти играла музыку разных балетов, а мы танцевали - импровизировали. Своими силами ставили и целые детские спектакли. Особенно запомнился спектакль "Среди цветов" - с танцами, песнями, стихами. Марина Семенова изображала внучку садовника, она танцевала и пела: "По саду-садочку тачку я катаю и песком дорожку желтым посыпаю". Вот надо же! Что-то нужное иной раз никак не вспомнишь. А это застряло в памяти. Марина, блестяще одаренная, была всеобщей любимицей - и педагогов, и воспитанниц. Мы любовались ею.

    

- А кого вы изображали в этом спектакле?

- Таня Вечеслова и Валя Вахрушева изображали бабочек, а я - цветок (смеется) - гортензию. ...Так вот, когда я опять очутилась в этих местах детства, все из тех лет встало перед глазами. Я подумала: какие мы были беззаботные, счастливые, а теперь вот мучайся. Хоть и хотелось отвлечься, но опять мысли возвращались к Жизели. Я села на скамейку - никого рядом нет, аллея пустынная - и стала фантазировать: вот так Жизель садится на скамейку, Альберт подходит к ней, хочет обнять... Стала представлять себя на ее месте - что бы я сделала? Начала немножко пробовать: вот так надо сделать или иначе? И так в себя углубилась, что не заметила - какие-то прохожие остановились и наблюдают за мной. Вдруг подняла глаза, их всех увидела и не знала, куда бежать, где спрятаться... Как говорят: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так и тут - этот случай неожиданно послужил мне уроком. Поняла вдруг: вот, оказывается, можно так отрешиться от окружающего тебя, и тогда свободно можешь "играть", изображать другого человека. И я стала себя приучать: вышла на сцену, вокруг ничего и никого нет, я - одна, и не надо смотреть в зал. Эта темнота... когда знаешь, что там сидят люди и все смотрят на тебя - страшно! А тут мне стало легче: постепенно таким способом я освобождалась от своей скованности.

    

- Вы вступили во взрослую жизнь, когда в стране еще был нэп, а значит, и искушений, соблазнов в таком городе, как Петроград, хватало: и модные магазины с шикарными нарядами в витринах, и рестораны, и варьете... Как вы это воспринимали?

- Никак. Может, оттого, что росла в скромной обстановке, в закрытой школе. Бесспорно, и оттого, что свое дело, своя профессия требовали многого: и мыслей, и чувств, и сил, и времени. Не только у меня так было - наше поколение в целом росло аскетичным.

Получила свою первую зарплату - 60 рублей. Казалось мне странным: меня учили, взяли в театр, дали сольное место и еще за это деньги платят! Побежала в кафе "Норд" (нынешний "Север") - оно славилось своими тортами, пирожными... Купила пирожные бабушке, родителям. А дальше не знаю, на что еще деньги потратить, растерялась... Наивно? Да, наивно. Но нас так воспитали...

    

- Помимо балета, какие интересы были у вас, как проводили свободное время?

- С приходом в театр началась у меня вторая школа, или, можно сказать, - "мои университеты". Мы выходили из нашей школы мало образованными в области общей культуры, и приходилось недостаток знаний пополнять самим. Я на каждый день намечала себе план: куда пойду после репетиций и вечером, если нет у меня спектакля. Русский музей, Эрмитаж - изо дня в день надо туда ходить, чтобы все внимательно посмотреть, осмыслить. Я не люблю спешить. Еще, конечно, драматический театр, в первую очередь - Александринка, тогда - Театр имени А.С.Пушкина. В первый же мой сезон я пересмотрела все спектакли Александринки. С тех пор ни одной премьеры не пропускала и одну и ту же постановку смотрела по нескольку раз с разными исполнителями. А исполнители были один другого талантливей: Екатерина Корчагина-Александровская, Илларион Певцов, Леонид Вивьен, Евгений Студенцов, Борис Горин-Горяинов... да все, каждого надо бы назвать.

    

- После балета драматический театр вы любите больше всего?

- Вы знаете, тут такая странность... Я и сейчас не могу сказать, что люблю балет как таковой.

    

- Как?!

- Не знаю... Может, это зависит от моей натуры. Может, через мою жизнь не прошло какое-то потрясение: я ведь не застала Анну Павлову, Тамару Карсавину, Ольгу Спесивцеву, Вацлава Нижинского... Советский балет рождался в какой-то мере заново, если иметь в виду поколения артистов. Это уже мое поколение: кто-то постарше, кто-то помоложе, люди, которые рядом, а как говорится, "лицом к лицу лица не увидать". Артистов моего поколения по-другому воспринимаю: "болею" за них профессионально, знаю их сильные и слабые стороны, переживаю за них. На сцене не могу смотреть на них, полностью отдавшись спектаклю. Конечно, что-то нравилось больше, что-то - меньше... А знаменитых зарубежных балерин, к сожалению, видела уже только в их последние годы - безусловно, что-то захватывало. Но я говорю о другом... О таком потрясении, которое в молодости испытала во МХАТе на спектакле "Дни Турбиных". Это самое сильное театральное впечатление в моей жизни. Даже позже, скажем, "Анна Каренина" в том же МХАТе - тоже сильное впечатление, но уже другое, и только отдельные эпизоды остались в памяти. А в "Турбиных" - все целое! Надо сказать, что я - весьма трезвый человек, не сентиментальный - не испытываю такого безумного восторга: "Ах, что я видела!" Я достаточно рационально ко всему подхожу. Но тогда, на "Турбиных", не заметила, как пролетел спектакль, даже забыла, где нахожусь. Раз в жизни такое со мной случилось. Я сама словно была там, среди этих людей, среди Турбиных... Еще чуть-чуть, и я бы заговорила с ними... Когда дали свет, не поняла: что это? Почему сижу в ложе, а не у Турбиных нахожусь? Еще Костя Сергеев (мы с ним вместе смотрели, как раз перед своим спектаклем приехали в Москву на гастроли) говорит: "Галочка! Все уже закончилось, все хлопают". А я не могу опомниться, не могу идти. И шла потом, как будто прожила какую-то новую жизнь. Так навсегда это в памяти и осталось...

    

- А музыка? Профессионально понятно: музыка пронизывает всю вашу жизнь, балет и музыка неразрывны. А иная музыка, не в балетном спектакле, какое место занимает в вашей жизни?

- Музыка... Музыка для меня не вид искусства даже, а больше. Для меня связаны природа и музыка. Обе загадочные, необъяснимые, и обе так влияют на тебя, завораживают, околдовывают... Пробуждают в твоей душе такие скрытые чувства, о которых и не догадывалась...

Можно не уметь, но умом понять, скажем, как пишется книга, как художник рисует, скульптор лепит... А как создается музыка? Как композитор начинает слышать свое произведение? Из чего? Всего-то, казалось бы, есть семь нот, и все. Мне этого не понять. Меня иногда спрашивают: знакомо ли мне чувство зависти? Скорее всего, нет. Но вот чему всегда удивлялась и чему завидую, когда человек садится за рояль и начинает импровизировать... Когда в школе были уроки фортепиано, я всегда играла только по нотам, потом и это ушло...

Среди музыкальных инструментов у меня любимый - рояль. Если за роялем большой музыкант, кажется, что играет целый оркестр - такое богатство звучания может дать рояль. А иногда слышишь только один инструмент. Сам по себе тембр фортепиано мне ближе. Приобщение к музыке у меня связано с Ленинградской филармонией. Мы ходили туда своей группой: Таня Вечеслова, Нина Анисимова и я.

Чего только мы не прослушали в филармонии: Бах, Бетховен, Чайковский, молодой Шостакович... Много интересных музыкантов выступали в филармонии. Из дирижеров больше всего ценили Александра Васильевича Гаука (он нас обычно и приглашал), который работал и в театре, и в филармонии. Потом Мравинский появился... Всех сразу и не вспомнишь, разные исполнители: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, Генрих Нейгауз, Владимир Софроницкий... вот они выступали у нас.

Но опять-таки моя натура такая, видимо... На концертах мне свет мешает, неловко как-то себя чувствую оттого, что рядом люди. Я лучше, глубже воспринимаю, когда одна дома слушаю пластинки или записи по радио. Также и в молодости я иначе воспринимала, когда Гаук приглашал на репетиции. Сядем тихонько в ложе и слушаем... Он где-то остановит, что-то скажет музыкантам. Это не мешало, мне казалось интереснее. Полный зрительный зал для восприятия музыки мне как бы ни к чему. Как кому...

А однажды мне довелось слышать особенный концерт Святослава Рихтера. Была весна. Вдруг во втором отделении погас свет. А Рихтер продолжал играть - Шопена или Шумана, точно сейчас не вспомню. Звучит музыка, а через верхние полукруглые окна концертного зала тихонько проникает свет белых ночей (в Москве, правда, они не белые, но все-таки похоже)... Этот загадочный свет, эта летящая музыка удивительно слились, создалась ни с чем не сравнимая зачарованная атмосфера. Нечто самое проникновенное открылось мне тогда в рихтеровском исполнении. Обострилось мое понимание, мое восприятие...

Рихтер - тоже мое такое потрясение, идущее через всю жизнь, как "Дни Турбиных"... Я имею в виду не только этот концерт, а в целом его творчество. Стараюсь, когда могу, всегда слушать его - вот и на "Декабрьских вечерах" тоже бываю. Когда Рихтер за роялем, неловко, неуместно сказать: "Он играет". Рождается музыка, как впервые. Я не воспринимаю его как-то отдельно: вот инструмент, вот человек, пианист - не воспринимаю как человека во плоти, как всех нас. Это для меня целое, и все - музыка. Ни слова не сказано, а перед тобой мир раскрылся, и ты как бы родился заново. Я не специалист, и только пытаюсь (может, неуклюже) выразить свои ощущения...

    

- Галина Сергеевна, а каков был круг вашего общения во времена молодости, с какими интересными людьми вы тогда свели знакомство?

- Прекрасные люди окружали меня и в нашем театре, и вне его. Причем не только какие-то знаменитости: простые рабочие у нас в театре - люди, преданные искусству, болеющие за артистов. Мне папа рассказывал, как рабочие говорили ему: "Как это вы разрешаете своей дочке много танцевать, у нее ноги-то подломаются, такие тоненькие..." В то время чтобы кто-то через сцену прошел в галошах?! Никогда в жизни! (Тогда принято было на ботинки надевать галоши, а пришел в помещение, галоши снял, и ходишь в чистой обуви - очень удобно.) В театре совершенно отсутствовало панибратство, все обращались к старшим на "вы": не важно, кто этот "старший" - артист или рабочий. Вот так я училась общению, дисциплине, служению театру. Из мелочей все складывается...

А вне театра самыми главными для меня стали два человека: Елизавета Ивановна Тиме и ее муж Николай Николаевич Качалов. Она - известная актриса Александринского театра, он - ученый-химик, профессор. Дом Елизаветы Ивановны и Николая Николаевича стал вторым моим родным домом. Бывала у них чуть ли не каждый день, и днем после репетиций забегу, и вечером, если свободна - опять у них. Возможно, родители в душе были немного недовольны тем, что так часто ухожу туда. Но они - люди деликатные, никогда ничего мне не высказывали. Я отлично осознаю: если бы не родители, я бы была никто. В нашем искусстве они всегда являлись для меня самым большим авторитетом. И своим поведением в жизни они меня многому учили - доброте, честности, трудолюбию... Но в доме Тиме и Качалова, громко говоря, открывались новые для меня горизонты: и родители, бесспорно, это понимали. Там расширялся мой кругозор.

Дом Елизаветы Ивановны и в Ленинграде, и в Москве приобрел известность как своеобразный "культурный центр"...

    

- Как в старину говорили - салон.

- Ну такой гостеприимный дом с большими культурными традициями. Без малейшей богемности. Здесь люди собирались не для застолья. Всегда просто скромное угощенье: какое-то печеньице, мармелад, легкое вино... Собирались тут известные артисты, музыканты, писатели, художники... Не только ленинградцы, но и те, кто приезжал на гастроли, кто привозил свою выставку, - все приходили. Леонид Собинов пел в этом доме, Алексей Толстой читал свои новые произведения, делился своими замыслами Всеволод Мейерхольд, читали стихи, прозу знаменитые мхатовцы... Интереснейших людей я узнала в этом доме.

Но сама и слово боялась вымолвить. Не умела, да и права не имела. Только впитывала, как губка, все их разговоры, размышления, споры... Радовалась, что могла слушать, что смогла не мешать. Эти люди старались меня образовывать исподволь, не назидательно.

Елизавета Ивановна и Николай Николаевич всегда смотрели мои спектакли и потом, не при всех, а когда мы оставались одни, рассказывали о своих впечатлениях. Недаром Елизавета Ивановна славилась и как педагог. Она умела так разобрать мои роли, что будила воображение. Что-то немного подсказывала, советовала. Но я не знала, как выполнить совет. Вот если бы мне показали! Тут ли мне голову опустить, руку поднять... не знаю, вот так наивно. А Елизавета Ивановна говорит: "Ну показать - нет, я не знаю, как это можно сделать у вас. Сама должна искать, думать". Думать, как сделать содержательнее свое, по-своему. В своих приемах искать мысль - напрокат "чужое" невозможно взять. В то время я ни строчки не читала Станиславского, да и о системе его, скорее всего, впервые услышала в доме Елизаветы Ивановны. Да, напрямую балету другие искусства не помогут, но, не зная их, ты скуден как человек, а значит, и в своем деле будешь скуден. Надо внутри себя иметь такую "заветную шкатулку", туда складывать все впечатления, переживания, мгновения искусства, природы, события жизни, все, что вокруг, что заставило тебя задуматься и взволноваться...

ПОД ЗАНАВЕС

• "Я не хотела танцевать..."
  Воспоминания Галины Улановой
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 5 по 11 августа
• Человек родился