Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 29 (7539) 27 июня - 2 августа 2006г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
МузыкаВек Шостаковича. Век с ШостаковичемВсе симфонии композитора прозвучали в Петербурге Иосиф РАЙСКИН Я в первый раз увидел Шостаковича 5 марта 1942-го. Куйбышев, эвакуация... Учительница музыки (да будет ей вечное благо!) посоветовала матери отвести меня на премьеру Седьмой симфонии Шостаковича. Там в местном Дворце культуры в это время выступал Большой театр. Самуил Самосуд, как теперь сказали бы, продирижировал мировую премьеру Седьмой. Помню, что вокруг в зале плакали и улыбались сквозь слезы. Много ли до ребенка неполных семи лет могло дойти во всей полноте? Но запечатлелось же на всю жизнь! Второй раз увидел Шостаковича уже в Ленинграде, в Большом зале филармонии на премьере "Песни о лесах". Рядом с Мравинским: помню его кланяющегося, складывающегося пополам, как паяц, - "Я человек эпохи Москвошвея,/ Смотрите, как на мне топорщится пиджак..." Но назову еще одну точную дату - 17 декабря 1953 года, даже помню, что сидел в 31-м, последнем ряду Большого зала вместе с друзьями-студентами, - премьеру Десятой симфонии давал Евгений Мравинский. К тому времени, кроме Седьмой, уже слышал Пятую, Первую симфонии; других (формалистических!) не играли. Но Десятая стала первой, живьем услышанной и благодарно осознанной симфонией моего кумира. Еще не знаю мандельштамовского: "Век мой, зверь мой, кто сумеет/ Заглянуть в твои зрачки?" - но слышу: в Скерцо Шостакович "заглянул" за край нашей страшной действительности.
С благодарностью думаю сегодня, по окончании "Звезд белых ночей", в рамках которых - фестиваль внутри фестиваля - Валерий Гергиев подарил нам все симфонии Шостаковича! Привыкнув к тому, что Мариинский театр стал театром Шостаковича - здесь идут обе его законченные оперы, ставятся балеты, а к юбилею, даже об оперетте ("Москва - Черемушки") вспомнили, - мы теперь вправе назвать Мариинку первой отечественной филармонией, где страницы симфонической летописи нашего великого современника перелистали не за сезон или два - такое бывало и прежде - а за восемь недель, меньше чем за два месяца! Оказалось, даже для нас, старшего поколения, заново прожить "жизнь с Шостаковичем", по-музыкантски говоря, в "стреттном" (сжатом) проведении - такое необычайное счастье! А для молодежи - ее было немало на концертах - дар поистине бесценный. Валерий Гергиев с неслыханным размахом отмечает юбилей великого композитора повсюду, где дирижирует концерты - в России и за рубежом. Цикл всех симфоний Шостаковича он проводит в Англии, США, Японии... Там же вместе с труппой Мариинского театра знакомит публику с операми и балетами композитора. Дома, где он не раз дирижировал исполнением симфоний Шостаковича, он нынче разделил их интерпретацию с другими дирижерами, давними друзьями и участниками "Звезд белых ночей". И это придало фестивалю и представительности, и особой объемности - знак всемирной славы нашего гения. Это не значит вовсе, что все исполнительские прочтения были доподлинны - в том смысле, что вполне созвучны или тем более конгениальны замыслу композитора. Порою - так было, например, с Пааво Ярви, дирижировавшим Десятую симфонию, - интерпретация казалась "равнинной", лишенной богатейшего разновысотного динамического и темпового рельефа, который отличал памятные исполнения Десятой Мравинским или Караяном.
Случалось и так, что темперамент дирижера диктовал ему темпы, отличные от метрономов, выставленных композитором в партитуре , или - что замечали уже не только музыканты, но и публика - от привычных, традиционных, а кто-то скажет - рутинных! Вот, например, Эса-Пекка Салонен, блистательный мастер, обладающий изумительной - на взгляд из зала - и, как говорят, "удобной" для оркестрантов - мануальной - техникой, поразил неуемным и совершенно не "северным" темпераментом. Presto из Девятой было сыграно Prestissimo, отчего отличные мариинские оркестранты, "выигрывая" каждую нотку, все же задыхались. В финальном Allegretto ускоренный темп лишил одно из последних проведений главной темы топочущей тяжеловесности, завуалировав гротеск - "двойное дно" финала. Совсем иное дело, когда вздрагиваешь от неожиданно быстрого темпа, который берет Валерий Гергиев в "эпизоде нашествия" из Седьмой симфонии - берет сразу: уже дробь малого барабана выстукивает необычно лихо приплясывающую шансонетку. Опешив поначалу, понимаешь, не вдаваясь в программные штампы, что и такой исполнительский рисунок возможен - а в том, что он не случаен, а заранее продуман, убеждает все дальнейшее развитие музыкального материала. Вообще же говоря, проблема ускорения темпов, вызванная - это очевидно - всем укладом и ритмом нашей современной жизни, остается весьма актуальной в исполнительстве. Показательна ведь всеобщая востребованность курсов "быстрого чтения", в то время как медленному, вдумчивому не учат даже на уроках литературы. Поэтому с особым пониманием я отнесся - не скрою, вопреки мнению многих моих коллег - к тем медленным темпам, которые предложил в Пятой симфонии Кристоф Эшенбах. Это относится прежде всего к предельно медленно сыгранной побочной партии первой части, к по-баховски строгому, при медленном чтении только выигрывающему в экспрессии Largo, к финальной коде, на этот раз прозвучавшей просто-таки торжественно-погребально. Но не таков ли и замысел Шостаковича? Мне в последних, заколачиваемых в гроб золотых гвоздях - ре-мажорных аккордах - всегда слышится: "Свободен, свободен, наконец-то свободен!" - возглас, которым провожали казнимых негров-рабов их собратья. И опять к месту мандельштамовские "век-волкодав", "век-властелин", "мой прекрасный, жалкий век". Когда после Пятой, спустя небольшое время, слушаешь Двенадцатую, ощущаешь особенно остро пропасть между живым и неживым, органическим, подлинным и насильственно вымученным. И мастерски сделана эта симфония "1917", посвященная вождю пролетариата, да тематизм вроде картонный, пафос деланый. Сравните хотя бы две коды - обе в ре мажоре: одна из мраморных плит (в Пятой), другая из бетонных блоков - бесконечный каданс, тупое топтание на месте, определенно издевающееся над заглавием финала "Заря человечества". Именно так честно, как написал Шостакович, ее и исполнил Гергиев. У Мандельштама и на сей счет есть объяснение-извинение: "Ну что же, если нам не выковать другого,/ Давайте с веком вековать." И сыгранная рядом "на разрыв аорты" Восьмая еще раз подтвердила и репутацию, быть может, самой великой симфонии мастера, и репутацию Гергиева - интерпретатора Шостаковича. Известно, Шостакович колебался в определении лучшей своей симфонии, отдавая предпочтение то Восьмой, то Четвертой. Не станем выбирать: о потрясении, испытанном при исполнении этой последней, я уже писал в одном из предыдущих номеров "Культуры" (№ 25, от 29 июня). Замечу только, что если раньше руководимый Гергиевым Роттердамский филармонический шутя называли "самым западным русским оркестром в Европе", то теперь этой репутацией, очевидно, будет пользоваться Лондонский симфонический.Одиннадцатая симфония с очевидностью обнаружила в музыке Шостаковича то, что свойственно подлинно гениальным произведениям: симфония вбирает, впитывает в себя все, что происходит с нами, мы сами наполняем ее новым смыслом. Вспоминаю снова кадры из фильма Семена Арановича и Александра Сокурова "Альтовая соната". Под музыку расстрела на Дворцовой площади ("9 января") можно монтировать документальные кадры ГУЛАГа или вступать с ней в контрапункт, показывая ликующие толпы на первомайской демонстрации. И вдруг оказывается, что Одиннадцатая - такая же страшная правда о нашей жизни, как и Четвертая, и Восьмая... Гергиев не устает и на Западе, и в России доказывать это своим исполнением. Судя по рецензиям в некоторых газетах и по интернет-сайтам, нынче приходится доказывать правоту Шостаковича, считавшего Тринадцатую симфонию своим гражданским подвигом. Не жалуют - и стар и млад - дерзкие публицистические стихи Евгения Евтушенко. Вплоть до нелепых предложений - не сыграть ли симфонию без стихов? А я слишком хорошо помню, каким торжеством свободы, каким праздником неповиновения была премьера Тринадцатой в Москве в декабре 1962-го с Кириллом Кондрашиным за дирижерским пультом и солистом Виталием Громадским. Как коленопреклоненно благодарила Шостаковича Мария Вениаминовна Юдина от "всех замученных живьем" - теперь можно прочесть об этом в ее опубликованных письмах. Тринадцатая в исполнении Валерия Гергиева и солиста Сергея Алексашкина с хором и оркестром Мариинского театра и на сей раз была встречена залом благодарной овацией. Фестиваль предоставил петербуржцам возможность встретиться с Марисом Янсонсом - любимцем наших филармонистов, помнящих его с первых шагов на дирижерском поприще. Ныне он один из ведущих дирижеров мира, увы, редко посещающий наш город. Тем дороже, что под его управлением прекрасно прозвучала и прежде игранная им Шестая симфония Шостаковича, кстати, одна из любимых в репертуаре Мравинского. Нельзя не восхититься и оркестром: мариинцы, как настоящая инструментальная капелла, преображаются под рукой разных дирижеров. В интерпретации философски глубокой и в то же время озорной симфонии была и европейская рафинированность, и русская бесшабашность, и высокий полет рука об руку с "низким", бытовым жанром. Завершаю свои заметки о фестивале воспоминаниями о самом первом концерте цикла "Все симфонии Шостаковича". За пультом оркестра Мариинского театра - Максим Шостакович. Его любят петербуржцы, особенно как исполнителя произведений своего отца. И на этот раз он выступил своеобразным медиумом, исполнив Четырнадцатую симфонию в содружестве с превосходными солистами Мариинского театра Ольгой Сергеевой и Алексеем Тановицким. Пятнадцатая симфония, симфония-прощание под управлением ее первого исполнителя Максима Шостаковича, прозвучала с особой исповедальной глубиной и силой. Век Шостаковича, век с Шостаковичем был словно снова пережит и прожит. Также в рубрике:
|