Соблазны гибели и дали

Диагнозы московского сезона

Елена ЛЕВИНСКАЯ

Вы будете смеяться: прошлогодний "Еще Ван Гог..." Валерия Фокина оказался пророческим. И вовсе не потому, что избранная местом действия психбольница стала царицей нынешнего сезона, уже в начале которого разом появились две безумные Офелии, объявленный сумасшедшим Чацкий, группа маньяков- реформаторов от Марата до Сада включительно, жених и невеста с глюками ("Татьяна Репина" и "Полонез Огиньского"), сбрендившие от одиночества старик со старухой ("Комната смеха" и "Портрет Мадонны")...

Что герой нашего времени пациент, ясно и без Фокина. Пророчество заключается в том, что пациент - художник.

Не показывайте никому

Прежде всего того же Валерия Фокина чеховская "Татьяна Репина" наводит на размышления. Идет в Тюзе, но не на сцене... вернее, на сцене, но публика не в зале... Публика вместе с актерами - на сцене... вернее, в церкви... Ах, Боже мой! Дело в православной церкви происходит. Но сочинил "Татьяну Репину" не Чехов, а г-н Суворин. А Чехов пошутил, накропал одноактовку того же названия и послал Суворину со словами: "Не показывайте никому, а прочитавши, бросьте в камин. Можете бросить, и не читая". Кто уж чеховскую "Репину" из огня вынул и догадал Фокина ее поставить - не нашего ума дело, но в программке сказано, что Петер Штайн. Там вместо сюжета - доподлинный обряд венчания по тексту Священного писания. Чехов, даром что доктор, вскрыл его "мертвечину" и заодно навел сатиру на мещан-прихожан. Можете бросить, и не читая. Фокина сатира не волнует, текст Священного писания пьянит. Представить обряд во всей святости - и схлестнуть с чертовщиной! Как сказал Гамлет, "на этом я спятил".

На публику, захлопнутую в церкви на сцене Тюза, из всех углов накатывает черная жуть. Венчается раб Божий, из-за которого, как шепчутся прихожане, Репина отравилась. Трещат свечи, гремят хоры, доносятся леденящие стоны, бубнит батюшка, мертвенно белеют лица жениха и невесты, хохот, покойница является, крыша едет. Привидение раздевается до ажурных чулочков, пляшет среди церкви, колыхая сдобной грудью, а поскольку Чеховым эта роль не предусмотрена, лопочет по- французски из Дюма-фиса, причем, без малейшего акцента, ибо играет специально выписанная артистка Консуэло де Авиланд (Франция). Обезумевший жених (Игорь Ясулович, Тюз, Россия) вторит ей тоже из Дюма-фиса, но на чистейшем русском. Сотрясая церковные своды и остатки здравого смысла, в богослужение зычно вступают солистки ансамбля Дмитрия Покровского...

Что говорить, Фокин любит потрогать публику за вымя. Свойство натуры, но и такая режиссура. Вытряхнуть из наезженной колеи, разбить до последнего камня привычные установки на зрелище. В психушку ли затиснуть зрителя, в цирк, где царя показывают, или в гостиничный нумер с мертвецами под полом - важен шок, важен улет. Чтоб вздрогнула душа, отлетел разум, оставив потный зрительский остов, - и делай тогда с ним, что хошь. Возводи свой театр за горизонтом сознания. Соблазны дали и погибели искушают Фокина. Результат? Смотря чья возьмет.

Но под старость захотел...

Кама Гинкас "Сказку о золотом петушке" поставил тоже в Тюзе и тоже не в зале.., вернее, не на сцене... То есть ни в зале, ни на сцене... Короче, в фойе на лестнице. Давно замечено, последняя сказка Пушкина из всех сказок Пушкина отличается некоторой бредовостью. Добро не только не побеждает зло, но и вообще отсутствует. В самый раз для младшего школьного возраста. Потому что в старшем школьном уже проходят, что это политический памфлет.

"Под старость - захотел", - с ласковой настойчивостью повторяет красноносый царь Дадон, в обход малышей засматривая в глаза родителей. О чем речь? Мог ли мужчина, тем более режиссер, пройти мимо простой очевидности сюжета, никак не относящейся к политике: отец, два сына, два войска и мудрец перебили друг друга из-за одной - "хи-хи-хи да ха-ха-ха" - девицы? Не мог и не прошел. А мог ли не задаться вопросом - сложнейше философским, загнавшим в тупик всех исследователей: золотой петушок, он, собственно, символ чего? И не получить на него простой нефилософский ответ? Не мог. У Гинкаса мудрец-скопец отдает царю в качестве петушка свой длинный, совсем не похожий на птицу посох.

Памфлет или не памфлет, ясно одно: сказка отнюдь не детская. Гинкас ставит ее для самых маленьких, иначе он был бы не Гинкас. Его фирменный режиссерский азарт - совместить несовместимое, скрестив даль и гибель. Девицам-красавицам поручены все главные роли, включая, что интересно, мужские. Не то молодые мамы, нацепив клоунские носы, рассказывают малышу сказку на ночь, "спи, моя радость, усни". Не то малинник резвится. Понимай в меру испорченности. Беспощадная гибельность желания обозревается из невинной младенческой дали. Задуманная атмосфера: светло и нежно. Задуманный образ: кровь в детской песочнице.

В части "светло и нежно" все вышло. Смешные тети-клоуны приволокли ведра с краской, кисти; размалевали, пыхтя и толкаясь, стены - и черно-белый пушкинский текст с зловещим проблеском золота разбух жирно-зеленым, небесно-синим, ликующе-рыжим балаганом. Но спятить? Получилось только раз, на единственный, но звездный миг - там, где у Пушкина полыхнул вдруг цвет. "По притоптанной траве, по кровавой мураве" бродят кони братьев, в куски изрубивших друг друга за девицу. Загремели по тюзовской лестнице кукольные оторванные руки-ноги. Слабые женские ручки, будто в большую стирку, погрузились в корыта - и выволокли на свет Божий две пудово- черные от стекающей багровой краски мужские рубахи. Все, что осталось от добрых молодцев, сгубленных дьявольским петушком. А над всем этим - грозная тень от посоха, странным образом похожая на крест.

Но что такое кукольные руки-ноги, рубахи, даже посох, если актрисы просто играют мам, рассказывающих сказку на ночь - и только? Реквизит. Уложив малыша, эти сказочные мамы в постель к папе не ходят. "Поэзия выше нравственности", - говаривал автор "Петушка". В Тюзе нравственность победила. Может, оно и к лучшему.

Кто знал свиданья жажду

Конечно, не все режиссеры сумасшедшие. Не для всякого норма - отклонение от нормы. Они, как клоуны, делятся на белых и рыжих. По клоунской иерархии белый и рыжий - это взрослый и ребенок. Режиссер-белый мыслит здраво. Мастер профессии, он строит прежде всего зрелище. А рыжий строит тайну своего переживания. Отсюда разные постановочные несуразности. Чеховский Фирс вдруг танцует матросский танец. "Раскинулось море широко..." - ревет Юрий Шевчук в динамике, и этот Фирс отчаянно отплясывает в матросском костюме - на фоне стены, где развешаны затоптанные белые платья с кружевами, ровно пять. И мундир казненного царя. И маленького царевича матросский костюмчик. "Увидел на миг ослепительный свет, упал, сердце больше не билось". И сразу мрак, тишина. Так долго, как нельзя в театре. Пока не поймешь, что это смерть.

Таков финал "Вишневого сада" Юрия Погребничко. А вот начало следующего за ним "Портрета Мадонны" по Теннесси Уильямсу: с экрана телевизора на сцене Театра Около дома Станиславского не живущий ныне человек цитирует тибетскую книгу мертвых: "Когда ты соберешься умирать... ум... сумеет уловить ослепительно яркий белый свет. Постарайся не испугаться этого света..." Опять ослепительный свет. Потому так томительно схожи меж собой постановки Юрия Погребничко, что их пронизывает один и тот же закадровый ослепительный свет. Важно его не испугаться.

Героиня "Портрета Мадонны", под старость лет непорочно "зачавшая" от того, которого тайно любила всю жизнь, не испугалась. В финале ее увозят в психушку, но она вернется, когда уже все закончится. Напоследок странно, как и Фирс, приодетая - ну прямо принцесса или там кукла Барби, - по- детски сияя от счастья, героиня Лилии Загорской встанет под аплодисменты и будет долго, бесстрашно глядеть на уходящую публику. (А глазищи!) И улыбаться, улыбаться. Так долго, как нельзя в театре. Пока не поймешь...

Теперь ей хорошо. А раньше? Атмосфера "зоны" или "психушки", в которую режиссер пакует тайну своего переживания, - это томление души пред часом икс, "когда меня отправят под арест без выкупа, залога и отсрочки". Вся жизнь - ради часа икс. Мрачен г-н Погребничко. Но и жутко весел. Все там будем - что может быть оптимистичнее? Бездны подсознательного надежно погребены под иронической усмешкой сознания.

Камера, снимающая спектакль, уезжает со сцены: постановщик приглашает "за кадр". Ну что ж, веди меня, Сусанин. Плывут на экране глубины закулисья... длинный черный коридор... Светлая комната. Полным-полно народу. "Параллельные" красавицы и красавцы в лохматых шубах. Какая-то певичка с пером на шляпке, пухлой гроздью винограда на груди, пышная и свежая, как первый сугроб, поет о том, "кто знал свиданья жажду". Смеясь навзрыд по-русски. Завел... Россия! Ничего себе тот свет. Ну так еще поживем.

Отменно тонко и умно

Как бы получше изъяснить разницу между "белой" и "рыжей" режиссурой? Ее будто нарочно иллюстрирует блестящий эпизод из "Горя от ума" Олега Меньшикова - двойной выход Чацкого. "К вам Александр Андреич Чацкий!" Но из кулисы, как вытолкнули, возник помертвелый не то бутафор, не то пожарник в валенках, волос дыбом, глаз из орбит, в горле спазм - "чутьсветужнаногах ия увашихног..." Захлебнулся набрякший было шквал аплодисментов. Кажись, Меньшиков, но...Недоуменная пауза, душераздирающая тишина... Но тут словно белый сменил рыжего и все исправил победоносной рукой мастера: исчез "пожарник", понеслась музыка, открылась безоблачная синь - и снежинки, снежинки! А в небе, прямо по центру, распахнув объятья, ликуя - звезда, кумир, мистер Икс - Олег! "Чу-уть све-ет уж на нога-а- ах! И я у ваших но-ог!!" И грянул долгожданный шквал! Все о'кей, весь свет уж на ногах - и он у наших ног. Вот и вся разница.

Белый любит бомонд в зале, звезду на сцене. Он не устроит безобразий, от которых публика начнет плеваться. Зато голенькая грудка или веселенькая попка - всегда пожалуйста. Но ненадолго, не как у рыжего, который дам заголяет крайне редко, но если уж случится - весь спектакль она голая, как в морге. Белый не вытряхнет публику в коридор, на крышу или в сортир, но мастерски употребит каждый микрон пространства старушки сцены - и что-то обязательно будет летать в воздухе или падать с колосников. Он не внутри себя, как рыжий, его страсть извне и масштабна: Родина, народ, нация.

Пример? А хоть бы и Роберт Стуруа с его очень грузинским "Гамлетом" Театра "Сатирикон". Поставлено о противостоянии сильной власти и непримиримой оппозиции. Король и принц сошлись насмерть, Гамлет равен Клавдию, Клавдий - Гамлету. В бессильной ярости сдавив друг другу глотки, заходятся в зверином рыке (после "Мышеловки", которую тайно "режиссировали" оба). "Кто кого?" - вот в чем вопрос этого "Гамлета". Есть и ответ: Клавдий Гамлета. Кап-кап, течет из королевского бокала струйка прямо на ширинку оцепеневшего принца, первым допустившего ошибку, убив Полония. Течет и течет, пока не надоест торжествующему Клавдию. Мокроштанный принц - не принц. Уничтожен, сослан, стал убийцей.

Мощно и образно разъяснены все хрестоматийные "необъяснимости". Завихрения шекспировой логики жестко переведены на твердую почву реальности. Гамлет Константина Райкина не обезумел, а сменил тактику - вот и вышел в одном ботинке. Офелия? Случайно подслушала: отца убил возлюбленный! И безумие решено как бешенство неудовлетворенного желания: хочется, а нельзя. Нельзя, но хочется - и королева, вкусив удовлетворения сполна, спивается. Обольстительно нетрезвая, роскошная, в кровавой комбинации с черной пеной кружева, она на авансцене делает пи-пи. Не взаправду, конечно. Все в пределах разумного. Из ума здесь выжил только старый король (Александр Филиппенко), почему и был заменен здравомыслящим новым (Александр Филиппенко), что нормально в цивилизованном государстве. Словом, текст играет как новенький.

Ты свободен, свободен...

Где ж истина? Похоже, в том, что белый ли, рыжий - все равно клоун. Вот и смеши, пока не околеешь, хоть пол провались, хоть потолок обвались. Преодолевая дрожь в поджилках, плодотворную для искусства.

Все нормально у Леонида Хейфеца в спектакле Театра им. Станиславского "Мы начинаем новую жизнь..." ("Полонез Огиньского"), все по-старому. Любовь, разлука, встреча. Психологизм без берегов, тихая смерть режиссера в актерах. А пьеса Николая Коляды. Бордель, психушка, онанизм. Плюс трансвестит из Америки. Зачем Хейфецу трансвестит? А затем, что отверженный. Отброс, как и герой с героиней. Затем, что родной московский дом героини, где когда-то - мама, папа, няня, детская любовь, оккупирован бывшей обслугой, умственной лимитой. А тебя - за порог. Актуально, не правда ли? То-то и оно. Полюбишь и трансвестита (но с чем его едят, постановщик все же представляет себе неотчетливо, что заметно). Хамы и изгои, они и мы. Обоюдная ярость протеста примирила постановщика с автором. Холуйское быдло сыграно по-доброму, по Станиславскому - так что каюк, винить некого. Только жить негде. И дышать затруднительно. Пообветшалый психологизм, бессильный и бесстильный, накачался сокрушительной энергией отчаяния. Возрос на ней, как заново родился. Тихая смерть режиссера в актерах увенчалась последующим тихим страшным прорастанием.

Героя играет ученик Хейфеца Усов Саша, и давайте на всякий случай запомним это имя. Как склад боеприпасов на туманной зорьке, он многое обещает. Школа переживания, а лицо - то верблюд, то икона, тело, как у акробата из цирка, и стопроцентное магнетическое заполнение пространства. Он смог сыграть о низком очень высоко.

Смертельно белый и наверняка рыжий, если бы не обритая, как у зэка, голова, его герой носит шапочку, как у Ван Гога. Его выбросили из жизни. Наплевали в душу. Выбили глаз. И он реагирует, как всякий дорогой россиянин, - самоистребляется. Ушел в себя и безучастен. Оцепенелый одноглазый орангутанг в шапочке Мастера пилит на скрипке в подземном переходе, чтоб продержаться. Полная свобода творчества. Что до свободы личности - у него драйв ушел. В финале герой вроде бы отправляет свою возлюбленную обратно - не то в психушку, не то в Америку. Но все остаются на местах. Ни психушки, ни Америки. Ни гибели, ни дали. Сидят на сцене в полной неподвижности.

ТЕАТР

• Соблазны гибели и дали
  Диагнозы московского сезона
• Вымысел не есть обман
  "Путешествие дилетантов" Булата Окуджавы в Театре Луны
• АРСЕНИЙ САГАЛЬЧИК: "Пушкин писал "Годунова" о своем времени"
• Трагедия запаздывающего знания

ЗАМЕТКИ НЕТЕАТРАЛА

• Завмузы, в круг!