Главная | Форум | Партнеры  |
|
АнтиКвар |
КиноКартина |
ГазетаКультура |
МелоМания |
МирВеры |
МизанСцена |
СуперОбложка |
Акции |
АртеФакт |
Газета "Культура" |
|
№ 47 (7608) 29 ноября - 5 декабря 2007г. |
Рубрики разделаАрхивСчётчики 
|
|
ТеатрБыть или убить?"Грустные песни из сердца Европы". Фестиваль NET Ирина АЛПАТОВА
Очередной фестиваль NET открылся весьма симптоматичным действом. Совместный финско-литовский проект "Грустные песни из сердца Европы" (компания "Аудронис Люга Продакшн", Литва) замечательно представил один из аспектов того самого Нового Европейского Театра, знакомство с которым и есть суть фестиваля. Плюс прелюбопытнейшая связь с культурным прошлым и нашего Отечества, ведь в основе спектакля - мотивы "Преступления и наказания" Федора Достоевского. Да и сами Финляндия и Литва в далеком и недалеком прошлом были кровными сестрами или частями - Российской ли империи или Великого и Нерушимого. Рискну утверждать, что самое интересное здесь - современное взаимодействие с текстом и сюжетом Достоевского. Известный финский режиссер и драматург Кристиан Смедс, молодой еще человек тридцати с лишним лет, не просто перечел заново знаменитый роман, но спроецировал его на сегодняшнюю европейскую реальность, словно бы проверяя его на прочность: выдюжит или нет? Роман вкупе с Федором Михайловичем не подвели, но потребовали некоторых комментариев и иной социальной конкретики. Впрочем, подобный подход по меньшей мере актуален, а по большому счету - просто необходим, если понимать театр как одно из проявлений реального бытия, а не дистантное любование сокровищами прошлого. Тут, кстати, вспоминается недавний фестиваль спектаклей по произведениям Достоевского в Старой Руссе, где в добром десятке постановок их создатели занимались иллюстрированием, инсценированием, психологическими переживаниями, формальными экспериментами, но актуальная потребность в нынешнем диалоге с классиком оставалась за бортом. Кристиана Смедса заинтересовал скорее некий общий сюжетно-смысловой посыл "Преступления и наказания", перенесенный в реалии европейских задворок начала ХХI столетия - с молодежными и этническими бунтами, маргинальностью существования и тотальным человеческим одиночеством. Впрочем, что касается смысла и социального облика персонажей, то все это пришлось изрядно подкорректировать. Смедс просто-напросто сочинил новый "сценарий" с редкими вкраплениями подлинных текстов Достоевского. И это отнюдь не выглядело кощунством, потому что и впрямь, кажется, идет из глубины "европейского сердца". Там Сонечка Мармеладова, не анализируя причин и следствий, уже в первой фразе открыто констатирует: "Я - проститутка". Там старик Мармеладов - пьяница-ветеран, "сбитый летчик", побывавший на всех возможных войнах. Там Катерина Ивановна еще готова биться за устройство личной жизни, перечисляя зрителям параметры своих малоаппетитных "окружностей". Там сам Родион Романович - типичный представитель "рассерженного" молодого поколения, "влюбленный в свою ненависть" к зажравшейся Объединенной Европе. Его бунт скорее социален, чем духовен и направлен не внутрь себя, а вовне. И разбираться этот Раскольников будет не с самим собой, а с Европой. Результатом же может стать "акция протеста" любого формата: то ли голый зад на людной площади показать, то ли убить какого-либо "европейца". И раскаяния не ждите. "На каторгу я не пойду" - финальная фраза этого Раскольникова. Впрочем, все это относится к сакраментальному вопросу "про что?", с которым в одной упряжке бредет не менее сакраментальное "как?". Вот тут-то у Смедса случилась полная гармония и одновременно известная парадоксальность воплощения. Потому что все это в данной ситуации играется в жанре моноспектакля одной-единственной литовской актрисой Алдоной Бендарюте, нам знакомой по многим спектаклям Някрошюса. В крохотном пространстве, где компанию традиционным столу-стулу составляет ветхий гардероб (сценография самого Смедса), а зрителей встречает меланхоличный Серый Волк (в подобных костюмах дети пляшут под елкой) - ходит туда-сюда, присаживается на зрительские места, тут же освобождая их для обладателей билетов. Такая вот грядет сказочка - грустная, судя по понурости волчьего облика. Внутри же облика, как вскоре выяснится, находится сама актриса. Но это, увы, не сказка, а самая настоящая быль, история в прошедшем времени, граничащая потому со сновидением. Рассказанная Сонечкой Мармеладовой, растворенной в тотальном "после" - после семьи, после страшных перипетий собственной биографии, после любви, которая здесь не имеет покаянного финала. С финала, впрочем, все и начинается: Соня - Бендарюте, сидя за столом в своей одинокой "конуре", перебирает клубки шерсти, постепенно начиная отматывать ниточку воспоминаний. Она не перевоплощается, не начинает говорить на разные голоса, не меняет костюмов. Отец, мачеха, Раскольников и даже старуха "вошь" ("паразит" - в этом переосмысленном новом европейском переводе) словно бы просвечивают сквозь эту Соню, являясь нам в отражениях ее восприятия. Она, как полусонный медиум, вызывает этих родных ей духов, с ними разговаривает, спорит, прощается. Вот постучала по полупустой бутылке - явился отец, поджигающий бумажные самолетики. Засунула себе под кофту два объемистых клубка - материализовавшаяся Катерина Ивановна раздает зрителям фотографии давно минувших лет, усаживаясь затем на колени вальяжному мужчине из первого ряда. На дверце гардероба мелом нарисовала топорик в виде буквы "р" - жди прихода Раскольникова. Тем же мелом чертит на столе крест, оказывающийся перекрестком многих дорог, пальцами-ножками ведет по нему Родиона Романовича - прямо к бездне, что скрывается за краем стола. Забралась в шкаф, зажгла свечу - вот вам и "комната, похожая на гроб", где рождается новый монолог нового Раскольникова. Сколь незначительна человеческая жизнь, как смешно выглядит убийство старухи, выполненное в жизнеутверждающих джазовых ритмах. Топор-убийца, кажется, и не нуждается в присутствии человека. Старушонка с топором заигрывает, смачно слизывает с него ею же разлитый кетчуп, вытирает руки о кофту, оставляя "кровавые" следы. А столкнувшись с топором лоб в лоб, комично уговаривает его "отвернуться". Но тщетно... Да, все это игра. Но не холодно-расчетливая, не головная только. И главное, без навязшей в зубах истеричной жалостности. Довольно жесткая, но не чуждая временной сентиментальности. Виртуозная по актерской технике (а чего иного можно ожидать от актрис Някрошюса?), но протестированная, впрочем, "европейским сердцем". "Все мы - отбросы цивилизации", - нечто подобное утверждает Раскольников. Но отбросы живые, на какой бы свалке ни влачили свои дни. "Пожалеть не грех", - сказали бы раньше. Здесь нет ни жалости, ни греха, и Бога тоже нет. Есть финальное, тотальное одиночество Сони - Бендарюте, все так же шагающей пальцами-ножками по рыжему апельсину, как по крохотному земному шарику. Есть о чем хотя бы задуматься? Более чем. И не без помощи "нового европейского" Достоевского. Также в рубрике:
|