Мост через времена

Литературный институт отмечает 75-летие

Галина ВАЙГЕР
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

А.Приставкин

11 июля 2008 года ушел из жизни Анатолий Игнатьевич Приставкин. Его имя широко известно. Многие помнят повести "Ночевала тучка золотая...", "Солдат и мальчик", "Синдром пьяного сердца", роман "Долина смертной тени"...Долгое время Анатолий Приставкин был советником президента Российской Федерации. Был председателем комиссии по помилованию. Был последней надеждой для подчас несправедливо осужденных людей. Был... какое непоправимое слово....Недавно в "Олма медиа групп" вышла его последняя книжка, которую он дописывал уже в больнице в последние дни.Но я хочу рассказать о его педагогическом таланте. Более тридцати лет он являлся доцентом Литературного института, который 3 декабря отметил свое 75-летие. Его семинары были всегда откровенны и неожиданны, и не было случая, чтобы раз пришедший гость не стал постоянным участником этих встреч. Приставкин набирал студентов на свой курс ежегодно, и в его семинаре всегда учились студенты с первого по пятый курс, с непременным участием уже закончивших институт. И что самое невообразимое - отобрав лучшие работы на творческом конкурсе, задолго до вступительных экзаменов, он приглашал абитуриентов на предварительное знакомство со своими студентами. И вот здесь-то и происходила основная встреча. Авторы читают свою прозу, рассказывают о себе, а студенты знакомятся со своими будущими "сокурсниками". Иногда их мнение становится решающим в выборе того или другого автора, ведь только ребята могут помочь своему мастеру создать хороший семинар - это как в семье, где всем есть место и где учитывается мнение каждого. Где всем вместе хорошо. Последнее интервью с мастером оказалось не на политические или литературные темы, а о сокровенном - о понимании, о доброте.

- Анатолий Игнатьевич, бытует мнение, что тот человек, который помнит свое детство, как правило, становится хорошим родителем. Вы являетесь мастером литературного института. Помните ли вы свое литературное детство, свое студенчество, и как это влияет на ваше отношение к ученикам ?

- Мой институт был времен оттепели. И его студенческий и преподавательский состав определялся этой обстановкой. Мы пытались освобождаться от всего, что над нами висело. И если вспомнить институт моих сокурсников, то на курс раньше были Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Лина Костенко - из Украины, потом наш курс - это быстро прославившийся Анатолий Кузнецов, Анатолий Гладилин - основоположник молодежной повести, как выстрел, тогда прозвучала его проза. Нас даже на курсе называли три богатыря - три Анатолия. Хотя я мало выделялся и только на последних курсах выскочил немножко. Леня Завальнюк - до сих пор очень активно работающий поэт и песенник, тонкого философского склада. Была у нас на курсе Галя Арбузова, которая стала соавтором замечательного фильма "Чучело-2". Был будущий классик монгольской литературы, который отличался тем, что на всех лекциях только спал.

Были и очень молодые ребята, но, к сожалению, я потерял их следы - значит, что-то не получилось. И удивительно сильный курс был после нас, очень молодой - до двадцати лет: Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Иосиф Курлат, Маргарита Шипош - румынская поэтесса, Жданов, Харабаров и Панкратов - они потом напишут "Страну керосинию"... И когда сомкнулись курсы - старшие и младшие, то получилось удивительно творческое ядро. Мы были интересны друг другу, хотели узнать друг о друге побольше. Помню, когда я читал свои стихи, Роберт Рождественский стоял под дверью и слушал, ему было интересно узнать, какие таланты приходят. А когда Белла принесла 11 стихотворений, то уже мы ходили на кафедру и просили: дайте почитать - уже тогда говорили, что пришла гениальная поэтесса. Мы знали все ее 11 стихотворений наизусть. А отзыв на ее вступительную работу был самым коротким за всю историю института: "Принять", - написал Александр Коваленков. Для рецензии нужно было написать лист, что ты думаешь об этом авторе, как ты видишь его перспективу. А тут одно слово. Потом, конечно, ее здорово громили, я в дневниках недавно нашел об одном семинаре, на котором говорилось, что она оторвана от жизни, что она не такая, как им нужно, - Белла в слезах выскочила после этого обсуждения. Но это будет немного позже, а пока мы сочиняем капустники, в центре были, конечно, Роберт Рождественский и Морозов - хороший поэт, который, к нашему ужасу, вскоре покончил с собой. Тогда в Переделкине была такая цепочка самоубийств, и один из них - Морозов. Очень талантливый человек, но я мало его знал, он был со старшего курса - вместе с Робертом учился. Они сочиняли прекрасные капустники, в которых я тоже участвовал, и Алла Киреева - жена Роберта Рождественского, критик, вместе с ним на курсе училась, подарила мне фотографию, где я на сцене выступаю вместе с Робертом.

- Анатолий Игнатьевич, а были ли соприкосновения со сценой у вас после института ?

- И после были - читал свои стихи, но главное - до. Поскольку самодеятельность еще до института была моим выходом в литературу, на сцену, в театр, в драматургию, в культуру. И все это благодаря одной женщине - руководителю нашего кружка, изумительному человеку и очень хорошему педагогу - Марии Федоровне Сельцовой. Я играл в "Вассе Железновой", в "Женитьбе Бальзаминова", читал по памяти всего "Теркина".

- Курьезные случаи были ?

- Да, и если только об этом написать, то уже получится целая книжка. А когда вышла моя "Тучка", то позвонила мне Мария Федоровна и сказала: "Толя, я так рада, что дожила до твоей славы". До этого я посылал ей свои стихи, даже целые письма в стихах.

В милую, свою родную драму,

Возвращусь я осенью опять,

Видно нам кружковцам-ветеранам

До глубокой старости играть.

Вот такое письмо было, почти под Есенина. И когда я пришел в институт, то, уже не боясь, со сцены читал Блока, Шолохова, какой-то свой набор. И так мне повезло, что преподаватели мои, видя, что я совершенно первобытный парень, ставили мне хорошие оценки только за то, что на их вечерах я хорошо выступал. Вот вам курьезный случай: на экзаменах, то ли по марксизму, то ли по языкознанию - уже не помню, я долго нес какую-то чушь, глупость полную. А преподаватель мне говорит: "Вы совсем ничего не знаете, но вчера вы хорошо читали Твардовского". Это меня спасло.

Как ни странно, но то, что я меньше всех знал и был очень любознательный, живой, но малообразованный, очень помогло мне шагнуть вперед, потому что я видел, что очень сильно отстаю. От той же Гали Арбузовой, про которую ребята шутили, что два ее папы дают ей крупные деньги на мелкие расходы. А два папы - это Паустовский и Арбузов. Но ее это нисколько не портило, она была очень простой и красивой девчонкой.

- А каков был мир Литинститута той поры ?

- Очень насыщенный. Сегодняшним студентам, извините, до нас далеко. У нас выпускалось на курсе три газеты. Общая институтская газета называлась "Мастерство", и две - только нашего курса. Названия уже стерлись, а вот стихи остались. Ленька Завальнюк написал как-то:

Плачьте солдаты,

Плачьте, матросы -

Погибла Галя,...

Отрезала косы

Это Арбузова появилась с короткой стрижкой. И про всех нас там были смешные и остроумные вещи. Например, мы писали друг на друга эпитафии. Была у нас такая девочка - Лора. Про нее написали: "На камне лира. Под камнем - Лора". Тот же Завальнюк.

И потом Лев Ошанин, у которого я учился, задавал нам темы стихов. И у кого-то промелькнуло: "Осторожно - листопад!" Это стало темой, и Завальнюк написал хорошую песню, ставшую популярной: "Ну, а если я женат? - Осторожно - листопад!"

У нас было очень трогательное отношение к ребятам, писавшим музыку. Нас посылали на картошку, и там очень ценилась самодеятельность. Тогда ректором был Серегин - человек суровый. Мы написали песню:

Знать не моги -

хорошо и вам, и нам.

Эх, Серегин

Николаевич Иван!

Здесь только пыль,

Пыль,

Пыль

от крутящихся колес,

зачем ты не выдал

нам больше денег?"

Это все из капустника.

- Да, веселая у вас была жизнь !

- Удивительная! Тогда, во время моей молодости, наступил прорыв, который потом, к сожалению, закончился очень плохо. Прорыв во всем: в искусстве, в политике - мы хоть немного хватили воздуха. Привезли в Москву Пикассо - и мы впервые его увидели настоящим, а не с мятых страниц привозных журналов. Выставки Глазунова... Выступления наши на площадях - и молодость! Сама собой молодость делала все, что входило в ее орбиту, прекрасным - несмотря ни на что!

- А преподаватели ?

- Был у нас очень интересный преподавательский состав. Преподавал у нас такой педант - Поспелов Геннадий Николаевич. Знаменит был тем, что про него говорили: пьет кефир и режет студентов. То есть на экзамен приходил с кефиром, и я ему, например, минут пятнадцать рассказывал про Пушкина, как сейчас помню - читал отрывок из "Цыган", комментировал, а он кивал и кефиром запивал. А потом и говорит: "Все хорошо, но вы по Бонди и говорили, а я хотел бы услышать по Поспелову". И тут же удалил. А второй раз пересдать было очень трудно. Можно было остаться без стипендии.

- А какая была стипендия в то время ?

- На первом курсе было 220 рублей. Это 22 рубля. Но это были хорошие деньги. Мы в основном на чае жили. Я и заболел туберкулезом из-за этих непрерывных чаев. Это было для меня целой трагедией. Я даже решил покончить с собой. Заехал попрощаться с Беллой Ахмадулиной. Повезло, что хороший таксист попался... У меня "Селигер Селигерович" с этого начинается, как я хотел под машину броситься. А что делать? У меня умирала мама на глазах, сестренка, дядя - и все туберкулезники. И я знал, что при моем уровне жизни, когда живешь по-походному, а жрать нечего, никакого лечения не может быть - сгнию и все. И я решил, что лучше сразу. Ну вот. А потом неожиданно Литфонд мне путевку дал. Есть такая Диана Тевекелян - она главный редактор, по-моему, издательства "Слово", а ее папа был директором Литфонда. Знаменитый человек! Однажды мне позвонили и говорят: "Вас хочет видеть Тевекелян. Зайдите". Я пришел, и эта путевка спасла мне жизнь. Наши преподаватели были почти все из МГУ - удивительно сильный

состав. Дынник - такая удивительная женщина была, специалист по зарубежной литературе, в основном по французской, Былинский Константин Иокимфович - мы его все время пытались разговорить - в то время ему уже было под восемьдесят, и он очень хорошо помнил дореволюционные времена: как невест выбирали в Москве - поезд выезжал в один день, и женихи выходили посмотреть приданое, а невесты на тележках ехали. Он очень много интересного нам рассказывал. В свое время ему по воле Иосифа Виссарионовича пришлось русский язык реформировать. И вообще он был очень знаменитый профессор, помимо нас, еще читал в двух местах - в Полиграфическом и Университете, и попасть на его лекции было фактически невозможно. Был профессор Водолагин - бывший секретарь обкома партии Волгограда, страшный сталинист, а мы уже жили в другие времена...

- Какой это был год ?

- 1954 - 1960-е годы. Время хрущевское, то, что оттепелью потом будет названо. Из лагерей начинали постепенно возвращать, открылась наконец форточка, и мы глотнули свежего воздуха: можно говорить, стенгазеты выпускать, свободно писать, стихи читать... Но потом борьба была лютая со всеми. Ректор наш - Серегин - стал гайки закручивать так, что все полетели. Евтушенко вылетел из института, Юнну Мориц на Кавказ сослали - шутили мы - она уехала переводами заниматься, еще несколько человек были исключены из института. О тех временах можно долго рассказывать, они были очень насыщенными, как говорится, если даже воду слить, то останется сухой остаток очень большой. А если коротко, то это было время надежд, которые потом не оправдались. Но эти надежды что-то сталинское в нашей схеме внутренней сломали, и мы уже стали другими немножко. И оттуда возникли шестидесятники. Они приходили из разных сред. Володя Войнович или другие, например, возникли из МАПИ - педагогического, но там был очень мощный литературный кружок, некоторые пришли из других вузов, но принцип один - отдушина - форточка открылась, и все изменилось. А потом нас отжимали, отжимали, а мы все равно не выдыхали этого из себя...

- Семя было посеяно ...

- Да, сначала в нас, а потом вокруг нас. Тут нельзя еще исключать, что шестидесятничество - это было еще просветительским временем. Это и учителя, которые создавали этот климат. Их было много. Как говорят - Волгу питают ручеечки. И когда ты приходил на какой-нибудь вечер, то там сидели библиотекари, издатели, редакторы, учителя. То есть та самая интеллигенция, которая эту подвижническую атмосферу держала, которую потом назовут шестидесятниками.

- Анатолий Игнатьевич, вот прошли студенческие годы, наступила пора диплома. Как вы защитились? Ведь поступали вы к Ошанину как поэт, а потом проявили себя как прозаик .

- Диплом я защитил стихами, прозой, и документальной прозой. Как-то счастливо тогда для меня все сложилось. Мои рассказы сразу "Юность" взяла, и они произвели невероятный эффект. Это сейчас даже если Достоевского напечатают, никто не заметит, а тогда каждый свежий голос был слышен. Шестой номер "Юности" за 1960 год выпустил цикл "Трудное детство" - и сразу зашелестело по всем. И вдруг звонит мне Марк Донской - знаменитейший, и говорит: я хочу фильм поставить по вашей повести. А я ему: "Я не хочу. Я в Сибирь еду, строить Братскую ГЭС. Я - патриот". И на меня потом пальцем показывали: "Донской - классик, основоположник неореализма, один его фильм, участие в нем, это уже лауреатство, а этот придурок отказался!" Но, во всяком случае, мне мои рассказы помогли прорваться. Сразу же. Потом меня из Братска уже печатала "Литературка".

- То есть проблем уже не было .

- Да нет, счастливый случай повсюду был. Донской интересно провожал меня. Позвал своего сына Александра и сказал на хорошем русском языке - он вообще был человеком активно...

- ...говорящим на русском языке .

- Ну да. Так вот он говорит сыну: "Вот этот... собрался ехать на Братскую ГЭС. А ты видишь, во что он одет? У тебя хороший спортивный костюм, ну зачем тебе он в Москве?" - "Я отдам".- "И ботинки заодно". Так меня одели, а летчики мне куртку подарили.

- Но разве нельзя было остаться в Москве, ведь вам такая удача выпала - экранизация собственной повести ?

- А жить на что? Пока напишу сценарий (а опыта не было), пока поставят фильм, пока он выйдет - чем жить все это время? За первую прозу я решил пристройку сделать, в Ухтомской, где сестренка жила. "Сибирские огни" тогда меня печатать начали. Нанял я плотников. И все деньги отдал им. В первый же день! Тогда же я видел их в последний раз - и остался без дома. Столько глупостей наделал! И голодал потом, на последние деньги чайник купил и сгущенку. Когда Донской меня позвал, я уже без денег был - только на билет оставалось.

- А в Братске как же ?

- В Сибири легче было прожить. Я бурильщиком работал, рабочий коллектив совместно живет - никто не голодает, все совместно варится, все сочувствуют друг другу. А потом я женился, и вообще проблем не стало.

- Прямо в Сибири? Романтика .

- Да уж. Мы пошли по ЛЭПу (я даже книжку написал "Страна ЛЭПия", а Донской откликнулся "Страна нелепия" - от слова нелепо), и после похода этого я очень сильно заболел воспалением легких. Все разъехались по домам на новый год, а я остался. Меня девочки выходили. Перевезли в общежитие тайком от коменданта, потому что мужчина в женском общежитии - это уже разврат для них. Хотя там ничего не было, они просто тихо меня выхаживали, кормили, там их три девочки было, одной я предложение сделал. А потом мне ребята говорят: в общежитии дежурка освободилась - а места-то! - для кровати и тумбочки - и все! Мы захватили ее, заперлись и недели две или три оборону держали, чтобы нас не взломали. Вот такая романтика. А потом свадьба была - ее родители приехали с Ангары, они были гидрогеологами. Нам друзья подарили байдарку, и мы в походы ходили и по Байкалу, и по Ангаре... Мой друг Герман Флоров написал стихи. Я их позже по радио услышал. Было неожиданно и приятно.

Разгорелась печка жарко

В старом клубе у реки,

Вносят легкую байдарку

Жениховские дружки.

Вносят бережно подарок,

Россыпь яблоков по дну,

И вино различных марок

Поднимают на волну:

На морскую, на речную -

Что у Братска впереди,

И невеста не тоскует -

Видит счастье на пути.

И жених не хлещет водку,

Пьет хорошее вино,

Я б женился, дайте лодку,

Сыпьте яблоки на дно.

- А о Братске что-то было написано ?

- Да, вот "Страна ЛЭПия". Причем вышла в "Литературке" абсолютно случайно. Георгий Радов тогда руководил отделом внутренней жизни. Сам гонимый, а другим помогал. Позже я очень сдружился с его семейством. Однажды он пришел в кабинет и спрашивает: "Что-нибудь есть?" - "Вот то-то", - отвечают. Он рукой машет. "Ну, в мусорной корзине Приставкин - из Сибири прислал". Он вытащил - прочел и тут же в печать послал. Удача!

- А ваши ученики? За эти тридцать лет, если говорить об урожае, то какие имена вы назовете ?

- Егор Радов - сын Георгия и Риммы Казаковой. У нас интересная история с ним произошла. Я его взял на семинар от Шугаева, тот его со своего выгнал. И тогда старший брат - Саша Радов - попросил меня: "Толя, возьми к себе, Шугаев дал Егору последний шанс - написать роман об урожае". "И что?" - спрашиваю. "Ничего - во всем романе - Прибалтика, алкоголь, бабы - и только две строчки: "Мы ехали в Ригу на машине, а вокруг что-то росло". И я взял его к себе. Вытянул. Вот вам и урожай! Нам удалось проходной диплом сделать. Весь курс тогда пришел, чтобы Егорку поддержать, - его все любили. Талантливый парень, жалко, редко о нем слышно теперь. Вера Галактионова - красавица из Уральска, недавно во Франкфурте я слышал, что ее обсуждают, - она очень талантлива, как говорится, талантливая кровь. Володя Шпаков - на Букеровскую премию его выдвигают. Он прозой руководит в "Неве". А потом были еще ученики по союзу писателей, куда приходили не из института.

- Для вас, как для мастера, что означает семинар ?

- Семинар - это взаимодействие. Семинар не может уравнять, но может предоставить возможность учиться друг у друга. А я, как повар, добавляю то перец, то сахар, а котел сам варится. Огонь - это сам семинар. Он создает ту температуру, которая необходима. Это как две половинки атомной бомбы - если немного их приблизить, между ними пойдет реакция, тепло, а если совсем сблизить, то взорвется. Чтобы взрывалось - не надо, а чтобы тепло все время шло - важно соединить пять-десять человек вместе, и тогда это излучение возникает. Его только направлять нужно, но это уже моя задача. Хватило бы только собственного запала.

И этот запал есть, он виден в этом замечательном человеке во всех его делах: и в книгах, и в простом общении, и в его заботе, и в ведении семинаров...

Многие знают, что Приставкин свои детские годы провел в детском доме, была война, отец - на фронте, мама умерла, сколько раз жизнь его висела на волоске, однажды свои же ребята приговорили его к смертной казни - проиграли его жизнь в карты, а он сохранил не только себя, но и свою душу. Что кажется еще большим чудом. Видно прав был поэт:

"Чем больше от сердца отрываешь -

Тем больше на нем остается"

Он рекомендовал лучших своих студентов в Союз писателей, помогал им публиковаться, вместе с ними выезжал в творческие командировки и на семинары в Переделкино... И все это - памятование живого и чистого сердца о своей юности, своих ошибках, своей любви. Он говорит: "Моя мама надо мною всю жизнь крылышки держит". Как и он над своими учениками.

Всегда. До сих пор.

И они чувствуют это и стараются соответствовать.

ПОД ЗАНАВЕС

• Мост через времена
  Литературный институт отмечает 75-летие
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 4 по 10 декабря
• Человек родился