ВЛАДИМИР ШАРОВ: Я пишу, чтобы увидеть и почувствовать что-то новое

ПЕРСОНА

Татьяна КОВАЛЕВА
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ

В.Шаров

"Печальной притчей о страшном времени" называет Владимир Шаров свой седьмой роман "Будьте как дети", отмеченный премией журнала "Знамя" и призом "Книга года" от ХХI ММКВЯ. Он посвятил роман отцу, но не считает главным произведением своей жизни, полагая, что все, написанное прежде, будь то "Репетиция" (1991), "До и во время" (1993) или "Воскрешение Лазаря" (2002), так или иначе друг друга дополняет. Стиль у Шарова сложный, с многослойными ассоциациями и отступлениями. Кто-то называет его манеру письма интеллектуально-утонченной, кто-то - чересчур фантасмагоричной. Одних она увлекает и притягивает, других утомляет, но равнодушных среди его читателей нет. По образованию Владимир ШАРОВ - историк. История научила его тому, что даже самые гениальные и восхитительные идеи мертвы, пока человек их не переживет и не выстрадает.

- Владимир, вы стали лауреатом двух престижных премий. Как переносите бремя славы ?

- Я привык к одинокой изолированной жизни и ничего особенного не ощущаю. Литература - явление вполне физиологическое, зависящее исключительно от того, идет у тебя работа, или она стоит. Это основа твоего настроения и всего вокруг. А премии важны для издателей и, как следствие этого, для писателей тоже, поскольку тебя начинают издавать, читать, и тебе это, разумеется, приятно. Печататься они помогают, но никоим образом не влияют на то, пишется тебе или нет.

- А что помогает писать книгу ?

- Сложно ответить. В моем случае это всегда чудо, совершеннейший подарок. Занимаясь историей, я знал, что так или иначе смогу то, в чем разобрался, записать и донести до аудитории. Это был вопрос времени и собственных усилий. Здесь по-другому. Заранее ничего неизвестно. Жизнь длинного романа абсолютно неожиданна. Одно цепляет другое как-то вдруг, ниоткуда и "из ничего". А ты ведом и ничуть не властен над ситуацией, ты лишь идешь вслед за этим и фиксируешь. Например, в "Воскрешении Лазаря" я думал, что главный персонаж пройдет от Москвы до Владивостока, а он почему-то у Калужской заставы повернул обратно. И я ему подчинился, согласившись, что так и надо. В этом процессе есть какая-то непознанная предопределенность.

- Вы как-то сказали, что труд писателя спас вас от бессмысленности и бездарности происходящего ...

- Одно время я находился в ужасе и полной безнадежности от неспособности не то чтобы приспособить этот мир к себе, а чтобы каким-то образом приспособиться к нему самому. Потом стал писать стихи, но они как внезапно начались, так и оборвались. И я два года пребывал в неведении, будет ли мне подарено еще что-то, или я свою творческую меру уже выбрал. А свободного времени было вдоволь, поскольку учился в аспирантуре. И вот как-то потихоньку зародился первый роман. Я думал, что он будет единственным, и пытался туда впихнуть все, что мог, разрывая и нагромождая текст. Мне говорили, что так нельзя, но я был непреклонен. В общем, испортил его, но дело пошло.

- У вас есть любимый писатель ?

- В 14 лет я прочитал Платонова. Отцу тогда подарили совсем "слепую" копию "Котлована". С того момента он самый важный для меня писатель из тех, кто формировал представление о мире, за исключением, может быть, еще Артема Веселого, если говорить о революции и Гражданской войне. Думаю, понять русский ХХ век, особенно первую его половину, вне Платонова невозможно. Я доверяю ему независимо от того, как строится его сюжет или фраза, ни на секунду не сомневаюсь, что все, о чем он пишет, так именно было и есть. Искусство тех лет вообще фантастическое по талантливости и разнообразию во всех сферах - музыке, философии, живописи. Но я и так много чего слышал живого о том времени от людей любимых и близких. В 1957 году наша квартира служила таким "странноприимным домом", стали возвращаться из лагерей и ссылок друзья отца, они оставались, ночевали у нас и рассказывали, рассказывали. И это "теплое-пережитое" запомнилось навсегда, сделало мой взгляд на ту эпоху более стереоскопическим. Роман "Будьте как дети" я писал, содрогаясь от того, что случилось в 1917 году, от легкости тех заблуждений. Перед революцией в России была бесконечно многообразная, максимально сложная и насыщенная жизнь, и в какой-то момент люди, видимо, устали от такого переизбытка бытия и захотели радикально все упростить, чтобы стало ясно: это добро, а это зло, этот свой, а тот чужой, это хорошо, а это плохо. В результате определять "наших" и "ненаших" пришлось путем дикой, чудовищной крови. Потому что у каждого своя правда, и он полагает, что только эта правда и может существовать, а единственный способ справиться со злом - его уничтожить.

- Вы пытаетесь понять всех ?

- Да. У меня нет положительных и отрицательных героев, нет говорящих фамилий. У всех свои резоны и убеждение, что именно они поступают правильно и честно. Я им не судья. Судья - Господь, а не мы. Если же человек думает, что он судья, - как капуста, летят головы и начинают литься реки крови.

Революция у меня перекликается с крестовым походом детей. А детьми, думаю, имеют право быть дети, но не взрослые.

- Что входит у вас в список обязательного чтения ?

- Я всеяден. Люблю Лескова, Зощенко, Сервантеса, Свифта, Стерна. Если плотно работаю, читаю мало. Что-то перечитываю по наитию. Сейчас возьмусь вновь за Платонова, потому что подрядился написать о нем главу для питерского "Лимбуса", выпускающего альтернативный учебник литературы, где о писателях говорят писатели.

- Вы легко пишете ?

- Мучительно и безумно медленно. Забираюсь в нору. Компьютера у меня нет. Печатаю на машинке, по 10 - 15 раз правлю. Одна из загадок Платонова для меня в том, что он сразу писал "начисто", в его рукописях правки практически нет.

Многие считают, что ты сначала должен что-то уяснить, понять, а потом уже садишься и записываешь. Я придерживаюсь обратного: ты пишешь, чтобы увидеть и почувствовать что-то новое. Когда заканчиваю роман, всякий раз отчаянно боюсь, что это последнее, что написал. Но и ощущение, что в чем-то мир и людей стал понимать лучше, тоже есть. И это счастье. Потому что, если у тебя высвечивается нечто, чего ты до этого не знал, это твое новое. Много лет я писал, никому ничего не показывая. Потому что предполагал, что в лучшем случае мне сильно дадут по шапке. Хорошо, что настали иные времена.

- Критики упрекают вас в излишней витиеватости, нагромождении коллизий. Вы не обижаетесь ?

- Нет. Пишу, как умею, ничего менять не собираюсь да и не способен. Литературоведческие термины мне непонятны и никакого отношения к действительности, по-моему, не имеют. Это удобно для преподавания и сродни работе патологоанатома, где все разбирается на части, анализируется, но жизнь уже кончена, ее там нет. А мне интересна жизнь. Литература несводима к набору правил, приемов и заимствований. В основе моего восприятия литературы лежит принципиальное несходство писателей между собой. И в этой непохожести каждого ни на какого другого и есть его главная ценность.

То, что я пишу, - мое понимание жизни. И если оно делается близким кому-то еще, - это огромная удача. Подарок, если книга стала родной для людей, тебе незнакомых, с которыми ты никогда не встречался. Только тогда твой труд можно считать по-настоящему законченным и востребованным.

- А новый роман уже пишется ?

- Ни к чему конкретному пока не приступал. Скорее всего, обращусь к XVI - XVII векам. Наше время привлекает меня как историка, но не как писателя. Мне кажется, что история нынешних 20 лет - это быстрый проигрыш основных тем, того, что было в России в предыдущие три - четыре века.

- Вопрос к вам как к историку: почему в России так редко являлись выдающиеся и по масштабам личности, и по деяниям правители ?

- Отчего же? У нас случались выдающиеся князья и цари, но, правда, они чаще всего были народом ненавидимы. Среди таких обиженных я бы назвал Бориса Годунова. Зато безумный Иван Грозный, разоривший и утопивший страну в крови, гораздо более любим нашими соотечественниками. Лучшим же правителем России, несомненно, являлся Александр II. Если говорить о современниках, то я поклонник Бориса Ельцина, предохранившего Россию от больших бедствий. А время, в котором нам довелось жить после Второй мировой войны, думаю, за всю историю человечества было едва ли не самым добрым, мягким и благожелательным, с точки зрения отношения государства к человеку. Настолько люди были напуганы тем, что произошло на той войне. Сейчас, очевидно, этот испуг на исходе.

- И еще один вопрос: почему российские писатели так много пьют ?

- Потому что иначе не справиться с жизнью и тем, что она подбрасывает тебе. Хоккеисты, выходя на поле, надевают на себя кучу всяческих доспехов, чтобы не разбиться вдребезги, когда их кидают на лед. А для писателя адаптер - водка. Без нее выжить в России зачастую невозможно. Многие, впрочем, не выживали и с ней. А как иначе, когда пишешь в полную силу, зная, что публиковаться тебе никогда не светит. До 1928 года у нашей литературы были некие надежды, но потом они исчезли, и возникла на редкость неблагоприятная среда вплоть до 1986 - 1987 годов. И очень немногим одаренным людям удавалось тогда сохранить себя. Исключения единичны - Юрий Казаков, Юрий Домбровский, Василий Гроссман. Но в целом это было бездарное время, и чем талантливее был человек, тем сильнее он это ощущал. Слава богу, что история страны повернулась.

ПЕРСОНА

• ВЛАДИМИР ШАРОВ: Я пишу, чтобы увидеть и почувствовать что-то новое

NON/FICTION

• Ода частному человеку
  Сергей ШАПОВАЛ

СУДЬБЫ

• Слово на плаву
  Победа Александра Попова

ПЕРЕВОДЫ

• Тайны памяти

ПРОЧИТАНО

• "Кубизм" в прозе
  Игра в бисер Натальи Рубановой

НОВИНКИ

• Мастерство высшей пробы
  Сергей ШАПОВАЛ