Исповедь самоеда

Дневники Михаила Ульянова

Дарья БОРИСОВА

М.Ульянов

2 октября на доме № 29 по Большой Бронной появится памятная доска: "Здесь жил Михаил Ульянов. А через несколько месяцев издательство "Зебра-Е" выпустит в свет уникальную книгу - "Неизвестный Михаил Ульянов". Дневники. Записные книжки". Как явствует из названия, это многолетняя хроника жизни знаменитого и любимого нами актера, которую вел он сам - урывками, "на коленке", но только сам. Не будет мемуарной приглаженности, воспоминаний "друзей и коллег". Лишь одно "вмешательство" - краткое предисловие инициатора издания - дочери Михаила Александровича, Елены Ульяновой. Разномастные отцовские тетрадки она извлекла с антресолей после пожара, бушевавшего в доме и, слава богу, не добравшегося до квартиры Ульяновых. Михаила Александровича тогда уже не было в живых. "Однако прочесть их я не смогла, - пишет Е.Ульянова. - Волна горя, отчаяния и потери накрывала моментально, стоило только открыть тетрадь с пожелтевшими листками, взглянуть на какую-нибудь запись вроде: "12 января 1945 года. Вчера приехал отец с фронта..." Горько было видеть даже сам почерк, меняющийся с годами: полные надежды, летящие и четкие строчки постепенно переходили в вопросительные знаки, мелкие буковки и краткие записи последних лет. И тогда я попросила разобрать архив свою детскую подругу Машу, Марию Зоркую, благо она - профессионал-литератор. Дружба наших семей уходит корнями в далекий 1942-й военный год, когда на первый курс ГИТИСа, ныне Академии театрального искусства, поступили две арбатские подружки, обе отличницы и редкие, какие только в те времена бывали, красавицы, - будущий выдающийся киновед и историк культуры Нея Зоркая - мама Маши, и будущая актриса Вахтанговского театра Алла Парфаньяк - моя мама. Скоро к юной и шумной их компании присоединился мой будущий отец, тогда студент Щукинского училища, подающий надежды юноша из провинции. До конца дней он любил вспоминать те веселые и полуголодные арбатские годы, а давнюю подругу Нею Зоркую благодарил не столько за посвященные его творчеству рецензии и статьи, сколько за состоявшееся благодаря ей знакомство с моей мамой - любовью его жизни".Студиец Омского драмтеатра Миша открыл свой дневник 1 января 1945 года. В октябре 2006-го народный артист СССР, художественный руководитель Театра имени Евг.Вахтангова Михаил Ульянов сделал в нем последнюю запись. В этом промежутке судьба его сделала потрясающий вираж, но уникальным образом не изменилась суть его личности - и первые, и последние строки написал редкий самоед, человек, применяющий к себе самому невероятно высокую меру ответственности в отношении к профессии. Ни одного сполоха славы не отразилось в дневниках востребованного на протяжении многих десятилетий мастера! Сомнения, угрызения, терзания... Одним из самых интересных и наименее известных эпизодов творческой жизни Михаила Ульянова стала постановка в Вахтанговском театре инсценировки романа В.М.Шукшина о Степане Разине "Я пришел дать вам волю" (спектакль вышел в начале 1979 года). Тут Ульянов не только исполнитель главной роли, но и режиссер. Новое дело давалось ему ох как тяжело. Спектакль не имел громкого успеха, и по сей день ульяновский "Степан Разин" - довольно темное пятно в истории советского театра. И потому мы приводим здесь фрагменты дневников Михаила Александровича именно той поры - 1978 - 1979 годов.

27 января 1978 года

28 репетиция

Я в растерянности со своим Степаном. Наступил такой период, что я топчусь на одном месте, не определившись никак в пространстве роли. Теория не переливается в плоть роли. Я сижу на репетициях пустой и бессмысленный, с ролью Степана. Какая-то странная опустошенность и невесомость роли. Я его никак не могу схватить за сердце. Он, как мираж, который при соприкосновении распадается. Не живой, не конкретный, а теоретически сконструированный. И как вырваться к сердцу?

Сейчас наши репетиции похожи на войну на бумаге. Рисуем, обдумываем, прикидываем, а крови нет, а страсти человеческой нет. И такое ощущение, что так можно сидеть месяцами. Надо ходить, несмотря на то, что многое неясно.

28 января 1978 года

29 репетиция

Проблема, которая надвигается все неотвратимее, - это роль Степана Разина. Если заглянуть в самую, самую глубину мою, то у меня там туман какой-то клубится, и никаких ясных очертаний. Так, нечто угадывается. Но никакой четкости, какая у меня была в Ричарде, здесь нет. Сначала, вроде, даже и были какие-то пунктиры, а сейчас такая аморфная расплывчатость. Абстрактно я о нем рассуждаю и говорю. А зацепить нутром актерским, словом петушиным не могу.

Тянет на "легенду", на "героя", на "былинность". А почему за ним пошли? Чем он привлек? Почему о нем слагали песни? В чем его и трагизм, и привлекательность? Заплутавшийся человек, но ведь вошел в память народа навсегда, почему? И это все пока теоретические вопросы. А вот какой он человек? Какой у него характер? Особенность? Человечина-то в чем? Вот это мне не дается, хоть плачь. Все приблизительно и обще. Это не открытие характера, а иллюстрация характера. А ведь фигура и загадочная, и сложная, а должна перед зрителем предстать как дорогая до слез, понятная, как родной и близкий человек и ни на кого не похожая и интересно-человеческая. Какой он, Стенька Разин, сегодня? Каким он нужен сегодня людям? И нужен ли этот страшный, несчастный, мучительный и дорогой человек? Человек, а не герой. Какой он?

2 февраля 1978 года

31 репетиция

"У тебя чары... как у ведьмы". В чем же, действительно, эти чары Степана? Как их играть? Как сыграть такие черты, которые бы дали зрителю возможность поверить в эти чары, поверить в ту силу, которая ведет за собой людей. Сегодня мы пришли к мысли, что Степан - блаженный!!?!?!

3 февраля 1978 года

32 репетиция

Каждый день сталкиваемся с шукшинской неожиданностью и простотой. Страсти запредельные - убил товарища, - а выражения им необходимо найти очень ясные и мотивированные. Необходимо вырваться из тисков приблизительного "вахтанговского" искусства. Иначе Шукшин будет примитивен и однозначен. Но как же трудно искать в простом сложное и в неожиданном - простое и логичное. А это наша главная и основная задача, без разрешения которой мы ничего не сможем сделать, как бы мы ни ухитрялись найти лихую форму. Без кровоточащего сердца никакие декорации нас не спасут. И музыка тоже.

И основная, и самая тяжелая ответственность падает на Разина, ибо это, по существу, моноспектакль.

Сегодня появились какие-то черточки Разина. Но сколь же его надо делать разнообразным, раз Разин не сходит со сцены. Живым и разнообразным. Но каким живым? Ясно только одно, что героически, монументально его не сыграешь. Разина надо играть характерно, экстравагантно, если можно так выразиться.

10 февраля 1978 года

37 репетиция

Репетировали с Тимофеевым. Много споров, мало дела. И за всю репетицию не могли сдвинуться с точки. Наша манера играть слова и интонации, а не суть и дело делает нас старомодными, но яркими. Как старая барыня, которая красит губы и волосы и от этого еще больше подчеркивает свою старость.

11 февраля 1978 года

38 репетиция

Надо двигаться, надо двигаться. Зады вспотели, а на языках мозоли. Но двигаться негде, вот положение. Стали топтаться.

Какой должен быть этот спектакль, возникла сегодня мысль. Вглубь мы больше не можем проникнуть, да и не знаем как глубже проникнуть. Да и можно ли? Да и нужно ли? Ведь пьеса все равно фрагментарна. Значит, в этой кинематографичности надо искать образ спектакля.

Каждая сцена - страница-две, не разгуляешься. Значит, действие, жизнь разложены по этим маленьким отрезкам. И в каждом отрезке только это, и на большее не надо рассчитывать. Но вот "это" должно быть ясным и точным и накрепко связано и с предыдущим, и с последующим. Так?

24 февраля 1978 года

44 репетиция

Странное дело, в поисках "всех нот" я иногда чувствую себя, как заблудившийся в ночи, в темном лесу человек, не знаю, куда идти. Много общих слов и рассуждений. Не могу найти многих слов и точных решений. Школа нам не помогает так работать. Мы, вахтанговцы, - романтики, а не работяги, где шаг за шагом создается Хеопсова пирамида, которую уже не развалишь. Мы чаще все-таки создаем красивые песчаные города, которые держатся благодаря мастерским рукам. И я, умом понимая, что мне не хватает, все равно, как сын своего дома, не умею до конца дойти до самой сути действия и пользуюсь поверхностным скольжением. У нас Станиславский пасхальный, праздничный. А Степан требует какой-то другой рабочей шкалы.

Трудность заключается еще и в том, что это не пьеса, а кинематограф, где каждая сцена - только малая частица единого целого. Но без этой частицы, если ее не решить, будет зиять дыра.

Ах, черт возьми, я взялся за непосильный труд, кажется, я чувствую, как материал не держится в руках.

25 февраля 1978 года

45 репетиция

(...) Сегодня был худсовет. Рассматривали макет Стеньки. В общем, макет большинством принят. И даже интересным считают. Но большинство тосковало о голубом небе и о бескрайности России. Либо я ничего не понимаю, и они правы, либо мы неточно нашли образ задушенной боярской Руси.

Симонов довольно резко выступил, обвинив в плагиате и подражательстве. Вероятно, он решил теперь открыто продолжать борьбу. И бить при малейшей открытой бреши. Макет мне нравится, но верно и то, что он действительно требует доработки в смысле четкости и ясной прочитываемости образа.

Есть, есть неясности. Есть.

Образ задушенной Руси, опутанной цепями, где властвуют - церковь, царь и плаха (или дыба). Вот это должно читаться ясно и определенно. И в этой декорации мы, вахтанговские актеры, без всяких гримов, разыгрываем историю Степана Разина. И, значит, должно быть так: я не играю Степана, а я играю про него. Я не создаю иллюзию портретного сходства с Разиным, а я, Ульянов, со своим лицом, рассказываю историю жизни Степана, рассказываю о его душе и сердце, о его муках и думах. Но это не чтецкий рассказ, а актерский рассказ. Показ, а не рассказ.

Другими словами, должна быть какая-то доверительность между театром и зрителем. Мы, актеры, вам сейчас расскажем, покажем, споем о Разине. И вы знаете, что перед вами актер Ульянов, а не атаман Разин. Так зачем я буду вас обманывать обликом? Но я вас не обману в искренности и честности рассказа. Вот такая должна быть, вероятно, стилистика спектакля. Мы не можем претендовать на глубокий психологический показ этого времени. Для этого у нас нет драматургического материала. Он слишком фрагментарен. Но мы можем и должны быть позиционно точными в рассказе об этом времени. Но эта позиция требует от нас определенности, точности и не иллюзий и абстракций, а главное, потуг на историзм. Это должен быть четко направленный рассказ сегодняшними актерами.

Обсуждение макета на худсовете, итак:

1) Макет необычен для нас.

2) Проклятое, извечное вахтанговское украшательство жизни. Вот подай голубые небеса, и все. Всегдашнее украшательство, приглаживание и милота, будь она проклята.

3) Но правда есть в том, что в макете есть нечеткость идеи. Бревна? Что это? Это должны быть плахи, дыбы. И читаться это должно четко и определенно. Верно и то, что в цепях есть вторичность (Любимов это использовал в Пугачеве). Но верно и то, что пугает не столько вторичность, сколь грубость достоверности.

Надо дорабатывать четкость идеи, мысли, декорации. И надо будет что-то додумывать с этими бревнами. Это слабое место, и Симонов вцепился, как собака, в это. Это правда врага, к которой нужно прислушаться и сделать вывод.

6 марта 1978 года

48 репетиция

(...) Я сегодня как-то тяжело и реально ощутил, какую чудовищную ответственность я взвалил на себя. И, по существу, на одного себя, потому что заинтересован в этом только я. Ответственность перед театром, которому это не надо, и ждут провала этого похода. И ответственность перед темой, которую загубить нельзя, преступно. Она необходима нашему обуржуазившемуся театру. И весь этот воз лежит на моем сердце. А дело идет трудно, туго и медленно. И поэтому меня охватывает страх.

16 марта 1978 года

55 репетиция

(...) Меня страшно тревожит следующее. Когда начинаешь копать глубже Шукшина, он вдруг становится банальным и примитивным. Он был актер и писал (а Разина особенно), как бы сначала сыграв роль. Сам сыграв. И потому характеры такие индивидуально-шукшинские. Они простодушны и наивны, но предельно искренни. Они не рационально-логичные, а эмоциональные, и при этом детски-наивны. Если подходить к конструкции Шукшина с алгеброй и логикой, она не выдерживает и разваливается. А если к этому подходить с искренним изумлением и с детской верой, если подходить не с холодными расчетами, а с душевным и искренним сердцем, которое болит, кровоточит, стонет, то тогда все эти шукшинские чувствования становятся правдой и жизнью. А я стараюсь чего-то понять еще, за текстом, и трещит и ломается всякая правда.

Нету какой-то особенной правды и чистоты, что ли. Вдруг с ужасом понимаешь, что все это детсадовское понятие.

Но ведь в "Калине красной" тоже при разборе все наивно и даже нелогично, но там есть лицо, волчье лицо самого Василия. И это лицо, и эта страстная, крестьянская, в чем-то недалекая, но кричащая душа Шукшина оправдывали все, и все становилось пронзительной правдой. Но и правдой-то какой-то странной, сдвинутой, в чем-то балаганной. Вот у меня нет лица Разина, нет его души. Его, а не моей. А без этого все обнажается и становится голым и азбучным.

Может быть, это правильно, что мы назвали - трагический сказ. Именно сказ, а не драма, не трагедия, не пьеса. Сказ. Сказка. Поэтика. Вымысел! Прибавлено! Раскрашено! Просим доверия и чистоты. Мы безумно любим это и хотим, чтобы и вы так же безумно полюбили этого Разина, этих людей.

А пока - грубо, примитивно, неправдашно! И скучно, ибо непонятно, что это за зрелище. Надо иметь свой устав. Устав этого странного монастыря. Кстати, о грубости. И в чем-то решение сцен и характеров должны быть грубыми, то есть простыми и распахнутыми. А Разин, может быть, в чем-то Мышкин? Опять Мышкин? И Митя Карамазов - Мышкин, и Разин - Мышкин?

Но правда, что, если у Разина искать вот эту странную, грызущую его мечту о добре и счастье. И с этой неистребимой мечтой он разбивается о стену действительности. Простой, до глубины души собранный, сфокусированный на этой мечте. Такой Разин?

18 марта 1978 года

56 репетиция

(...) В чем же все-таки доминирующая черта Разина? Мечта, вера, наив и метания? Или воля, хитрость, страсть, истерия и трагичность? И то, и это? Верно-то верно, да что же определяет этого человека? Что в нем является становой жилой? И вот тут-то я и плаваю, как в проруби.

22 марта 1978 года

58 репетиция

(...) Вчера видел "Агонию" Э. Климова. Могучая картина, мрачная и бесконечно интересная, ибо ты все время ждешь неожиданностей. Мрачная страсть, неожиданность, какой-то как горячий, вонючий ветер, который валит с ног, темперамент картины.

Что-то есть в этом жуткое. Я не говорю, что Разин должен производить такое же впечатление. Нет, конечно. Но мощь, ярость, темперамент, глыбистость должны быть в спектакле. Должны. Иначе это будет детсад, а не казачья вольница. Что-то варварское, первозданное и в то же время детское, наивное должно быть в спектакле. Глыбистые характеры, решения сцен. Смысл спектакля бесстрашный должен быть. Должен быть? Да вот как эту мощь раскрыть без надсада?

20 апреля 1978 года

Никакой Степан Разин не богатырь, не герой, и примет-то таких нет на нем. Простой мужик, грешный, запутанный, путанный мужик, опаленный болью и состраданием к людям, к их болям, к их бедам кинулся, сломя голову, защищать и наводить порядок и справедливость на земле Русской. А как это делать - он толком и не знает. Знает, что надо уничтожить бояр, потому что они сели на шею мужику, он и рубит направо и налево. Но видит вдруг, но не сразу, что крови много, и тоже не так уж справедливо. И заметался, как зафлаженный волк, в противоречиях и тупиках, в вопросах и ошибках. Несчастный, запутанный, темный человек. Но в одно верит свято - так жить подневольно и подло нельзя. У меня не получилось, у других получится. С вопросом, недоумением и умер.

18 мая 1978 года

75 репетиция

(...) Неясно, как же я внешне буду играть Разина. Не вырисовывается он, не проявляется. Смущают меня где-то декорации, вернее, балки. Прогнутся ли они, как деревянная Русь. А главное, актерские работы и актерские решения характеров могут определить смысл всей работы. Интерес к спектаклю может быть - Шукшин, Разин, легендарная фигура, Русь. Но как этот интерес поддерживать весь спектакль не только именами и легендами, а внутренним интересным решением и неожиданно-любопытными ходами и, хорошо бы, сочувствием и участием сердцами ихними - зрительскими. Как приблизить этого далекого Степана прямо к сыто-запутанной роже сегодняшнего зрителя?????

6 октября 1978 года

109 репетиция

(...) Партитура спектакля сложная. Много музыки, пластики, людей, не говоря о смысле и самом Разине.

И вот сегодня нас напугали декорации. Прежде всего смысл - образ не точен. Что это? Почему эти тяжелые балки? Есть что-то средневековое, западное. Но мало того. Балки, которые мы должны двигать и посредством которых мы должны трансформировать сцену, столь тяжелы и неповоротливы, что трудно говорить о какой-то мгновенной смене сценических точек. Особенно тяжелы подвесные. Проще говоря, мы сегодня столкнулись с явной непродуманностью декорации.

5 ноября 1978 года

123 репетиция

Почти полмесяца проездили по Болгарии. Гастроли были интересными. "Фронт" приняли остро и с большим интересом. Горлов мой некоторых шокировал и пугал. Споров много. Но признание этой работы полное.

Наши перепугались, и, думаю, что "Фронт" больше не поедет в загранпоездки. Вот лишнее подтверждение наших споров с Симоновым - серьезное, а не конфетное искусство театра. Вот потому-то "Антоний" прошел в той же Болгарии ни шатко, ни валко, а, проще говоря, - плохо. Традиционно, котурно, ходульно, а главное, непонятно. ради чего и о чем. Так, красивые позы, мизансцены и ходули. И мой Антоний, неясный и нечеткий, тоже, по большому счету, не прошел.

И вот сегодня начали опять репетировать Степана. В Болгарии поработать не удалось. Конечно, полумесячный перерыв сказывается. Но дело не только в этом. Не выходит у меня Степан. И так я чувствую себя скованно и зажато, что сердце сжимается. Ну как колдовство какое-то? Трещу текст, обливаюсь потом, и никакого общения, никаких связей. А главное, ни черта не фиксируется. Мои есаулы терпеливо ждут, как я пускаю пузыри, а я боюсь на них поднять глаза от стыда за свою беспомощность. Или дело здесь в Шукшине, который требует какой-то особой манеры игры? Не понимаю. Так беспомощно я себя еще никогда в последнее время не чувствовал. В чем дело? Что неясно?

Не складываются и сцены. И опять репетировать придется с пятое на десятое. До конца месяца половина театра на гастролях в Кишиневе.

21 декабря 1978 года

157 репетиция

II акт начали повторять и доделывать те узлы, которые недоделаны. Работа идет нормально, если не считать, что сегодня упала крышка фонаря сверху. К счастью, никого не задела, а то на этом бы все и кончилось. И я опять, идиот, сорвал голос. Ну где же твое мастерство? Дубина. Все как молодой.

29 декабря 1978 года

164 репетиция

Наконец-то сегодня впервые сколотили и полностью прогнали спектакль. Зная, как ждут провала нашего в театре, я позвал Гельмана, Эйдельмана, Зоркую, Лордкипанидзе, К-Ярцева, Арнштама. Прогон технически прошел хорошо. Для первого прогона просто хорошо.

Потом я беседовал со всеми. Общий результат (вернее, мнения): клюквы нет. Спектакль режиссерски выстроен хорошо и изобретателен. Есть решение, есть тема, есть своя эстетика спектакля. Но затянут спектакль. Много повторов. Наряду с хорошими сценами есть провалы. Спектакль идет неровно. I половина I акта затянута и II половина II акта затянута. Есть ритмическое однообразие, есть множественность тем, в которых теряется мысль. Неточность экспозиции. Скоморохи - хорошо и ново, но многое и повторно.

Некоторые актеры интересны. Но, в основном, не тянут до настоящих характеров. И основной удар обрушился на меня. Нет характера. Однообразен. Занудлив. Много страдает. Мало действует. Много нюнит и переживает. За что же его любят? Чем он берет? Неясно. Короче говоря, это должна быть неожиданная, незаурядная фигура, а во главе спектакля находится неточная, неинтересная, скучная фигура. И, по существу, не читается главная мысль спектакля. Спектакль называется "Степан Разин", а Стеньки-то и нет. Вместо него какая-то бледная, малопонятная, не казачья фигура. Да и то правда - я с режиссурой на себя не успел всерьез посмотреть, и вот результат - разбитое корыто.

4 января 1979 года

167 репетиция

Худсовет. Сейчас в Москве стоят морозы, и в театре лютый холод - сидят в шубах в зале. Как нельзя лучше соответствует той атмосфере, в которой мы играли спектакль, как в морге, где одни гробы молчащие.

Кончился спектакль, который, кстати, прошел хуже предыдущего, и началась Варфоломеевская ночь. После паузы традиционно все, все без исключения выступающие буквально громили спектакль. За кровь, за жестокость, за натурализм, за то, что он развенчивает образ Стеньки Разина, за то, что я не справился с ролью, что все актеры безлики, что скоморохи надоедливы, за то, что не ясны идея и смысл спектакля, что непонятно, ради чего мы поставили спектакль, что нет мотивировок поступков, что инсценировка плохая. И даже прекрасные работы Сумбата и Гаврилина не признали. Ну а больше всего досталось мне.

Симонов, Федоров, Шалевич, заранее действительно подготовившись, жестоко и не стесняясь в выражениях, говорили, что Ульянов тянет в театр жестокость и кровь (Ричард и теперь Разин), что Ульянов несет на сцену остервенелость и озверелость, что роль сделана по привычным ульяновским образцам, и посему надоела. Не пора ли мне браться за ум и не сыграть бы чего-нибудь добренького и хорошего. Шлезингер говорил, что это еще не спектакль, а только заготовки. Что меня все актеры обгоняют (очень хвалили только Форостенку и Дадыку). Симонов пошел дальше других, занимаясь просто доносом. "Мне нужен революционный спектакль, о котором бы Маяковский написал, Блок. А я вижу спектакль, после которого уезжают Бунин, Цветаева, Куприн". Дескать, ребята, будьте бдительны. Предлагал, чтобы мне помогла Ремизова или Эфрос! Договорился до того, что, может быть, вообще пригласить студента II курса.

Нужен милый, обаятельный, красивый Разин. Нужна легенда, былина, песнь. Нужен романтизм. Нужно жалеть и сострадать Разину, а не содрогаться от жестокости. Даешь "приятного во всех отношениях" Разина, и точка.

Конечно, я сам знаю о своих проблемах и недостатках. И это не скроешь, и не надо об этом молчать. Но это была травля и убийство. Затоптать и сломить. Опорочить и работу, и спектакль. И ни одного не нашлось в худсовете, кто бы поднялся и хоть что-то защитил. Все, как шавки, лаяли, оглядываясь на Симонова. Один Т.Казанский сказал свои недоумения и несогласия со спектаклем искренне и спокойно.

Я выступил резко, не принял того, что вся концепция спектакля не понимается. Я не могу согласиться с этой вахтанговской чепухой: Разин - душка! Сволочи.

22 января 1979 года

Вчера была официальная открытая премьера "Разина". Но до премьеры были всякие сюжеты.

На очередном просмотре смотрели историки. И после спектакля покатили бочку: Разин не тот, концепция не та,

с крестьянством взаимоотношения не те и т.д. и т.п. Министерство сразу сложило с себя всякую ответственность, сказали: "Нужна другая точка зрения". Я забегал по историкам. На следующий спектакль (17 января), когда должна была состояться премьера, пришли 7 историков. Очень славные люди, и после спектакля было большое обсуждение, где говорилось и о крупноте спектакля, и о точности смысла, и об интересном решении спектакля и Разина. Короче, спектакль был принят очень добро.

И вот 21 января - премьера. Народу было много. Приняли настороженно-сдержанно. Не говорят, что это плохо, а говорят, что это сложно и трудно. Смотрели хорошо, мертво.

Ну что сказать самому себе? Работу мы сделали честными руками и в пределах наших сил. Спектакль есть. Спорный, в чем-то неточный, в чем-то неожиданный. Спектакль, вероятно, производит впечатление. Но есть то, что мы не все, конечно, дотянули (а может быть, и не могли), по крайней мере, пока неизвестно, что делать дальше, по драматургии. А с другой стороны, спектакль так необычен своей жестокостью и яростью, что многие это просто не принимают и не хотят понять и принять. Такого разноречивого впечатления я не знал ни в одной моей работе. С одной стороны, не хватает многого, а с другой стороны, многое пугает своей определенностью.

Но при всей разноречивости и спорах спектакли серьезные, спорные, раздражающие, заставляющие спорить и отрицать, нужны. И я, в конце концов, счастлив, что этот труд вызывает волнение, а не скуку. Хотя, черт ее знает, что зрителям надо. Что? И еще неясно, будут ли ходить зрители на Разина так, как на Ричарда. Неясно еще.

А театр кипит и обходит меня стороной. Премьера прошла до такой степени тихо, как на кладбище. Свой зритель, свой театр.

ПОД ЗАНАВЕС

• Исповедь самоеда
  Дневники Михаила Ульянова
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 1 по 7 октября
• Человек родился