НИКОЛАЙ ВОЛКОВ: На вид я спокоен, а в душе у меня бури!

Павел ПОДКЛАДОВ

Н.Волков

Эта беседа с Николаем Николаевичем ВОЛКОВЫМ состоялась ровно десять лет назад накануне 65-летия в его квартире на Покровке на кухне с громадными часами с боем. Запись ее предназначалась для радио. Но вследствие ряда объективных и субъективных обстоятельств интервью опубликовано не было, а кассета (тогда еще на радио на CD-диски не записывали) при переезде радиостанции затерялась. Но я все же не оставлял надежды ее найти. И недавно накануне 75-летия Николая Николаевича решил позвонить его вдове Вере Викторовне с просьбой отыскать кассету в домашнем архиве. Какова же была моя радость, когда эта милая, интеллигентная женщина перезвонила мне и сообщила, что запись нашлась! Я до сих пор до мельчайших подробностей помню нашу встречу с уникальным актером и замечательным человеком, некоторую его настороженность в первые минуты разговора, а потом - открытость и удивительную доброжелательность по отношению к собеседнику. Надеюсь, что беседа десятилетней давности позволит не только открыть тем, кто помнит Николая Волкова, некоторые ранее неизвестные подробности работы артиста над его великолепными ролями в спектаклях Анатолия Эфроса, но и станет полезной для тех, кто только начинает свой путь на сцену.

- Николай Николаевич, вы всю жизнь создавали, строили свой Театр. Я имею в виду, конечно, театр не как учреждение или труппу, а как духовную субстанцию. Можете ли вы сформулировать его суть ?

- Мои родители - актеры. Поэтому для меня театр с самого рождения был жизненной средой. Пребывание в этой среде для меня было равносильно дыханию. Любой человек, ощущая дефицит воздуха, атмосферы, чувствует, насколько это для него важно. Так у меня происходило с театром. А что касается "моего" театра, как вы выразились, то это, наверное, совокупность каких-то симпатий и антипатий, приверженность чему-то или "аллергия" на что-то. Невольно происходит некий отбор, и с годами ты крепнешь в своих убеждениях, в чем-то глубоко индивидуальном. Поэтому мне трудно судить о театре, который существует внутри меня. Скорее всего, это мой жизненный опыт, который я преломляю через сценические образы. А что касается способа существования в театре, то могу сказать одно: я не терплю на сцене быт. Быт - это среда, которая нас засасывает, приземляет, оглупляет и даже порой ослепляет. Мы порой отчетливо видим лишь простые утилитарные вещи. А театр не должен воспроизводить жизнь, театр - это обязательно обобщение опыта с массой вопросов о смысле того, что происходит вокруг нас. Театр должен понять, есть ли в этом загадка.

- Как развивалась ваша творческая карьера, кто был вашим первым наставником, конечно, кроме вашего легендарного отца ?

- Моим первым серьезным наставником был брат моего отца Евгений Николаевич Агуров - режиссер и потрясающий актер. Кроме моих спонтанных представлений о театре, он мне "вправил мозги" по поводу основ профессии, взглядов на театр. А моим первым режиссером в профессиональном театре был Андрей Александрович Гончаров. Он посмотрел наши дипломные спектакли в Щукинском училище и пригласил меня в театр.

- Эти взгляды, которые привил вам ваш дядя, остались незыблемыми с течением времени или претерпели трансформацию ?

- Конечно, претерпели. Бывают, конечно, периоды, когда ты считаешь, что почти все знаешь, что ты - герой. А проходит неделька-другая, и ты понимаешь, каким же дураком ты был. Вообще, идея о том, что вы все поняли, означает, что вам пришел конец, что вы не живы.

- Что значил для вас Анатолий Васильевич Эфрос ?

- Анатолий Васильевич значил очень много не только для меня, но и для целого поколения актеров. Он обновил театральное дело, влил в него новую кровь. Когда играешь в одну и ту же игру, пусть и замечательную, она, в конце концов, надоедает. И вот приходит новый тренер, который говорит: "Ребята, игра действительно замечательная, но вы уже давно играете на штампах! Вы абсолютно предсказуемы для тех, кто принимает от вас мяч. Может быть, попробуем играть как-то по-новому, изменить способ игры?!" Таким "тренером" для всего нашего театра стал Эфрос. Ситуация, когда он пришел в театр, представляла собой сонное, рутинное царство практически во всех театральных "домах". А с его приходом произошло чудо! Так случилось и в Центральном детском театре, и в "Ленкоме", и у нас на Малой Бронной. Это был некий призыв к пробуждению! Я помню, как на его первой репетиции в Театре на Малой Бронной (это были чеховские "Три сестры") все актеры преобразились даже физически. Начался "ренессанс".

- Не вызывала ли вопросов у Анатолия Васильевича ваша особая манера актерской игры? Он принял это как данность или все же пытался каким-то образом ее изменить ?

- Было по-всякому. Иногда мои повадки его раздражали, иногда он на них, наоборот, рассчитывал. Словом, шла обычная театральная работа.

- Довольно часто ваших театральных персонажей называют странными. Это вас не обижает ?

- Наоборот, мне это приятно. Странность означает, по крайней мере, нетривиальность, и это очень хорошо! "Не странен кто ж?" А если под этим понимается что-то загадочное, не до конца раскрытое в персонаже, но он эти качества просто неохотно приоткрывает, то это тоже комплимент. И чудаковатость - это хорошо. А вот странность как патология - это уже плохо.

- Вам на сцене всегда была свойственна сдержанность. Игра на публику, эффектный жест вам всегда были чужды. Возникает впечатление, что в вас "сидит" некий режиссер, который внимательно следит за вами же как актером и не дает "распоясаться ".

- Весь мой организм протестует против заигрывания с публикой. И в других я это ненавижу. Играть с публикой "в поддавки", подсовывать то, что она хочет, - отвратительнее этого в нашем деле, на мой взгляд, нет! В заслугу я это себе не ставлю, мне кажется, что это должно быть только так, а не иначе.

- А можете ли вы сделать своему партнеру замечание, если видите в нем такие черты ?

- Сказать, конечно, можно. Но это чревато. Во-первых, ты его не изменишь ни замечанием, ни даже советом. Все ведь хотят успеха, и каждый из нас этот успех добывает своим собственным способом. Скажешь что-то человеку, а он не поймет: ведь он должен нравиться! Что касается меня, то мне достаточно, если я просто интересен. У меня ведь нет таких данных, чтобы при первом появлении на сцене публика ахнула и воскликнула бы: "Поглядите, какой великолепный артист!" И, слава богу, потому что, вполне возможно, это стало бы для меня искушением. А искушение - это страшная вещь!

- Поговорим о ваших ролях в спектаклях А.В. Эфроса. Правда ли, что вы не любили своего Отелло и даже считали, что он не получился, а вот Дон Жуана всегда вспоминаете с радостью ?

- Что касается Отелло, то во мне всегда "шевелился" протест против симпатии к этому персонажу. Мне казалось, что в пьесе Шекспира присутствует ряд очень мощных объективных свидетельств того, что он не только убийца прелестного существа, но и собственной любви. И мне не хотелось облагораживать эту фигуру. Но это был юношеский максимализм и негативизм. Теперь я понимаю, что мои чувства были неправильны. И думаю, что не надо пытаться определить, кто плох, а кто хорош, а не худо было бы всерьез исследовать явление, "покопать", в чем там дело. И для этого вовсе необязательно вызывать симпатию к этому персонажу. Но, как мне кажется, учитывая мои тогдашние умонастроения, репетиционный ход в нашей работе с Анатолием Васильевичем сложился не так, как это чаще всего у нас бывало. Поэтому получилась невнятица: не шило и не мыло. С одной стороны, есть традиции исполнения этой роли, которые предполагают бурный открытый темперамент, в который мне нельзя было впадать. Но иногда я от беспомощности все же пытался это делать, и это было глупо. Словом, в моих глазах это была неудача, хотя многие говорили, что "в этом что-то есть..." Что касается Дон Жуана, то там мне нравилось все! Вначале все было очень интересно, потому что это был путь исследования серьезной проблемы состояния человека, испытывающего кризис, осознающего свою невероятную виновность, предательство самого себя и своей совести. И пытающегося найти способы себя обелить, иначе - смерть! Что и происходит... К сожалению, со временем спектакль разладился, и я потерял энтузиазм.

- Процитирую вашу фразу из одного интервью: "Была очень загадочная история взаимоотношений с Гоголем, когда я играл Подколесина". Что это за история ?

- О мистичности, метафизичности Гоголя ходят разные легенды. Работая над этой ролью, я отчасти в это поверил. Начну с того, что ни одна из театральных ролей, которые мне приходилось играть, не имеет во мне такого длительного продолжения. (А мне приходилось играть самые разные роли, в том числе, в пьесах любимого мной Чехова.) Обычно после репетиций, премьеры ты продолжаешь работать, совершенствуешься в роли. Потом неизбежно наступает некоторая усталость. А роль Подколесина не принесла мне усталости до самых последних дней! И я просто трагически переживаю разлуку с ней. В театре я ее играть уже не могу, хотя бы в силу возраста. Но когда предлагают сыграть фрагмент на каком-нибудь концерте, то я с радостью соглашаюсь: приглашаю партнеров, и мы играем. Мы "вынули" из пьесы все, что касается линии Подколесина и Кочкарева, и сделали, как мне кажется, достаточно законченную композицию. И я вижу, с какой радостью воспринимает Гоголя самая разная публика, даже в заводских клубах. Но дело не только в этом. Мне кажется, что с ролью Подколесина ко мне что-то приросло, в меня вошло то существенное, что есть в Гоголе. Какой-то его поразительный способ "сотворения жизни". Ведь он не только "описатель" жизни, он ее созидатель. Как мы говорили вначале, в театре нельзя воспроизводить жизнь, она в этом не нуждается. Об этом позаботилась сама природа. Важно воспользоваться жизнью для того, чтобы созидать что-то новое, и не только с целью нравоучения. И такое чувство у меня было только при работе над "Женитьбой".

- Сейчас вам пришлось опять столкнуться с Эфросом, хотя и опосредованно: вы играете Талейрана в "Наполеоне" в его спектакле, который восстановлен в Театре имени Маяковского. Интересен ли вам этот персонаж, и чувствовали ли вы влияние Анатолия Васильевича, когда работали над ролью ?

- Мы все не избегли взаимовлияния друг на друга. Любой талантливый, заразительный человек не может не повлиять на вас. Конечно, на меня во многом повлиял Эфрос, и я надеюсь, что во мне это до сих пор остается. А что касается Талейрана, то, как мне кажется исходя из того, что я о нем читал, он был мне антиподом. И сыграть его - это был определенный риск. Кстати, Эфрос был способен рисковать. Только он способен был предложить мне роли Отелло или Дон Жуана, ведь я на них совершенно не подхожу. Тем не менее, наверное, какая-то неопознанная, неисследованная сердцевина этих ролей может быть найдена тогда, когда играет их актер, который абсолютно не похож на персонажей. Тогда зритель заинтересуется: ага, для них не имеет значения, как выглядит персонаж, для них важно что-то другое!

- Вы - актер покорный, или в вас иногда "взыгрывает" дух противоречия ?

- Дух противоречия во мне, конечно, есть. Но я считаю, что, как бы я внутренне не протестовал против предложений режиссера, нужно сделать все возможное для компромисса, чтобы репетиция не превращалась бы в

диспуты. Всякое замечание режиссера должно идти актеру на пользу. Ты, конечно, можешь выкрутиться и сделать на свой лад, но не через дебаты и конфликты.

- Как вы думаете, с какими актерами режиссерам удобнее: с такими, как вы, или с "актер актерычами", которые могут работать только "с показа "?

- Смотря какой режиссер и чего он добивается. Если он добивается того, чтобы только заметили его режиссуру, тогда ему, конечно, лучше иметь дело с "убогими". Кстати, многие режиссеры очень мало полагаются на актера. У Станиславского есть потрясающий совет режиссерам, чтобы они помирали в артисте.

- Вы попробовали себя в режиссуре. Как оцениваете этот свой опыт ?

- Отбросив ложную скромность, скажу, что оцениваю хорошо. Мне показалось, что я этим заниматься могу. Но это ведь только первые робкие шаги. Я и в этом деле, конечно, нахожусь под влиянием моей работы с Эфросом.

- Допускаете ли вы возможность участия в своих режиссерских спектаклях в качестве актера ?

- Нет, я считаю, что этого категорически делать нельзя. Потому что всерьез не получится ни то, ни другое. Очень многие на это идут, но в них говорит тщеславие и творческая жадность.

- Вы как-то раз сказали, что есть некая творческая команда, с которой можно делать что-то новое. Что это за команда ?

- Я же преподаю в Щукинском училище, и за годы моего преподавания из моих студентов набралась неплохая команда талантливых и очень симпатичных мне людей, теперь уже актеров. Думаю, что они откликнулись бы на мой призыв поработать вместе, и, если бы была такая возможность, сколотить ядро театра.

- Как вы думаете, что ждет этих молодых актеров в будущем ?

- А это зависит от нашего будущего. Заразительнее всего, как известно, пример. Если в театрах возникнет какое-то оживление, тогда и они начнут активно работать. Но пока наши театры пребывают в ужасном рутинном состоянии, в вялости и сонливости. Молодых актеров берут, как иногда говорят, "в засол". Они пребывают в этом "засоле" несколько лет. А дальше у них начинаются депрессии, выпивка. Может быть, их возьмет кино повалять дурака, хоть заработают. Нужен человек, вроде Эфроса, который бы сказал: "Ребята, кончай перекур, есть затея!" Но пока на горизонте такого нет. Ждем.

- Как вы оцениваете свой опыт в кино ?

- Я уже не раз говорил, что с кино у меня отношения не сложились. В театре мне удобно, здесь я себя понимаю. А там я попадаю в ситуацию, когда не знаю человека и то, что он творит. Не знаю, как будут действовать его ножницы на монтажном столе и что они от меня оставят. В театре твоя роль все время живет. Она в твоих руках, ты ее "хозяин". А в кино такого нет.

- Вы по первому образованию - художник. Помогает ли вам эта профессия в актерском и режиссерском деле ?

- Думаю, что помогает. Особенно в режиссуре. Ведь каждое искусство не может избежать влияния всех других. В жизни все взаимосвязано.

- Николай Николаевич, вы себя считаете "стадным" человеком или таким, про которого написал Булат Окуджава: "Он ценит одиночество превыше всего "?

- Я - и не отшельник, и не общественный человек. Мне приятно хорошее общество, но иногда бывает потребность залезть в скорлупу.

- Вы в жизни такой же спокойный и невозмутимый, как ваши персонажи ?

- Ну, я надеюсь, что не все мои персонажи так уж невозмутимы. А что касается меня, то моя форма не соответствует содержанию. "На вид я спокоен, а в душе у меня бури!" (Ну, это я шучу, конечно.) Но бывают срывы, которых я в себе не одобряю. Я стараюсь сохранять равновесие, что бы ни происходило вокруг. И чтобы мозги оставались там, где им положено быть, - в черепной коробке.

- У вас по нынешним временам - огромная семья: четверо детей. Довольны ли вы их развитием, их жизнью, не пытаетесь ли воздействовать на них педагогически ?

- Педагогически ни я, ни моя жена на них никогда не воздействовали. Я ими доволен, все они мне очень нравятся. Я бы сказал так: они "не нормальны" потому, что очень хороши.

- В заключение - самый простой вопрос: вы счастливы ?

- Я в жизни избежал каких-то страшных потрясений, роковых потерь. И для меня этого вполне достаточно, чтобы считать себя счастливым человеком.

P.S . Николай Николаевич Волков однажды сказал, что искусство должно преумножать наши надежды, наши силы и веру. Думаю, что всем своим творчеством он старался сохранить в людях Веру, Надежду и Любовь. Светлая ему память!

ПОД ЗАНАВЕС

• НИКОЛАЙ ВОЛКОВ: На вид я спокоен, а в душе у меня бури!
• Загляните в Книгу судеб
  Гороскоп с 8 по 14 октября
• Человек родился