Конфуцианец Барашков

Алексей ЧЕРНИЧЕНКО

Известность, как это сейчас и бывает, принесло ему телевидение. В прямом архангельском эфире он, Барашков Юрий Анатольевич, вузовский доцент и кандидат архитектуры, предложил не ставить на центральной площади памятник Ленину, а поставить памятник тюленю. Резонов привел множество. Во-первых, такого памятника нигде нет. Во-вторых, тюлень в войну спас всех архангелогородцев. Хлеб давали только по карточкам, а золотистые колышущиеся кусочки жира были самым доступным и желанным лакомством на базаре. (Барашков 1938 года рождения, и мать брала его с собой туда с получек, когда отец уже погиб).

И главное - тут Барашков мечтательно возвел очи горе- монумент тюленю с тюлененком мог бы быть из меди и бронзы, и по нему бы все время лазали дети, не то что по Ленину, и от этого у тюленей все время бы блестели носы...

Наверное, эти сияющие носы каким-то фрейдистским образом возникли в воображении из-за неоконченной учебы в мореходке, из-за практики на парусной шхуне "Запад", когда медяшки приходилось драить... Как бы то ни было, больше до телеэкрана Барашкова не допускали. Но он уже запомнился.

В конце прошлого десятилетия такой мечты в прямом эфире оказалось достаточно для репутации ниспровергателя основ, борца с номенклатурой. Очень скоро земляки-телезрители перейдут в новое гражданское качество - станут избирателями, и тот прямой эфир аукнется Барашкову депутатским мандатом сахаровского созыва.

А началось все с любви к собственному детству.

Казалось бы - что в нем любить? Голодное, холодное, военное и послевоенное, ан, поди ж ты - помнящееся удивительно солнечным, хотя солнца в приполярном Архангельске никогда много не бывало.

Лет в сорок началось это. На фоне совершенно нормальной карьеры - коммунист, доцент, кандидат, муж и отец - спокойно преподавал студентам архитектуру, объяснял, что она - важнейший признак цивилизации, что архитектор - творец культурного ландшафта. А ландшафт тем временем менялся, вместо деревянного, серого, обветшавшего и неухоженного, но совершенно неповторимого города со следами "высокой архитектуры" тут и там возникал ублюдочный пяти- и девятиэтажный бездарный населенный пункт.

"И вдруг я почувствовал, что становлюсь конфуцианцем, - говорит Барашков. - В смысле безусловного эмоционального предпочтения прошлого".

Он повел своих студентов на родную свою улицу Карла Маркса. Дома, где он вырос, уже не было, но другие такие же стояли - деревянные, двухэтажные, строенные до революции на одну семью, а потом ставшие коммунальными бараками семей на десять. И он стал объяснять студентам, почему модерн начала века называли "улыбающейся архитектурой". Отыскивал на изуродованных коммунальным бытом домах следы декора и показывал характерные линии, загибающиеся вверх, как кончики веселых губ. В это же время он буквально заболел коллекционированием открыток начала века с видами Архангельска. "Это была какая-то шизофрения. Я ходил по улицам, вглядывался в лица и по ним угадывал, у кого из прохожих может быть открытка". Он собрал 401 открытку и только за одну из них заплатил деньги - остальные дарили.

Теперь он показывал студентам, какими были дома до того, как у них заколотили парадные двери, сломали крылечки, пустили на дрова карнизы, наличники и балконы.

...А еще на улицах были деревянные дощатые тротуары. Тоже в состоянии плачевном, но ширина их и прошлая добротность, еще угадывавшаяся, напоминали о морской палубе, напоминали о том, что этот город, с единственным в России таким вызывающе не утраченным именем, был первым портом и первой верфью государства. Сюда из Саардама Петр привез передовую технологию судостроения - и плотники, работавшие на Соломбальской адмиралтейской верфи, мгновенно подхватили "ноу-хау". Дома, когда-то, как и корабли, бывшие просто срубами из кругляка, стали обшиваться досками, над "топью блат" палубами легли дощатые мостовые, и даже резные фигуры с корабельных носов одомашнились, стали появляться на воротных столбах обывательских заборов.

Самый антисоветский город России

Север есть Север. Главное время года - зима, главная бытовая задача - борьба за тепло. Исконный здешний дом, как и корабль, - "машина для жизни", приспособленная работать во враждебной, агрессивной среде. Дом насквозь функционален, как корабль. Или как северный зверь. Наука доказала - у животных на Севере соотношение поверхности тела и его объема минимально, ведь поверхность - это испарение, потеря тепла. В мороз сильнее всего мерзнут нос и уши - вот и у домов здешних нет лишних выступов: шестигранник-сруб и усеченная призма-крыша.

Архангельск, может быть, - самый антисоветский город в России. Бог хранил и хранит его от политизированности, но нигде, наблюдая сегодняшнюю жизнь, не видишь так ясно, наглядно и просто, что случилось тут восемьдесят лет назад и восемьдесят лет потом тихо-тихо догнивало.

Название города забыли снести после революции. Местные власти вообще-то трижды обращались в Москву насчет переименования - вместо позорно-религиозного имени предлагали Ломоносовск (вслушаться - хулиганское, в сущности, имечко), Сталинпорт, даже какой-то загадочный Михеевск... Бог весть отчего, но не стали. Зато улицы в городе перекрестили почти все. Сами названия их говорили, что город - ворота в мир и ворота для мира. Поскольку их заперли, то улица Бременская переименовалась в "пер. Широкий", Американская - в Советскую, Английская - в Маяковскую, Французская - в Челюскинцев, а Норвежская - вообще в Красных партизан. Улица Соборная стала наказанием для многих поколений трамвайных кондукторов, самоотверженно пытавшихся произнести фамилию Карла Либкнехта. Чтобы этому Карлу не было одиноко, в К.Маркса переименовали улицу Кирочную. Она раньше упиралась в кирху, так же как Соборная - в собор. Их снести не забыли, как не забыли взорвать костел, синагогу, мечеть, англиканскую церковь, а также Успенскую, Рождественскую, Благовещенскую и Михайло-Архангельскую с одноименным монастырем, давшим когда-то имя городу. Все они стояли на набережной, идущей вдоль устья Северной Двины, все придавали неповторимый колорит силуэту города, представавшего перед корабельщиками всего света.

Город раньше снабжал лесом полмира и сам строился из него. Коммерсанты всех флагов приписывались к архангельскому купечеству и поселялись тут навеки. Рядом с русским был немецкий гостиный двор, выстроилась большая Немецкая слобода, и возникло немецкое кладбище. Немцами звали всех иностранцев. Они были гражданами мира, но хотели жить и умереть в Архангельске. На могиле Франца Иоханнеса Шольтса было написано: умер в Сан-Ремо, завещал похоронить здесь. Голландцы, шотландцы, французы заказывали соломбальским плотникам особняки по собственным проектам, и те быстро подхватывали вошедший в моду от Италии до Скандинавии, от Калифорнии до Питера "швейцарский стиль", "плотничью готику". Север переваривал их и рождал нечто неповторимо архангельское. Местный судовладелец построил на Печорской каменный дом (весь камень в Архангельск надо было везти издалека). Но его купчиха заболела чахоткой, и хозяин решил рядом выстроить деревянный, для здоровья полезный. Местному архитектору сказал: "Сделайте что-нибудь оригинальное. Если будет не очень похоже на дом - не страшно, даже наоборот". В каменном доме потом жил и работал Аркадий Гайдар, но экскурсии водили к деревянному - небольшому рублено- резному чуду.

Сегодняшний Архангельск мог бы делать замечательный бизнес, выпуская альбомы с почтовыми открытками начала века, на которых крупно сняты деревянные здешние особняки. Прибавить их чертежи из архивов - и новые русские отрывали бы с руками. Мало что экономия на архитекторах - так ведь и не найдешь теперь таких. Готовое воплощение мечты обо всех мыслимых башенках, арках, мезонинах, мансардах, террасах, эркерах. А какой декор, какая резьба!

Потрясающий, хоть эклектичный здешний расцвет деревянной архитектуры именно рубежа веков закономерен. Помимо привезенных новоселами европейских манер и традиций, были к нему привлечены лучшие российские силы. Шло строительство Северной железной дороги, в архангельском Коммерческом клубе (тоже изумительном резном особняке) на устроенном в его честь балу признавался в любви к впервые им увиденному городу член Правления строительства Савва Морозов, а другой Савва, и тоже член Правления, командировал на Север двух коренников своего "абрамцевского кружка" - Константина Коровина и Валентина Серова. Они вернулись очарованные сказочным колоритом, и эти настроения отразились на работе всей "команды Саввы Мамонтова", на архитектурном оформлении четырехсотверстной трассы - от зданий вокзалов до будок стрелочников и водонапорных башен. Все они приобрели налет изысканной модерновой "а-ля-рюскости", все чем-то напоминали избушку на курьих ножках, построенную той же командой в Абрамцеве для "девочки с персиками", Верочки Мамонтовой.

Могли разве подумать Саввы, что через четверть века в статье "О продовольственном налоге" Ленин напишет: "К северу от Вологды... полудикость и самая настоящая дикость"...

Лес здесь был дешев, за работу плотники тоже брали недорого, и все чудо-особняки, так же как и дома обывателей попроще, вырастали всего за один сезон, "от мух до мух". Одинаковых не строили, отличить каждый хоть декором, хоть балясинами псевдобалкона было делом чести плотничьей артели. Случайного не было, все что-то значило, даже элементы резных узоров уходили смыслом в языческую древность: горизонтальная линия символизировала землю, волнистая - воду, круг - солнце, крест - огонь, ромб - плодородие...

Беломор - депутат

Теперь этот город сносили. Барашков с ужасом думал, что его студенты - последнее поколение, видящее дома его детства.

Архитекторы-ленинградцы "привязывали" один бетонный квартал за другим, и никто не вмешивался, ибо официальное мнение было: в Архангельске достопримечательностей нет. Совершенно дикой показалась властям поначалу идея заповедной улицы городского деревянного зодчества в центре города.

Но Барашков, возглавивший архитектурную секцию областного отделения ВООПИК, со своими сотрудниками принес паспорта, составленные на двенадцать зданий, отнесенных ими к категории "памятник архитектуры" и на тридцать так называемых "типологических", то есть характерных для старого Архангельска, построек.

И если уж отслеживать строго и пытаться понять феномен рождения общественного политика в отнюдь не политизированном городе, из отнюдь не диссидентствующего интеллигента, то предъявление этих паспортов и было началом политической карьеры Барашкова, ибо это было началом его идеологического противостояния власти.

При всей невинности повода - именно идеологического. Потому что памятник архитектуры есть феномен восприятия - твердых и совершенно объективных критериев признания таковым не существует. Тут дело в том, как относиться к тому, о чем памятник напоминает.

Для Барашкова все пропаспортированные дома были поначалу просто милой памятью детства. Это нормально - дорожить детскими воспоминаниями, это естественно для человека, это опрокинутый в прошлое для симметрии и душевного равновесия инстинкт продолжения рода.

Только мало ли что естественно и нормально. Частная собственность - тоже юридически и экономически развитый и оформленный инстинкт продолжения рода, это самое биологически естественное и разумное отношение между живым и неживым на планете: живое создает и накапливает неживое, заботясь о собственном потомстве.

Однако идеология, под которой наш герой жил и о которой не задумывался до пятого десятка, объявила эту заботу источником всех земных бед. Эта идеология впервые в истории человечества объявила о намерении разрушить до основания предшествовавший ей мир. Именно поэтому нигде и никогда не уничтожили столько людей и зданий, как при ней. Именно поэтому любой искренний интерес, а тем более любовь к прошлому при ней рассматривались как сопротивление властям или по меньшей мере инакомыслие.

Когда-то на открытии железной дороги (единственной поныне) Савва Морозов говорил в архангельском Коммерческом клубе, что "приезжим из центральных губерний надо не столько вносить сюда культуру, сколько самим учиться в Архангельске многому хорошему, заимствовать здесь основные начала цивилизации".

Из этих основных начал Барашкову в детстве достался чердак их старого дома, куда забирался он, несмотря на все запреты, и где неведомым для мальчишки образом встретились в пыли и паутине канадские сани с длинными полозьями, широкие норвежские лыжи и рваный английский шезлонг. А в одной из комнат дома - особенной, с отдельным входом - жил гепеушник Огрызков и иногда водил свою супругу в клуб ОГПУ - бывший Коммерческий. Соседка же тетя Шура, которая в интервенцию работала сестрой милосердия в английском госпитале, открытом в немецкой кирхе, а теперь была старая и ничего не боялась, говорила что "ОГПУ" значит: "О Господи, помоги убежать", и еще задом наперед: "Убежишь - поймают, голову оторвут".

Барашков вырос, идеология - нет. Ненавидяще-презрительное отношение ее к прошлому сохранилось абсолютно.

Первое здание, которое удалось отстоять, был предназначенный к сносу Коммерческий клуб. Они собирали подписи в защиту резного, как торт, изукрашенного двухэтажного особняка и чувствовали дыхание населявших его гепеушных призраков на своих подписантских затылках.

Чем больше он раздражал номенклатуру, тем известнее становился в городе. Первые демократические настоящие выборы он выиграл нелегко, но закономерно, став депутатом СССР от Архангельска и Соловецких островов.

Раньше он знал только, как изуродован город. Теперь узнал, как изуродованы его жители. Ему стало казаться, что нормальные люди, выбравшие его, исчезли, бросив избранника на растерзание обездоленным. Что, если сложить все группы населения, считающие себя обиженными и требующие льгот, получится 400 процентов населения Архангельска. Узнал, как правильно называются его любимые памятники зодчества: "ветхий жилой фонд". А обитатели его - самые опасные на приемах люди.

К вопросу о моральном ущербе

В депутатских своих хлопотах за этих обитателей Барашков познакомился с человеком по имени Адий Александрович Алексеев - протопопом Аввакумом муниципального масштаба.

Это, кстати, еще особенность архангелогородская - вдруг по- летописному окликнет вас имя собеседника, и вспомнятся Нестор и Кир из хрустальной прозы Казакова, незабвенного Юрия Павловича, его "Северного дневника". Барашков совсем не помнит своего отца, но всегда знал, что тот с устья Мезени. Однажды, еще курсантом мореходки, практиковался на сухогрузе и оказался в тех местах. Докер на берегу услышал, как Барашкова окликнули по фамилии, и сказал: "Тут полдеревни Барашковых - не твоя родня?" Отпросившись на берег, он отправился искать. На пороге дома увидел пожилую женщину. Оказалось, ее имя Феозва. Оказалось, она сестра отца... Еще одна тетка, узнал он, умерла. Ее звали Миропия. А бабушку величали Етипина Мефодиевна. Всех их знал сосед тети Феозвы, куривший махорку на высоком крыльце своего бревенчатого дома, мужичонка по имени Аполлон. Раскольничий, упорный в традициях Север, где в холоде сохранились даже имена, занесенные сюда Новгородом Великим из Византии, по пути из греков в варяги...

Характеры тоже встречаются, каких, как говорится, теперь не делают. Адий Александрович Алексеев - начальник МУГХ Ломоносовского округа Архангельска. Там находится улица Поморская, например, - с семью десятками деревянных дореволюционных домов. На одну семью каждый - до семнадцатого года, а с тех пор и поныне - на добрый десяток семей. В таком "ветхом фонде" на территории вверенного Алексееву округа проживает около 5 тысяч человек.

МУГХ означает "муниципальное учреждение городского хозяйства", но это можно не запоминать: Адий Александрович работает на одном месте восьмой год и переживает седьмую реорганизацию с переименованием. Происходят они оттого, что со старым жильем надо что-то делать, а что - непонятно. Домостроительные комбинаты, лепившие четверть века бетонные кварталы, теперь стоят - переселять жильцов некуда, нет денег даже достроить подведенные под крышу последние многоэтажки. В Архангельске всего 2154 жилых дома. Из них 1414 - деревянных. Шестьдесят шесть процентов. Из них 666 - заметьте, совсем уж нехорошее число - строенные до революции на одну семью, с тех пор коммунальные, но по-прежнему с одним сортиром с заднего входа, без воды, канализации, с печным отоплением.

Так вот, восемь лет с упорством и страстью раскольника- протопопа Адий Алексеев пишет письма городским, областным и федеральным властям. О том, что дома ветшают, что жильцы рискуют жизнью, ютясь в них, что никто не чинит, не строит и денег на это не дает. У него копятся копии его "хульных листов". Ответом - реорганизации и переименования. Теперь его стали заставлять принимать дома на баланс. И Алексеев восстал...

Все советские годы дома, отобранные у прежних хозяев, считались ведомственным жильем - распоряжались ими государственные предприятия и организации. Теперь они избавляются от "соцкультбыта" и пытаются передать его в муниципальную собственность.

Процесс всероссийский, в теории - логичный этап реформы экономики, направляемый и благословляемый сверху.

Адий Алексеев взял и своей волей создал комиссию по приемке всего одного дома. Ее материалы - это очень маленький, но вполне Нюрнбергский процесс, показывающий, что восемь последних десятилетий сделали с домами и людьми.

Архангельское предприятие автобусных перевозок, или АПАП- 1, пытается спихнуть на Алексеева дом N 39, деревянный, двухэтажный с девятью проживающими там семьями общим числом в 28 человек. Из паспорта, составленного когда-то на этот дом Барашковым и его студентами, выяснилось, что безымянный теперь хозяин построил дом в 1883 году.

В старых книгах Барашков отыскал описание обычаев, сопровождавших строительство в Архангельске.

"При закладке дома сначала утверждали окладное бревно. В этот день пиво варили и пекли пироги, пировали вместе с плотниками - обычай назывался "окладно". Когда стены срубят и проложат потолочные балки, матицы, опять плотникам угощенье: "матешно". А крышу тесом закроют да сверху князево бревно утвердят, опять пирогами да пивом плотников чествуют, "князево" празднуют..."

114 лет спустя в акте комиссии, организованной по настоянию Адия Александровича, про дом напишут: "Год последнего ремонта - 1939. Износ элементов здания: фундамент - 75 процентов, перекрытия - 75 процентов, крыша - 75 процентов... Крыльцо с улицы утрачено, на крыльце тамбура второго этажа - зыбкость, отсутствие досок подступенков..."

Можно пояснить, откуда столько цифр "75". Если износ больше, то это уже аварийное состояние, и по закону положено переселить людей в течение 24 часов. Поэтому на цифре "75" комиссия остановилась, зато не удержалась от вывода, по державно обобщающей публицистичности воистине аввакумовского: "Все основные конструкции потеряли несущую способность и находятся в состоянии, грозящем обвалом..."

Ладно, не осталось имени хозяйского, и косточки его то ли в яме расстрельной, то ли на недалеком отсюда Беломорканале, - не узнать. Но ведь с 1939 года в девяти-то семьях, сколько сменилось глав, сколько мужиков, у которых и бабы были, и детишки! А ни один не взял топор, чтобы три доски забить, ликвидировать "отсутствие и зыбкость подступенков" на втором этаже, откуда дитенку грохнуться - смерть... За шестьдесят лет - ни один... Зато, как написал Адий Алексеев в письме губернатору: "С принятием Гражданского кодекса РФ... в судах от жителей принято к рассмотрению более сотни дел на неудовлетворительное содержание жилья, при этом резко возросли суммы возмещения морального ущерба".

...Однажды - Барашков хорошо его запомнил - на депутатский прием пришел молодой здоровый мужик, судовой механик: "Помогите получить четырехкомнатную квартиру - живем с тремя детьми на семнадцати метрах, жена ждет четвертого..."

- Давайте меняться, - тихо и бешено сказал Барашков. - Не квартирами - местами. Я буду... плодиться, а вы мне быт устраивать, а? Вы ведь не инвалид, не больной. Вы просто социально безответственная личность.

В тот день ему показалось, что он понял цель выборов - найти, на кого свалить все надежды, заботы - и вину.

Он много читал про то, как народ разочаровался в избранниках - демократах. И мог бы написать книгу о разочаровании в народе. Но для российского интеллигента тема эта от века, выражаясь интеллигентно, - западло.

Юрий Анатольевич Барашков поступил очень интеллигентно. Во-первых, по истечении тех своих депутатских полномочий к политике даже не приближался. Во-вторых, написал прекрасную книгу о деревянном Архангельске, городе высокой архитектуры. С открытками начала века. Издать согласны финны, но нужны деньги. Денег нет - он был честным политиком.

Как Коля Сутягин до неба дотянулся

Зато у Барашкова появилась надежда. Или, может, даже так - у Архангельска появилась надежда. Или даже... Словом, Барашков Юрий Анатольевич вновь вступил в спор с властями, защищая одного конкретного жителя архангельского деревянного дома.

Его дом власти постановили снести. Главный архитектор Архангельска решил, что при строительстве этот житель допустил нарушения "Строительных норм и правил". Поэтому управление городской архитектуры направило предписание в администрацию Соломбальского округа о принудительном сносе. С этим решением согласны государственная архитектурно-строительная комиссия и начальник городской инспекции архитектурно-строительного надзора.

Глядя на архитектурный облик Архангельска, не подумаешь, что за ним, оказывается, так надзирают, так управляют им, так его инспектируют. Не дать снести интересное здание - требуется чуть не подвиг, заставить признать трущобы трущобами - еще больший, а, оказывается, - пестуют, холят, лелеют этот самый облик. Снести еще недостроенный дом враз постановили.

Барашков в газетной статье деликатно объясняет, что речь идет не только о самом интересном здании сегодняшнего Архангельска, но и об абсолютно уникальном, единственном в мире сооружении. Подписывает статью он: "Профессор кафедры инженерных конструкций и архитектуры Архангельского государственного технического университета"... Своим заступничеством за старый деревянный город, изучением и описанием его Юрий Анатольевич снискал уже известность не только архангельскую. В прошлом году пригласили сделать доклад в Норвегии на международной конференции, называвшейся "Северные деревянные города". Шведы, финны, норвежцы, канадцы говорили о стилях современной городской деревянной архитектуры, о способах современной обработки дерева, делающей его не только не гниющим, но и практически негорючим. Барашков же благодарил Бога за объект, давший ему повод для газетной полемики, - не будь его, выступление на конференции было бы у него чисто музейным, археологическим. Зато когда он показал слайды с видами стройки Коли Сутягина, был фурор. Коллеги мгновенно согласились, что запечатленное здание - заявка на Книгу Гиннесса, беспроигрышная причем.

Жилой деревянный дом высотой 38 метров - двенадцать этажей. Никаких металлоконструкций, арматуры внутри - только обычные скобы, настоящее деревянное зодчество, в духе и в технике традиций. Хозяин дома, он же застройщик, он же автор проекта - не архитектор, строитель-практик с тридцатилетним стажем. Был и землекопом, и плотником, потом - бригадиром, теперь - средней руки бизнесмен, владелец небольшой строительной и лесоперерабатывающей фирмы.

Все. Больше норвежцам было не объяснить. Они искренне полагали, что рыжий Коля Сутягин, которому в его пятьдесят два не дать и сорока, конечно же, почетный гражданин города - за заслуги в украшении Архангельска абсолютно уникальным зданием с высокими эстетическими качествами. Они думали, что мэрия помогает почетному гражданину закончить стройку на радость горожанам.

Они, черт бы их драл, не задавали ни одного вопроса из тех, на которые только и пытается ответить Сутягин в своем Отечестве.

Первый и страстный: зачем?! Зачем - такой, зачем - настолько, зачем - самый высокий?! Второй - почем и на какие?.. Третий - кто разрешил? И последний - когда снесет?

Отвечает он в обратном порядке - и по возрастанию сложности. На четвертый: никогда. На третий - вопросом, как в Одессе: а сколько можно запрещать? Весь мир строит, да современно, роскошно даже, а у нас все СНИПы времен царя Гороха да пожарные нормы: нельзя из дерева выше двух этажей, при пожаре не выпрыгнуть...

Про "почем" признается честно, что считать сложно, ведь материалы часто свои, рабочие тоже... Иначе б не осилить и сегодняшнюю незавершенку, притом что уже пять лет все заработки, силы и нервы идут на дом.

Ну и, наконец, главный вопрос - без ответа. И это очень, согласитесь, национальная черта чуда света в той его стороне, где про "зачем" вообще редко задумываются. Одно точно - небоскреб таковым не планировался. По первоначальному проекту затевался двухэтажный дом с ломаной крышей. Сам решив склеить макет из бумаги, Сутягин уже тогда понял, что кровля мала зданию, куцевата. Но решил начать, а там видно будет. Интересно, что дом действительно двухэтажный, а остальное - очень ломаная крыша с украшениями и некоторыми архиизлишествами, как говаривали во времена начала наступления "Черемушек".

Когда построил крышу-мансарду, увидел, что нет гармонии, нужно навершие. Начал шатровую башню. И вдруг с ее крыши мелькнула между серыми девятиэтажками Соломбалы полоска Корабельного рукава... Надстроил этаж - она стала шире. Еще - еще. Так и дошел до двенадцатого, желая, как марсовый на мачте, - увидеть и крикнуть, только не: "Земля!!!", а "Море!..." Двенадцатый этаж - комнатка два на два, но с окнами во все стены.

Как объяснить норвежцам, насколько простор дорог человеку, всю жизнь прожившему с семьей и матерью в одной комнате коммуналки? И как важны дали и воля тому, чье знакомство со стройкой и лесообработкой началось с лесоповала, и было две "ходки" - одна "по малолетке", другая - взрослая, обе - "по хулиганке".

Насчет же благодарности сограждан - она в том, что за два года с принятия решения о сносе его до сих пор не выполнили. И в местном общественном мнении, к которому власть прислушивается, явно наметился перелом. Если в девяносто пятом году газета "Правда Севера" называла сутягинский небоскреб "не только Гулливером в стране лилипутов, но и расфуфыренным вельможей среди нищей толпы", то летом прошлого года газета "Архангельск" почти сочувственно назвала статью "Феномен Николая Сутягина" и написала в ней, что дом его "можно смело отнести к архитектурным достопримечательностям Архангельска, а с годами он может стать памятником целой эпохи".

Зачем профессор Барашков заступается за "небоскреб" Сутягина? Что это для него - реабилитация дерева как городского строительного материала?

Да ведь глупость: весь мир не только реабилитировал, он, мир, никогда и не "поражал в правах" лучший этот, здоровейший из материалов. И только наши чиновники, переведенные когда-то сознанием на поэмы из стекла и бетона, все ждут какого-то необъяснимого восстания из пепла банкротств своих железобетонных социалистических домостроительных комбинатов...

Нет, и не права новых русских на эксклюзивное небоскребное жилье защищает профессор Барашков. При всей сложности образа Сутягин для него - тот самый рукастый, предприимчивый, охочий до самовыражения и тщеславия не лишенный земляк, чьими трудами, фантазией, волей из дерева ли, из камня строился, украшался и стоял град.

СУДЬБЫ

• Конфуцианец Барашков