АЛЕКСЕЙ ЛИДОВ: Рублев был не иконописцем, а монахом

Елена ТИТАРЕНКО
Фото автора

А.Лидов на выставке Андрея Рублева в Третьяковке

Классика редко вызывает дискуссии. Но юбилейная ретроспектива к 650-летию Андрея Рублева не оставила равнодушных. Кто-то восхищается, что в кои-то веки показан “весь Рублев”. Собранный воедино из разных музеев – Русского, Московского Кремля, Сергиева Посада, Третьяковки, Владимиро-Суздальского заповедника. Кто-то возмущен, что грандиозный мастер, первое имя русского искусства, символ национальной культуры сродни Пушкину, показан так скупо – всего-то два зала в Третьяковской галерее…

Да, экспозиция на удивление скромна по объему: тесно крупным иконам (едва вместился в зал Главного здания ГТГ высокий Васильевский чин, некогда украшавший Успенский собор Владимира, а в XVIII веке сосланный по ветхости в село под Шуей). Зрителю не хватает дистанции для обзора. Стены будто распирает заключенная в намоленных образах неукротимая энергия... К тому же “Троица” – эмблематический, всемирно прославленный шедевр – помещена не в центре, что было бы привычнее, а справа от Звенигородского чина. Правда, лишь эти четыре образа – сегодня на одной стене – считаются достоверно рублевскими: сей вроде бы бесспорный факт примиряет специалистов, не устающих спорить об авторстве ряда икон, то приписывая их художнику, то “отнимая”...

Сбоку, в мини-выставке списков с чудотворной византийской иконы XII века “Богоматерь Умиление Владимирская”, вероятно, Рублевым исполненная копия, после перенесения святыни в столицу отданная Москвой Владимиру. Здесь иные посетители застывают, крестясь. В аванзале же висит фрагмент росписи Саввино-Сторожевского монастыря, а в витринах – новаторский ход! – россыпь белокаменных архитектурных блоков, найденных в Благовещенском соборе Кремля, Спасском соборе Андроникова монастыря и подмосковном Звенигороде. Драгоценные, в непогасших ярких красках, но трудноразличимые осколки фресок, возможно, созданных “самим” или под его недреманным оком.

К сожалению, лишь в феврале на выставку должна прибыть настоящая жемчужина – Евангелие Хитрово с миниатюрами Рублева; средневековую рукопись ненадолго отпустят из Российской госбиблиотеки, ее хранящей.

Кураторы проекта, мало похожего на недавнее “чествование” в той же Третьяковке другого древнерусского мастера – Дионисия, не стали показывать трехмерные копии фресок, коими гордятся музейщики. Везти рублевские иконы даже за два километра, на Крымский Вал, где устраиваются самые репрезентативные выставки, после скандала вокруг “Троицы” невозможно. Да и многие другие образа переносят лишь на руках, крайне осторожно, боясь не то что падения, а даже вибрации. Потому и стала выставка, заложница хрупкости экспонатов, своего рода пленницей не очень просторного старого здания. Здесь уже невозможна широкая, дающая пищу к сопоставлениям картина древнерусского искусства “помимо Рублева”, “до и после”, к которой так хотелось бы прибавить и византийские образцы…

Впрочем, есть и другая причина, вполне тривиальная: низкий бюджет. Сделана экспозиция на деньги меценатов, пожелавших сохранить инкогнито. Спасибо, нашлись средства и на каталог, а он заслуживает добрых слов. Это не просто 5 кило веса, но масса отличных “картинок”, в том числе передающих все детали рублевской стенописи, и уйма статей от ведущих “рублеведов”. Среди них – напоминающий триллер рассказ заведующей отделом древнерусского искусства ГТГ Натальи Шередеги о том, как создавался этот отдел в страшном 1929 году и какой ценой именно в этом музее сосредоточился почти “весь Рублев” и его круг.

Усилиями сегодняшней науки о древнерусском искусстве, отвергшей былую всеядность, список работ “нашего всего” (кстати, в 1988-м первым и единственным из русских художников он объявлен святым) сокращен до минимума – ученые стремятся к объективности, к очищению “настоящего” Рублева от сонма домыслов и ложных атрибуций. Потому в экспозиции – только подлинники, даром что на выставку ведут гипсокартонные врата с “фотообоями”, напоминающими о владимирских росписях, – кстати, единственном документально подтвержденном и датированном рублевском цикле… Впрочем, даже придя в Успенский собор, сегодня вы немногое различите на стенах: фрески сильно загрязнены, закопчены, потеряли яркость, отреставрированы в 1970-е с грубыми ошибками. А вполне очевидная потребность в их повторной расчистке наталкивается на необходимость надолго закрыть действующий храм!

Точно так же пришлось бы поступить, чтобы подтвердить еще одну версию, достойную сенсации: где можно заново отыскать подлинного Рублева. В той самой Сергиевой лавре, на чьей территории в начале ХХ века спасали “Троицу” (почерневшая от старой олифы и копоти, в трещинах, она была бледной тенью совершенного образа, но и тогда вызвала бурю восторгов), по сей день находится Троицкий иконостас. Авторство Рублева и Даниила еще нуждается в уточнении, но факт – это единственный высокий иконостас их эпохи, который сохранился почти целиком и стоит в том древнем храме, для которого и создан. Однако сегодня аутентичный памятник раннего XV века – в условиях антимузейных. Неужели голос хранителей и ученых теперь звучит слабее, чем в богоборческие времена Хрущева?

Именно в те времена, когда вдруг снова начали сносить церкви, возникла традиция праздновать юбилей Рублева. Конечно, 1360 год как дата его рождения условен: перефразируя Вольтера, если бы Рублева не было, следовало бы его выдумать. Имя это стало знаменем заступников древнерусской старины точно так же, как громкое празднование его 600-летия под эгидой ЮНЕСКО – акцией по защите наследия. Именно в 1960-м был открыт Музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре, где служил и был погребен инок-живописец, равно как его “сопостник” Даниил.

Рискну высказать мнение, что в наш век моды на антиквариат эта выставка – не столько подведение итогов “рублеведения” (утлый термин изобрели СМИ), сколько призыв к государству: пора проявить серьезную заботу о наследии, не предать его забвению, не загубить. Возможно, инициировать новые исследования и реставрационные работы. Поэтому пафос юбилейного проекта ГТГ – вовсе не ревизия наследия Андрея Рублева либо науки о нем. Скорее, это манифестация того, что Россия XV века не уступала “просвещенной” Европе. Рублев же – не просто национальная гордость, а последний из великих художников Византии. Несомненно, его шедевры принадлежат не только отечественной истории – это финальная глава истории византийской живописи в целом. Неоценимый вклад Древней Руси в мировой арт-процесс, подлинная вершина творчества православных изографов.

Однако почему это имя – одно из немногих, дошедших из той эпохи, да еще с прозвищем Рублев (Андрей – также не первоначальное мирское, а монашеское имя), что редкость для человека не “царских кровей”, высоко чтимо с XV века и не ушло в тень? Почему именно рублевская “Троица” – одна из множества икон на этот сюжет – стала стержневым шедевром русского искусства? На эти вопросы нам ответил искусствовед-византолог, директор Научного центра восточнохристианской культуры, заместитель директора Института мировой культуры Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова, член-корреспондент Российской Академии художеств Алексей ЛИДОВ.

– Традиция прославления “Троицы” Рублева уходит корнями еще в Средневековье, при этом нет точных доказательств, что икону написал именно Рублев: об этом говорит лишь позднее предание, опираясь на постановление Стоглавого собора 1551 года. К середине XVI века окончательно складывается предание об Андрее Рублеве как образцовом, идеальном живописце… К тому времени восходит и мифология Рублева, выжившая и в советскую эпоху. Он воплощал все светлое, правильное, прекрасное, связанное с древнерусским искусством, которое пытались оправдать перед коммунистической властью не тем, что несло большое духовное содержание, а тем, что Рублев – якобы тот художник, который в единственно возможных тогда формах, а именно религиозных, выразил вечные идеи красоты, русской души и проч.

Помню забавную статью искусствоведа Веры Брюсовой в газете “Правда” начала 1980-х под красноречивым названием “Андрей Рублев – художник-гуманист”. Содержание ее было замечательно в своей простоте: мол, Рублев был вынужден использовать религиозные сюжеты, потому что иначе цензура бы его не пропустила, но через эти темы он доносил общечеловеческие ценности. А далее – что Рублев был великим борцом за мир, и для нас это особенно важно, так как он был одним из первых борцов за мир во всем мире.

Свою роль сыграл великий фильм Андрея Тарковского, выдающийся даже с точки зрения исследовательской работы режиссера. Я бы поспорил насчет его мнимой недостоверности: все, что было известно на тот момент о Рублеве, режиссер явно прочел. Создавая кинобиографию художника, он в каких-то деталях был удивительно точен, хотя многое и придумал. Но ведь художественный фильм – это вторая реальность, а не искусствоведческая монография. Тарковский знал, что в сведениях о Рублеве есть лакуна примерно в 15 лет, остается загадкой, где он в это время жил, над чем работал. Но ведь Рублев был в первую очередь не иконописцем, а монахом… Мы не знаем деталей, но в фильме сюжет о покаянии, обете молчания, отказе от творчества – сильный и правдоподобный образ, убедительный для Средневековья.

– А могли бы вы объективно, с современных позиций, назвать “Троицу” величайшим произведением древнерусского искусства?

– Положа руку на сердце, скажу так: для меня величайшее произведение древнерусского искусства и, может быть, одно из самых замечательных творений мирового – это три иконы Звенигородского чина. Их действительно написал гениальный мастер, кто бы он ни был, возвышающийся над средой профессионалов своего времени как обладатель огромного индивидуального таланта. Точных доказательств, что это иконы Рублева, тоже нет, но, зная, что в это время в России творил гениальный художник, очень хочется связать иконы из Звенигорода именно с ним.

При этом вопреки широко распространенному мнению и, если угодно, научному

мифу, его творчество не противоположно византийской традиции, а отражает одно из важнейших направлений в искусстве Византии той эпохи. Это интереснейший момент, когда в ситуации политического коллапса и распада империи творило целое созвездие выдающихся мастеров, таких как Феофан Грек, Кир Мануил Евгеник в Грузии, митрополит Иован в Македонии… Поразительно, насколько эти художники друг на друга не похожи. Они представляют абсолютно разные направления, к одному из них и принадлежал Рублев. Недавно в одном из монастырей на Афоне найдены царские врата начала XV века – иные отечественные авторы даже пытались приписать их Рублеву, доказать, что он ездил на Афон. А это просто работа современника, исповедующего те же эстетические принципы. Это нисколько не ущемляет ни Рублева, ни русскую культуру в целом. Ведь, в самом деле, Андрей Рублев либо неизвестный “мастер Звенигородского чина” – не просто великий русский, но еще и великий византийский художник. Он отразил очень важное направление в искусстве Византии, его идеал и стоящие за ним духовные ценности. И это ничуть не умаляет значения Рублева и того факта, что он сформировал для последующих поколений идеальный архетип, тот камертон, на который древнерусская традиция всегда ориентировалась.

Здесь нет никакого противоречия, ведь древнерусская живопись до момента падения Константинополя – неотъемлемая часть византийской традиции. В дальнейшем русское искусство выберет движение в том направлении, которое задал не Феофан Грек или кто-либо еще, а именно Рублев. Поэтому трудно согласиться с мнением, что Рублев – это какой-то особый русский мастер, в отказе от византийской традиции избравший собственный путь. Реальность оказывается сложнее. Словом, националистический миф о Рублеве не только не работает, но и ничего не добавляет для нашего национального самосознания. На мой взгляд, много важнее сам выбор “рублевского направления” русской культурой, его своеобразная “канонизация” в последующей традиции, что является ключом к пониманию наших духовных основ.

ПАЛИТРА

• АЛЕКСЕЙ ЛИДОВ: Рублев был не иконописцем, а монахом
• Рядовые холодной войны
  Шпионские страсти в галерее “Проун”
• АЛЕКСАНДР КИТАЕВ: Даже помойку стараюсь сделать красивой
• Гвоздодер
  Федор Семенов-Амурский и его круг в “Ковчеге”